Видящий. Небо на плечах

— Это что? — спросил из-за спины Иван.

— Драка, — меланхолично ответил я.

— Э-э-э... А с кем Борис дерется?

— Что за шум, а драки... есть? — раздался вопрос подошедшего Алексея, чей медовый месяц наконец-то закончился.

— Битва века. Черный против Васильева, — все также отрешенно отозвался я.

— Вмешаться не хочешь?

— На чьей стороне? — спросил родичей.

— Хм... А из-за чего дерутся?

— Лариса Морозова, за которой уже два года ухаживает наш гаситель, оказалась обещанной невестой моего брата. Вы все еще хотите, чтобы я встрял?

— Н-да... Ставлю червонец на ПГБшника! — Шаман плюхнулся рядом на мое любимое бревно.

— Отвечаю! Наш Борька не хуже! — справа приземлился Метла. Стало ощутимо недоставать попкорна.

— Да кто ж так бьет! Тебя же учили! — заорал пилот, приметив неловкий удар Митяя.

— Борис! Мы с тобой! — оглушил Иван.

— Дурдом! — прокомментировал я.

А на песке события подошли к закономерной развязке: то ли Лехин выкрик помог, то ли брат сам сообразил, но он взял Черного на болевой, отчего гаситель согнулся буквой "зю" и полностью утратил контроль. В результате оба свалились без сил на землю. Ничья.

Так, как мы пили в те три дня, пока Митька гостил у меня, я не пил никогда. За встречу. За мировую Дмитрия с Борисом. За прекрасных дам. За доступных дам. За недоступных дам. За родителей. За здоровье императора. За здоровье императорской семьи всей сразу и по отдельности. За тех, кто в море. За тех, кто "в поле". За тех, кто "за речкой". На выходные, ни капли не протрезвев, отправились в Москву, а в самолете пили за пилотов, стюардесс и весь аэрофлот. Напугав отчима, ввалились к маме, и... резко успокоились. Бочком-бочком Борис Черный, сачковавший в этом алкогольном марафоне, испарился из прихожей большаковской квартиры, пообещав отзвониться от отца, а мы рухнули на пол в гостевой комнате и просто вырубились.

Очнулся от того, что по мне ходил слон. Маленький, но очень конкретный и целеустремленный. В сочетании с дятлом в моей голове выходил некоторый перебор фауны, поэтому попытался столкнуть с себя животное, на что дятел ответил особо сильной дробью, а слон возмущенным писком. При открытии глаз — почти подвиг в моем состоянии! — слон приобрел черты крохотной девочки в зеленую крапинку. С криво нарисованным зеленым цветочком на лбу. Цветочек меня добил. Это однозначно горячечный глюк! Васин, я тебя поздравляю! К тебе даже приличные зеленые черти прийти не смогли! Сэкономили на краске и послали фею! Цветочную!

Попытался прогнать по себе стандартную волну жизни — получил пшик. Дятел, свивший гнездо внутри черепа, не давал сосредоточиться даже на таком простейшем действии. Меньше пить надо! Глюк тем временем с упорством, достойным верного последователя доктора Менгеле, попытался выковырять из меня глаза для дальнейшего изучения. Мне мои глаза были дороги как память, поэтому строго шлепнул по пятнистой ручке. "Цветочная фея" расплакалась, потеряла равновесие и упала на рядом лежавшего Митьку. Ничего не соображая спросонья, брат подскочил, стряхивая ребенка с себя — едва успел подхватить.

На шум в комнату прискакала мама и отобрала у меня девочку:

— Стаська! Как ты сюда забралась?

Орущая годовалая сестра (а я наконец-то понял, кто по нам топтался) ничего ей, ясное дело, не ответила. Ну не считать же за ответ вопли, принесшие второе дыхание моей персональной дереводробилке, о которой я опрометчиво забыл. Рядом застонал им в тон Митька.

— Красавцы! Алкоголики и пьяницы, а еще графы! Это ж сколько надо было надираться, чтобы в таком виде к матери явиться? Вымахали два лося, а ума не набрались! Вы, ваши светлости, последние мозги еще не пропили?

