Параллельщики часть 2 (предварительное название)

Татьяна Буглак

Параллельщики

2

— Ну как, Со, обжилась? — раздался негромкий (библиотека всё же) весёлый голос. Я подняла голову, улыбнулась Хауку:

— Привет! Обживаюсь.

— Мои тебя не замучили? — Хаук присел на край стола, оглядел не очень большую комнату, светлую скорее из-за белой, "под известь", краски стен, чем благодаря небольшому окну в глубокой (стены главного корпуса были почти полутораметровыми) нише.

— Чем? Оба вкалывают, как каторжные, — я рассмеялась, вспомнив, как каждое утро Пол и Сол приходили, брали гору книг, причём в основном исторических и археологических исследований по местной тематике (у нас в библиотеке и такое было), и до обеда словно исчезали, спрятавшись в углу и что-то выискивая в этих самых книгах.

— Что ты им за задание дал? Неделю уже вкалывают, головы от талмудов не поднимают.

— Важное, — парень не шутил, и ответил так, как мог — контора-то не обычная, секретность здесь хоть и не явная, но всегда подразумевается. — Ничего, в выходные опять анализировать пойдут.

— Пойдут... — я отложила стопку новых брошюр, данные о которых уже ввела в каталог. — А потом тебе придётся их разнимать, как две недели назад.

Хаук усмехнулся, вспомнив ту историю. Эти друзья-товарищи — Пол с Солом — на самом деле иногда на выходные любили "проанализировать" бутылочку чего-нибудь покрепче лимонада, и периодически вляпывались в забавные истории. Алкашами они не были, да даже любителями спиртного — иначе в конторе бы не работали, — и знали, что, где и с кем можно делать, поэтому всё обычно заканчивалось смехом. Но две недели назад они, будучи уже в состоянии "анализа ситуации", решили вызвать на дуэль на кулачках двух ребят из отдела быстрого реагирования, бывших вдвешников. Двойная дуэль проходила на площадке между находившимися рядом с нашей "свечкой" гаражами, поэтому посторонних там не было. Зато явились Хаук с Попом и Лаки, и надавали оплеух всем четырём, при этом Хаук с Попом урезонивали вдвешников, а Лаки — наших аналитиков, благо, все они были уже здорово раскисшими. В результате мы с Фо лечили всю компанию, а в понедельник все семеро "дуэлянтов" "светили" полусошедшими синяками.

— Тебе что-то нужно? — Я взглянула на физика, он кивнул:

— Да, хотел пригласить тебя в кино, на новый фильм Уиллкотта.

— Не смогу, — я вздохнула. — У меня сегодня медкурсы, сама Фо контролирует, как учусь. Если только завтра, даже послезавтра — завтра ведь тир, а Поп трясёт не хуже Фо.

— Завтра я дежурный по корпусу, — вздохнул уже Хаук, — а послезавтра тоже в тир, Поп из меня душу вынет, если я ему норматив не сдам. Вам, девушкам, легче: хоть раз в мишень попадёте — уже хорошо, а мне нужно выбивать не меньше "восьмёрки". Тогда в субботу?

— Давай, — я кивнула, краем глаза заметив выходившую из "особого" архива заведующую. Хаук тоже увидел её, вскочил, кивнул:

— Добрый день, Маргарита Васильевна.

— Здравствуйте, Саша, — заведующая архивом была единственной в конторе, кто не признавал наших "уличных кличек". В остальном она совсем не походила на привычную библиотекаршу или сотрудницу архива, и в её послужном списке первой стояла запись "лаборант-испытатель", а местом работы — та самая, первая зона. После развала института, а потом и страны, Мара, как её звали близкие друзья, а за глаза — и все мы, — помыкалась без работы, и устроились вахтёром в какую-то фирму, причём слово "вахтёр" маскировало реальную должность вполне себе нормального охранника с правом ношения оружия. Никто тогда и подумать не мог, что худощавая скромная "вахтёрша" — отличник военной подготовки, лейтенант в отставке, причём со связями в милиции. Несколько "братков", пытавшихся было "отжать" у фирмы часть прибыли, быстро отправились в места не столь отдалённые, правда, полежав перед этим на больничных койках — Мара была отличным стрелком. Но и самой "Овчарке", как её тогда прозвали, желательно было сменить место жительства — "братки" не простили ей профессионализма. В это время как раз началась заварушка на Урале, и новое правительство стало спешно собирать разогнанных было "прислужников тоталитаризма", как только что "величали" бывших работников института. Мару вызвали одной из первых — у неё был опыт и научной, и боевой деятельности. Она переехала, не задумываясь, несколько лет кидалась в самые опасные зоны на Урале, потом попала в перестрелку с сепаратистами, и была вынуждена оставить столь любимую ею работу. После долгой реабилитации Мара добилась разрешения вернуться в контору, но уже не в отделе быстрого реагирования, а заведующей архивом, и приехала на родину, работая с тех пор в нашем филиале конторы.

Простите, долго всё объясняю, но уж больно люди у нас колоритные, если приглядеться. А Маргарита Васильевна — о, её уважают все, и даже Пётр Анатольевич к её советам прислушивается. И никто никогда не обсуждает её нелюбовь к прозвищам — она до сих пор не забыла "Овчарку", да и тех "братков" четвертьвековой давности. Теперь же она внимательно и немного неодобрительно смотрела на нас с Хауком. Тот ещё раз кивнул заведующей и убежал к себе в отдел. Мара проводила его взглядом, и обернулась ко мне:

— Ната, вы кокетка! Столько хороших парней вокруг вас увиваются, а вы всем от ворот поворот даёте. Не девочка ведь уже, и голова на плечах есть, а...

— Простите, дорогая Мара, но и вы не безупречны, — из "общего" отдела архива вышел Павел Иванович, отвечавший за "открытую" часть документации. — Вы тоже долго "амазонкой" были, а за вами весь институт бегал. Приглашаю вас, дамы и девицы, на чай — уже вскипел.

Павел Иванович галантно указал на дверь своего архива, где мы обычно чаёвничали, и улыбнулся. Он тоже был единственным и неповторимым, как и все сотрудники конторы. Невысокий, очень немолодой — ему было уже за семьдесят, — он выглядел, словно пришёл из другого времени: неизменный берет, светло-серая, в тончайшую полоску, рубашка, обязательная вязаная безрукавка с узором из ромбов, идеально отглаженные брюки и чуть стоптанные — ему так было удобнее — ортопедические ботинки. И снова не стоит обманываться: забавный вид профессора-"божий одуванчик" соответствовал реальности не больше, чем Маргарита Васильевна — традиционной библиотекарше. Причём дважды не соответствовал. Во-первых, Павел Иванович был капитаном в отставке, перешедшим работать в секретный институт ещё в конце семидесятых, и уже там защитившим докторскую (кандидатскую он защитил ещё в армии). Отличный физик, в девяностых он, к сожалению, не смог освоить быстро менявшуюся вычислительную технику, и верхом его возможностей стал электронный каталог. Такое бывает, особенно когда человек десять лет не работает по специальности. Но это совсем не означало, что Павел Иванович "сдал позиции", просто он перешёл на более спокойные "рубежи", фактически являясь соавтором многих работ наших физиков. Второе несоответствие вида и реальности — от рождения светловолосый и голубоглазый, с идеальной дикцией и русскими именем-отчеством, был он чистокровным евреем самой лучшей "разновидности" — весёлым, никогда не опускающим руки, честнейшим бессребреником и добрейшим человеком. Я до этого, так получилось, с евреями не сталкивалась, и первое знакомство с их представителем меня порадовало.

В закутке "открытого" архива на самом деле всё уже было готово для чаепития: электрический самовар чуть пыхтел паром, в вазочке высилась горка из нескольких видов печенья, на столе стояла коробка конфет, в "хохломской" сахарнице искрился рассыпчатый сахар (ни Мара, ни Павел Иванович не признавали кускового сахара: "нельзя взять столько, сколько нужно, или несладко, или переслащено"), чуть посвёркивали позолотой фарфоровые чашки и блюдца. Роскошь такого чаепития до сих пор была для меня непривычной: всюду, где мне приходилось работать, люди обычно пользовались дешёвыми кружками, а об остальных предметах сервировки и не вспоминали, лишь на кафедре института, в котором я училась, преподаватели устраивали подобные чаепития, но далеко не каждый день. Павел же Иванович, как старший из нас, давно ввёл эту традицию, и к нему на чай заскакивали и руководители отделов, и Пётр Анатольевич.