Мама — святая женщина! Разнос на тему недостойного поведения двух отдельно взятых аристократов она закатила только после того, как привела нас в нормальное состояние. Особую радость нам с Митькой доставило наличие в доме сразу нескольких санузлов, потому что битву за сортир мы бы оба с позором проиграли.

Как выяснилось за завтраком (скорее обедом по времени), Ефим, не зная как себя вести в обществе целых двух нетрезвых графьев (а свои синие звезды нацепить мы не постеснялись — надо же перед людьми похвастаться!), которые формально не приходились ему никем, трусливо смылся на службу, оставив нас на растерзание разгневанной жене. Разумный человек: он мог сколько угодно нас не любить, но прекрасно знал, кому обязан восстановлением источника и новой карьерой. И хоть ему наверняка хотелось построить нас не хуже своих курсантов и отвесить профилактических пенделей — реально оценивал последствия подобного поступка. Пусть Митька не мог отстегивать матери того содержания, что выделял я — а пока она не работала, оно было весьма актуально, — зато был любимцем Милославского и имел в перспективе головокружительную карьеру. Я же в глазах отчима, вероятно, слыл вообще непонятно кем — мне благоволил и глава ПГБ и сам император! О случившейся со мной временной опале Большаков был не в курсе, да и знай он — вряд ли это что-то изменило бы. Для справки: если дворянское звание тут можно было банально купить, пусть и за громадные деньги, то последний графский титул был присвоен около пятнадцати лет назад первому космонавту! Второго и последующих уже так не отмечали. Оцените, в какой я компании!

Наговорившись с мамой, поиграв с сестрой и близняшками, скупив ассортимент ближайших магазинов в подарки, за ужином мы порадовали отчима предстоящим назавтра отъездом: Митьке пора было на практику, а я из-за гулянки запустил дела.

— Теперь будем видеться чаще, — обрадовал маму брат, — Я до Рождества, скорее всего в Москве буду.

Ефим вскинулся:

— Кхм... В академии теперь изменился порядок обучения?

— Нет, конечно, — успокоил его Митька, — Нас всех старше третьего курса на усиление забирают. Теперь это уже не секрет: в ноябре будет свадьба великой княжны Ольги. Венчание кремлевском соборе пройдёт, так что осенью ждите наплыва высокородных гостей.

— А почему в ноябре? — заинтересовалась мать, — Почему не летом?

— Ты у кого спрашиваешь? Спроси у него, — кивнул на меня Митяй, — Он же у нас в столичном обществе вращается! Я знаю не больше обычного курсанта.

Мать перевела внимание на меня. Ответ на вопрос я знал — за месяц с последних событий кандидатура фаворита в гонках женихов окончательно определилась. Несмотря на временное отлучение от двора, новости оттуда я получал исправно, да и опала моя, скажем так, была очень условной. Официально — за нарушение регламента, я не должен был предлагать себя принцессе в кавалеры — рылом не вышел, настоящую же причину знали только два человека. К тому же явившийся ко мне на дом Антон Кугурин — помощник Милославского, дал ясно понять, что это только до дня империи, чтоб под ногами не путался. За артефакт, точнее за целую партию и клятву под блокировку не выпускать их на продажу, заплатили по-царски: помимо денег мне сдали в аренду на девяносто девять лет соседний с моим остров за символическую плату в одну тысячу рублей ежегодно. Круглые глаза Кирилла Александровича при виде этого договора стоило бы заснять для потомков, жаль, момент уже упущен. Похоже, мысль, что я внебрачный сынок императора, мелькнула и у него.

— У жениха — Родиона Ивановича Шувалова — только осенью траур по отцу истекает. Потом посты разные начинаются, потом Рождество. Потом опять посты. Можно свадьбу втиснуть, но вроде как не комильфо. А до следующего лета откладывать не стали, — отчитался я.

— Вот и славно! Ольга Константиновна в самой поре. Давно ожидали.

— Объявлено на дне империи будет, но все, кому интересно уже знают — шила в мешке не утаить, — добавил брат, — Так что, мам, шей платья!