— Прошу вас, — Павел Иванович придвинул стул сначала Маргарите Васильевне, потом мне, и лишь затем сел сам. Дальше была уже моя работа — аккуратно и красиво разлить по чашкам чай.

Пока я возилась с напитком, Мара продолжала несколько наигранно возмущаться нехваткой в нашей конторе девушек. Это было верно — только Фо и я считались "невестами", а все остальные представительницы "слабого пола" давно уже являлись замужними дамами, что и неудивительно: из девяносто пяти человек коллектива всего девятнадцать женщин, считая даже пожилую сухорукую уборщицу.

— Ната, ну скажите, что же за поколение у вас? Чем вам эти трое не нравятся? Всем ведь хороши, а ни одна девушка на них внимания не обращает! — Мара имела в виду Хаука, Попа и Лаки, действительно не пользовавшихся вниманием девушек. Спокойные и ответственные, они были слишком заняты работой, слишком серьёзны и отстранены, чтобы девушкам было с ними комфортно. Вот Пол с Солом — да, душа компании и мечта девушек, по ним вздыхали многие подруги Фо и Кью.

— Ну почему вы отказали Саше? — допытывалась у меня Мара. Я пожала плечами:

— Не отказала, но сегодня у меня курсы, и вы первая мне выговор сделаете, если пропущу их, про Свету вообще говорить не буду — съест.

— Ната, нельзя так, вы ведь всю жизнь одна проживёте!

— А вы, Марочка, во сколько семью завели? — ласково напомнил Павел Иванович. Заведующая замолкла, потому что на самом деле замуж вышла после сорока, что, впрочем, не помешало ей родить двух "оболтусов", старший из которых учился в десятом классе, а младший закончил начальную школу.

Я слушала Мару и Павла Ивановича, и молчала — они оба забыли, кто я и откуда, и что мне нужно вернуться в свой мир. Парни же просто взяли надо мной шефство, чтобы я не чувствовала себя одинокой и чужой. Точно такое же шефство взяли на себя и Фо с Кью, периодически таская меня в магазины, обсуждая журналы и модную музыку. Последняя была для меня совершенно непривычна: не старомодные мелодии, которые, вроде бы, должны были соответствовать носимой в этом мире одежде, но и не попса и рэп моего мира, а что-то иное, столь же энергичное, как музыка моей родины, но намного более мелодичное, с вменяемыми текстами песен.

— Ната, вы опять витаете в облаках? — перебил мои мысли Павел Иванович.

— Простите, задумалась, — улыбнулась я.

— О родине? — понимающе кивнул он. — Потерпите немного, наши учёные уже поняли принцип работы прибора Миши, да и его самого, надеюсь, скоро найдут живым и здоровым.

Павел Иванович был лично, хотя и не очень близко, знаком с тем самым учёным, из-за которого я оказалась в этом мире: Михаил Петрович когда-то учился у друга Павла Ивановича.

— Вы ведь знаете, над чем он работал? — Маргарита Васильевна протянула мне чашку, прося ещё чаю.

— Практически нет, в последние годы мы не общались, — Павел Иванович тоже протянул мне чашку. — Насколько знаю, он разрабатывал одно из предположений опекуна вашего, Ната, друга Лаки. Простите, Мара, но в данном случае "кличка" этому молодому человеку ближе, чем "официальное" имя. А работа Миши... Была такая теория, не подтверждавшаяся расчётами и экспериментами, но и не опровергавшаяся ими, её отчасти поддерживал дед Лаки: что только один раз произошёл реальный перенос поверхности между пространствами — в том, довоенном эксперименте. Все же действия исконников вызывают не смещение пространства, как такового, а временную материализацию возможных вариантов прошлого и будущего, которым не нашлось места в реальной Вселенной.

— Да, Лаки мне о таком говорил, — я потянулась к коробке с конфетами. — Но люди? Я? Мой мир?!

— Люди... В том и дело, что в реальности к нам попадают только люди. Миша придерживается мнения, что действия исконников вырывают из других миров, или Вселенных, если хотите, только людей, и что основные методы воздействия исконников не соответствуют тем фактам, которые мы знаем о первом эксперименте. Мара, вы ведь хорошо помните первую зону? И все данные по ней? Каким количеством энергии могли располагать наши предшественники? В лучшем случае это соответствует тому электричеству, которое сейчас потребляет один дом-"свечка". И какой был результат? А техника исконников выкачивает электричество целого города, и не может сделать ничего, кроме кратковременной материализации призраков и блокады.

— Вы преувеличиваете, — Маргарита Васильевна чуть поморщилась.

— Не я, это теория Миши, — Павел Иванович отставил пустую чашку. — Он думает, что можно переносить сюда не участки иного мира, а установить... "проложить тропинку" между мирами, если позволите образное выражение. Как видите, он оказался прав. Простите, Ната, я сейчас говорю о теории, а для вас это — жизнь. Но теорию Миши сейчас разрабатывают ведущие учёные страны, так что...

— Теория — это теория, — Мара тоже отставила чашку. — А меня интересует жизнь. И люди. Я всё же не могу понять, чем вам наши ребята не нравятся.

— Нравятся, — мой ответ был честным: местные парни мне на самом деле нравились, тем более Хаук, Поп и Лаки, и я тоже не понимала, почему девушки сторонятся их. Даже доброжелательная ко всем Кью, принимая Попа, несколько напрягалась в компании Хаука и Лаки. Лишь Фо без особых заморочек дружила с этой троицей, а с Попом вообще могла по-детски подраться из-за диванной подушки или добавки к ужину, правда, с Лаки, и тем более с Хауком она себе таких вольностей не позволяла, да и они не особо стремились к детсадовским дурачествам, хотя посмеяться тоже любили. В нашей компании.

— Так если нравятся, то... — заведующая не договорила, потому что в примкнутую на время чаепития дверь постучали. Пора было возвращаться к работе. Мара пошла открывать, я собирала для мытья посуду, Павел Иванович отошёл к привычной для него старомодной (и надёжной) картотеке, перед этим взглянув на меня:

— Не волнуйтесь, Ната, всё образуется.

* * *

Медицинские курсы проходили не в конторе, а на базе мединститута, для всех желающих, и включали в основном помощь раненым, действия при инсульте, инфаркте и эпилепсии — это были основные последствия нападения исконников. Ходили на них многие, как от организаций, так и самостоятельно, поэтому группы были довольно большие, а занятия проводились с понедельника по четверг, утром и вечером — по два в неделю на каждую группу. Моими однокурсниками были разные люди: две старшеклассницы, бабушка-вахтёр, несколько воспитательниц из детских садов, два весёлых парня с завода — слесари, кажется. Такая популярность курсов объяснялась просто: уже полгода не было атак исконников, и люди, имея опыт подобных затиший, боялись, что после долгого спокойствия пойдёт целая череда новых нападений. Поэтому все мы уже три месяца занималась перевязками, наложением шин, жгутов, аптечками для сердечников и тому подобными вещами, и вскоре должны были сдавать зачёт, причём принимали его не "для галочки", а по-настоящему, и несколько страдальцев сдавали его уже по второму-третьему разу. Я надеялась, что всё смогу сдать с первого раза, сама, и помощи у Фо не просила, а она, ещё в первый день занятий быстро и чётко, в своей манере, сообщив, что могу обращаться за консультациями в любое время, посчитала свои обязанности выполненными, но исподволь наблюдала за мной, на самом деле готовая сразу же прийти на помощь. Всё это время я так и жила у неё, поскольку квартира для меня пока не освободилась: сотрудница конторы вышла замуж ещё год назад, но по каким-то личным причинам переехать к мужу не могла — кажется, не хотела слишком часто сталкиваться со свекровью. Я же, хотя и чувствовала себя несколько неудобно — стесняю ведь Фо, — но и не особо расстраивалась, потому что необычный характер Светы меня совсем не напрягал, а жить вдвоём было легче — всегда кто-то придёт пораньше и успеет ужин приготовить.