— Куда мне! Там весь цвет империи соберется! — Тепло улыбнулась мать, а Большаков завистливо покосился на нас.

— Приглашения я вам пришлю, — решил я подсластить пилюлю отчиму, — Мне по рангу полагается, но меня, скорее всего, Берген как помощника возьмёт. Не пропадать же добру!

Искренняя радость матери была мне наградой. Так же, как и неявная признательность отчима — ему места в соборе не светили никаким боком. Под это дело общение у нас пошло легче — Ефима уже не воротило от нашего присутствия, так что наутро мы попрощались с ним вполне ласково. Он по-прежнему нас не слишком выносил, но терпеть столь полезных людей ему было проще.

Ветрянка, тупейшая, банальнейшая ветрянка!!! Которой одаренные не болеют по определению! И неважно, сколько у тебя УЕ — даже единица обычно не даст заразиться, если уже есть источник! Но в тот момент, когда мы с Митькой валялись в гостевой комнате у матери, мы ничем отличались от обычных людей, так что умудрились подхватить ее от сестры, чей дар еще даже не начал формироваться. И иммунитета у нас к ней не было — до трех лет мы жили в очень замкнутом мирке дедовой усадьбы, и контактов с другими детьми не поддерживали, а потом просто не могли заразиться. Точнее, я-то мог за те полгода, что был без источника, но пронесло.

Если кто болел ветрянкой во взрослом возрасте — меня поймет. Огромная температура, полная недееспособность и все сопутствующие явления. В себя пришел я только на четвертый день, весь украшенный шрамами от язв. А залечив их, почти сразу остался в гордом одиночестве: сначала свалился не переболевший в детстве Борис, а следом за ним Ван и Ли. И если китайцы перенесли все относительно легко, повалявшись денек с температурой, то Борис, впав в забытье, чуть не отправил меня повторно на тот свет.

— Как ты? — Не знаю, что подумал обо мне Черный, очнувшись в собачьем вольере, но фонить и подрастать мои запасы метеоритного железа теперь вряд ли будут — превратились в мертвый металл. Гаситель высосал из них живую силу досуха. Не жалко! Добуду еще, благо, известно где и как.

— Пить, — прошептал Борис обветренными губами.

— Сейчас-сейчас, — устало отозвался я. Но ни дойти до дома, ни даже покричать сил не было — два дня рядом с Борькой вымотали меня вконец. Недолго думая, напоил друга из собачьей миски. Бобик, который мало того, что достаточно пострадал, попав под гашение, так еще и временно стал бездомным, тоскливым взглядом проводил последнюю собственность.

Вспомнив, что сам же строго-настрого запретил кому-то приближаться к нам до моего сигнала, все же нашел в себе силы проорать, чтобы нас отсюда забрали. В здравом уме я сам не понимал, как затащил гасителя внутрь. Почему-то помнилось только, как просовывал его сквозь собачий лаз, а кто-то помогал вопреки моим посылам. И так и не нашел ответа ни тогда, ни после: почему нельзя было сделать это через нормальную калитку? Списал на помрачение рассудка от истощения и зубной боли, которая шла в нагрузку к Бориной потере контроля.

Проснулся от запаха Наташкиных сырников и ласкового поглаживания по опять отросшей шевелюре.

— Ммм... Нат, еще полчасика...

И почти тут же резво подскочил.

Наташка, вернее, Гавриленкова Наталья Сергеевна, после родов приобрела чуть излишнюю, хотя пока еще приятную для мужского глаза округлость и гладкость, и немного разнилась с сохранившимся в моей памяти образом, но была по-прежнему хороша. Зато эти мелкие отличия моментально убедили меня, что это не сон и не бред, а моя подруга собственной персоной. В Питере. У меня. В спальне. Интересно!

— Что ты здесь делаешь? — ничего умнее у меня не родилось.

— Вставай, ты уже, говорят, вторые сутки дрыхнешь. Борис почти поправился. Ли и Ван шустрят по дому. — Выдала Наталья ответы на незаданные вопросы. — Они меня впустили. Ван таким колобком стал! — улыбнулась она.