С медицинских курсов я вернулась лишь в девять вечера, усталая и голодная.

— Пришла? А я рыбы пожарила! — выглянула из кухни Фо, — и салат из свежей капусты приготовила.

— Спасибо! — я чуть виновато вздохнула: в последнее время у меня никак не получалось выполнять домашние обязанности — то курсы, то тир, то основная работа отнимали почти всё свободное время в будние дни.

Я села за стол, Света, не ужинавшая до моего прихода, с облегчением взялась за вилку, и спросила, уже жуя:

— Ну как учёба?

— Хорошо, — я с удовольствием попробовала зажаренного до хрустящей корочки хека. Да, не осётр, но мне нравится не меньше сёмги или даже стерляди — я и её едала. — Скоро зачёт будет, надеюсь, не опозорюсь.

— Прибью! — она рассмеялась. — Ладно, ещё какие новости?

— Хаук в кино звал, договорились на субботу, — я добавила себе салата. Лаки тогда правду сказал — Фо готовила отменно! Просто на одну себя ей готовить не хотелось, а на компанию — тогда обычно старались парни, у них почему-то была такая договорённость.

— В субботу? — Света на минуту задумалась. — Пойдёт, на дачу тогда в воскресенье поедем.

— Картошка?

— Да, картошка. А на той неделе — конторское поле, выезд обязателен для всех, кроме дежурных, даже Пётр Анатольевич будет. Хранилище уже готово. Всё же надо тебе ещё один спортивный костюм купить, недорогой. В нём в поле работать удобнее.

— Это уже после, — я прикинула. — В пятницу у меня вечер свободный, так что ужин за мной. Иди спать, я тут уберу.

* * *

В тире было шумно, потому как, кроме меня и ещё нескольких сотрудниц конторы, здесь в то же самое время сдавали нормативы сотрудники одного из отделов милиции, поглядывая на нас с усмешкой, а на Попа — с жалостью: "Этих куриц не выучить". Во многом они были правы, ведь нормативы по стрельбе не нужны ни поварихе, ни лаборантке, ни мне. Ну кто пустит в реальный бой, не дай бог, официантку? Это ведь не война, это... Не знаю, странное состояние напряжённого, готового к трудностям, но уверенного в себе мира. Да и исконники — не террористы моей родины, у них другие методы, и перестрелки они не любят. Они — "учёные", хотя иногда и наёмников используют, для охраны установок.

— Со, заснула?! А ну! — Поп был сердит. Я вздохнула, взяла наушники и очки, пистолет, и... Я не люблю огнестрельное оружие: пистолет тяжёлый, отдача сильная, рука болит, и вечно промахиваюсь, а надо хотя бы раз в мишень попасть — не о "десятке" речь, а именно о самой мишени. И Попа подводить не хочется. Он подошёл, тяжело вздохнул, взял мою руку:

— Твёрже запястье! Смотри в прицел, в щель смотри! Видишь рисочку?

— Поп, я теорию знаю... — это было правдой — я довольно быстро разобралась с устройством пистолета и принципами стрельбы — там всё просто. В теории. Рядом столь же грустно вздыхала Кью, но ей легче, у неё опыт уже был, она даже "тройку" выбивала иногда, А я...

— Руку держи! Целься. Да не так! Со, ты специально?! Молодец, в "двойку"!

Каким чудом я попала в эту "двойку", я и сама не знала, наверное, статистическая вероятность сработала. Поп облегчённо улыбнулся и пошёл разбираться с тётей Машей — нашей поварихой, которой пистолет был нужен, как папуасу — валенки.

— Уф.... — Кью с облегчением потрясла головой, чуть морщась от долетавшего из-за двери тира шума. — Замучил он меня! И кто придумал, что нам это нужно?!

— Не знаю... — я размяла кисть. — Пойдём, а то уже почти девять, Фо без меня не ужинает, и теперь наверняка ругается на весь свет.

— И бегает по комнате, — фыркнула Кудряшка. — А может, и вокруг дома. У неё так бывает — злость сбрасывает.

— Поп злой, Фо злая. Повезло мне сегодня, — я взяла сумку. — Всё, пойду её ловить, а то на сверхсветовую перейдёт.

Кью рассмеялась:

— Поймаешь. А я пойду Лота успокаивать, он, наверное, третий раз ужин греет.

— Завтра ты ему ужин греть будешь, парни нормативы сдавать пойдут, — я толкнула дверь на улицу.

— А потом всей компанией к вам явятся, ужинать, и Поп на тебе за сегодняшнее отыграется, тройную порцию съест, — Кью снова рассмеялась, потом кивнула мне, и побежала на свою остановку, а я — на свою, потому как ехать нам надо было в разные концы города.

* * *

Кью ошиблась: в пятницу парни к нам не пошли, а отправились отмечать сдачу Попом норм на КМС — он на самом деле был отличным стрелком. Не особо отставали от него и Пол с Солом, считая такие тренировки скорее игрой, что облегчало им учёбу. Хаук и Лаки, по себе знавшие, что такое война, наоборот, особого азарта не испытывали, стараясь лишь сдавать все положенные нормативы и не терять навыка. Поп же находился между этими "полюсами": азарта не скрывал, но и восторгов особых не испытывал, зная, что умение необходимо не для похвальбы, а для защиты себя и окружающих. И даже несколько раз применял оружие — в бытность работы в милиции. Сдав нормы, он головы не потерял, и сообразил отзвониться нам с Фо, предупредив, что ждать их сегодня не надо — он должен "проставиться". Фо фыркнула, отключив телефон:

— Заботливые, как идеальные мужья. Пойдём есть, не пропадать же твоему искусству.

— Завтра придут, — рассмеялась я, — и будут в два раза голоднее, чем сегодня.

— И с гудящими головами, — Света выставила из духовки противень с запечёнными сардельками. — Налетай!

Парни заявились в девять утра, не сказать, чтобы особо помятые, но и не пышущие бодростью. Самыми вялыми, как мы и ожидали, были Пол с Солом, а самым бодрым — Хаук, не забывший про кино, и даже уже купивший билеты, хотя идти мы, вроде, собирались вечером. Я коротко кивнула пятёрке друзей, и убежала в магазин за недорогим (такой не жалко) спортивным костюмом. А когда вернулась, гостей уже не было — Фо не любит "осенних мух", и выгнала компанию отсыпаться.

— Купила? — она вытряхнула из пакета одежду. — Ого, целых два?!

— Уценёнка, — я кивнула на чуть разошедшиеся кое-где швы отделки. — Поправить легко, а так будет смена, на всякий случай.

— У меня машинки нет, — пожала плечами Фо, — нужно к Кью ехать.

— Тут работы немного, до ужина отделаюсь, — я выложила на журнальный столик пакетик с нитками-иголками.

— Хаук в шесть придёт, — Света с усмешкой взглянула на "набор рукодельницы".

— Я ещё и причёску успею сделать, — я распаковала катушку ниток.

— Ну, смотри сама. Чуть не забыла — ребята просили поблагодарить тебя за завтрак, — Фо взялась за журнал мод. — Хотя это, вообще-то, был ужин. Но им понравилось, даже разогревать не пришлось.

Я поморщилась: вчера вкусные золотистые сардельки буквально утопали в растопленном жире, а вот утром он застыл, и стал напоминать парафиновую свечку. Как такое есть — я не могла понять.

Хаук пришёл минут за десять до назначенного времени, но я этого ожидала, и уже была полностью готова. Он галантно подал мне руку:

— Прошу. Не против прогуляться пешком?

— Только "за", — я улыбнулась. Погода была отличная, до кинотеатра всего две остановки, поэтому такая прогулка лишь увеличивала удовольствие от субботнего вечера. — Какой фильм?

— Я же говорил — новая картина Уиллкотта, — парень старался приноровиться к моему шагу, но это было сложно: он на голову выше меня, к тому же я не умела бегать, как Фо.