На ее улыбку так и тянуло улыбнуться в ответ. Вот только между мной сегодняшним и мной трехгодичной давности лежала широченная пропасть.

— Что. Ты. Здесь. Делаешь?! — чеканя слова, переспросил я.

— Объясню. Я обязательно все объясню. Ты только встань и позавтракай сначала. — Улыбка стала очень грустной, а сама вдова испарилась из комнаты.

Пришлось вставать и ковылять вниз.

Мои домочадцы выглядели смешно. Ван, исправно кормивший все эти годы нашу ораву и растолстевший до размеров среднего Карабаса-Барабаса, напоминал пятнистый шарик. Ли, которому никакая еда не шла впрок, тоже щеголял окраской ягуара-мутанта. Борис пока еще отлеживался у себя в комнате, тяжелее всех перенеся детскую вроде бы болезнь.

— Какое сегодня число? — усаживаясь за стол, спросил я.

— Восьмое июля, — ответила мне Наталья, устраиваясь напротив.

— Ни х.. себе!

— А ругаться — нехорошо! — отчитал меня вошедший в столовую мальчик-дылда, в котором с трудом узнал сына Гавриленкова от первого брака.

— Саня! Не лезь к его светлости, дай ему спокойно поесть! — быстренько заткнула его Наталья. — И садись сам уже! Приятного аппетита!

Сожрав все, до чего дотягивались руки, завистливо начал коситься на тарелки сотрапезников, вынуждая их энергичнее работать челюстями. Организм после почти недельной голодовки требовал еще еды. Сердобольная Наташка уже хотела было поделиться со мной своей порцией, но я сумел отказаться, еще не хватало заворот кишок словить для полного счастья. Источник источником, но и он не всесилен.

После завтрака снова начало клонить в сон, но сперва требовалось разобраться с гостями. Устроился в кабинете, дожидаясь, пока подруга покормит еще и мелкого. В первый момент, увидев малыша, оторопел: не всегда можно сказать, на кого ребенок похож, но этому отчество Григорьевич явно подошло бы гораздо больше записанного в его метрике Иванович. Ну да, бог его матери судья! Иван Иванович уж точно не был слепым, а раз его этот факт не волновал, то почему должен волновать меня?

— Извини, что так нагрянула, — сказала Наталья, присев на уголок дивана, — я не знала, что ты болеешь. Одаренные разве болеют?

— Болеют. Редко, но болеют. Источник не панацея. И вы все теперь рискуете заразиться.

— Ветрянкой? Нет, мы уже переболели ею. — Она немного поерзала, прежде чем перейти к делу, — Егор, мне нужна помощь.

— Выкладывай. — Вздохнул, отгоняя мысль о подушке.

— Я немного объясню сначала?.. — издалека начала Наталья. — Помнишь, ты тогда в сердцах упрекнул, что мне только курятник побольше нужен был? С позолоченными насестами. — Усмехнулась она моему давнему высказыванию. Надо же, запомнила! А я уже и забыл, что тогда в запале ей наговорил. — Так и есть! И когда он у меня появился... Ты пошел дальше, а я струсила. Испугалось все потерять. Да и о дворцах я не мечтала. Нет, вру, мечтала, но как-то так, несерьезно. Иван Иванович... Ваня... я ведь не любила его, когда замуж выходила — сам знаешь, кто на душе был... — Слова ей давались тяжело — горло перехватывало, пришлось встать и налить воды.

Попив, Наталья немного успокоилась и смогла продолжить:

— Жили мы хорошо, тут ничего не скажешь. Иван разве что на руках меня не носил. Я даже сына в его честь назвала, чтобы еще один Иван Иванович был! Он так радовался... — и все-таки она разрыдалась.

Сел рядом, обнял. Сколько раз себе это представлял, сколько фантазировал, а тут понял, что утешаю эту женщину как всего лишь знакомую. Хорошую, близкую и даже дорогую, но всё, что я к ней испытывал, осталось в прошлом.