— Это который "Дюну" снял? — я обрадовалась. Здесь не было многих, известных на моей родине, режиссёров, в том числе мрачно-загадочного Дэвида Линча, так что и "культовый", как говорят на моей родине, фильм "Дюна", с красавцем Маклахленом в роли Пола Атридеса, тоже не знали. Но книгу Герберта экранизировали, только чуть позже, зато ближе к оригиналу, с великолепными спецэффектами (защитные поля уж точно не напоминали "картонные коробки"), и очень талантливыми актёрами. Фильм на самом деле был шедевром молодого тогда Уиллкотта. Теперь режиссёр стал уже мировой знаменитостью, но снимал всё на столь же высоком уровне, не гонясь за внешней броскостью или "элитарностью", но и не упуская ничего — ни спецэффектов, ни достоверности в мелочах, ни продуманного сценария.

— Да, он, — Хаук притормозил меня у пешеходного перехода — временного, надземного, рядом с которым вот уже три месяца перестраивали пострадавший от взрыва подземный переход. — Он снял что-то по книге малоизвестной американской писательницы, ты её вряд ли знаешь. Но, говорят, фильм хороший.

— Я с этими курсами всё пропустила, — вздохнула я. — А что за писательница?

— Она под мужским именем издавалась, Андрэ Нортон. Фильм по детской книге, но, вроде, вполне серьёзный: "Тёмный трубач". О чём — не знаю.

— Что? — я даже споткнулась. — Серьёзно? У нас Нортон очень известна, я её ещё в школе читала, и "Тёмного трубача". Хотя по сравнению с "Дюной" он на самом деле совсем детский, но хороший.

Уиллкотт и впрямь снял всё великолепно, сделав из подростковой, по сути, повести притчу об ответственности людей друг за друга и за тех, кого приручили и изменили, вольно или невольно. А белёсые обитатели пещер — выродившиеся Предтечи, — превратились у него в воплощение слепой ненасытной жажды войны, снова и снова порождающей саму себя, и отказавшейся от жизни ради призрачной власти силы. Странные же существа из питомников, наоборот, не отталкивали своей чуждостью, а заставляли стремиться вперёд, искать искры разума во вроде бы не предназначенных для этого созданиях. И вся история переплеталась тихой мелодией детской дудочки, то грустной, то тревожной, то звавшей на бой и оплакивавшей погибших — другого музыкального сопровождения в фильме не было.

— Хорошо снял, — Хаук помог мне спуститься с высокой ступеньки крыльца кинотеатра.

— Очень! — я взглянула в тёмное, уже осеннее небо. — Сколько времени? Ого! Фо там меня костерит уже.

— За что? Только десятый час.

— Завтра мы должны картошку копать.

— Понятно, — парень хмыкнул. — Сезон урожая открыт. Мои на те выходные собираются, мы с Лаки копать будем.

— С Лаки?

— Да, его участок небольшой, рядом с нашим, и мы их объединили в один, так управляться легче.

— У тебя участок рядом с участком Фо?

— Нет, дальше. У неё почти у реки, напротив конторы, и иногда подтапливает по весне, а наши раньше распределяли, они дальше и выше.

— Картошку только садите? — я рассмеялась про себя, мысленно представила высокого мосластого Хаука в позе "буквы зю" на прополке грядок.

— Родители ещё с помидорами, яблоками и вишней возятся — что сами закатывают, что сдают. И так, по мелочи — зелень всякая.

Я понимающе кивнула. Разговоры об огородах сейчас, наверное, вели во всём городе.

* * *

Утром за нами заехали родители Фо — обычные, чуть кругловатые, но крепкие пенсионеры: мать пополнее, отец повыше. Он управлял уже много повидавшей машиной вроде пятидверной "Нивы" моего мира — самый что ни на есть дачный вариант.

— Садитесь, рабыни, едем на плантации. А где ваши белые платья?

— Синие костюмы практичнее, меньше трат рабовладельцам, — расхохоталась Фо, закидывая в багажник сумку с вещами.

Участок на самом деле оказался прямо у реки, почти напротив нашей конторы, в полукилометре, если считать по прямой. Старый деревянный дом, палисадник с уже отцвётшими розами и всё ещё бушевавшими мальвами — от белоснежных до почти чёрных, — и вполне себе приличный, соток на десять, огород. Фо потянула меня к сараю:

— Держи лопату. Мы копаем, они собирают.

— Вы здесь раньше жили? — я смотрела на обитый вагонкой зелёный дом, построенный, наверное, с полвека назад. Не дачный, а обычный городской частный дом середины прошлого века.

— Нет, эти участки люди по дешёвке продавали, когда паника началась, в первые годы нападений. Тогда многие в многоэтажки или в небольшие городки переехали, даже в деревнях скупили всё, что только можно, а эти усадебки иногда просто бросали. Умные люди и подсуетились — многие организации скупали все доступные участки. Наша контора, ещё когда филиал здесь планировали организовать, приобрела участков пятьдесят, потом ещё докупала. Пригодилось. Хватит болтать, пошли работать!

Копка картошки заняла весь день, благо, был он пасмурным и нежарким. Да и урожай радовал — сам-восемь, по словам родителей Фо, вышло. А вечером мы вчетвером сидели посреди убранного огорода, пекли картошку в костре из картофельных бодыльев, и ели жирную вкуснющую скумбрию, порезанные тушки которой были, по традиции, выложены на старую промасленную газетку. Мать Светы, Антонина Петровна, старалась получше накормить меня:

— Ешьте, Ната, ешьте. Теперь это и ваш участок, ваш дом. Надо будет вам ключи сделать, на всякий случай.

Я разламывала крахмальные клубни, чёрные и страшные снаружи, и бело-рассыпчатые внутри, брала с газетного листа рыбу, и уже не спорила.

Спор был ещё в июне, когда Фо огорошила новостью о том, что вписала меня в список арендаторов дачного участка, и теперь я буду в случае блокады получать дополнительный паёк. Я попыталась отговориться:

— Я же не член семьи...

— Не выдумывай! Пока живёшь у меня — как раз входишь в семью, да и потом, надеюсь, тоже, — Света ловко разделывала селёдку, я старалась на это не смотреть.

— Но участок на троих...

— На четверых, — она шлёпнула на чёрный хлеб селёдочную икру, притрусила нашинкованным луком, и протянула мне. — Ешь, любишь ведь. Участок был выдан на четверых, но муж при разводе оставил долю мне.

— Муж? — хорошо, я не успела откусить бутерброд, иначе поперхнулась бы. — Ты замужем?

— Я же нормальный человек, и замужем была, — она рассмеялась. — Не ожидала? Не бойся, драм не было. Он у нас аналитиком работал, по распределению, потом получил вызов из Москвы на место руководителя группы физиков, ну и уехал.

— Без тебя? — я спросила осторожно, потому что ситуации бывают разные.

— А что я в той Москве забыла? Мне её и во время учёбы во как хватило! — Фо резко провела ладонью над головой, на нос ей упала капля селёдочного сока, и она брезгливо поморщилась. — Он уехал, а я к ребятам в команду перешла, мне же лучше. Подай уксус, пожалуйста.

— Я сама заправку сделаю, — я вскочила, полезла в шкафчик за маслом и горчицей. — Тут уксуса много нельзя.

— Делай. Ну уехал, и уехал, а земля нам отошла. Нам троим её много, обрабатывать тяжело, а тебе в любом случае от конторы выделили бы латку, так что всё отлично. И не спорь!

Спорить я тогда перестала, хотя чувство вины всё же немного портило мне настроение, потому что всё лето я бегала то на медицинские курсы, то в тир, то задерживалась на работе, поэтому с огородом помочь не могла. Теперь же старалась реабилитироваться ударной копкой, и за день перелопатила получастка, из-за чего руки болели, как и натруженная ступня — подошва полукед оказалась слишком мягкой, и я набила ногу о лопату.

— Ешьте, Ната, ешьте, — Антонина Петровна понимающе улыбнулась, придвигая ко мне газету с рыбой. — Сейчас муж машину подшаманит, и поедем домой.

Отец Светы в это время возился со старой машиной, которая вроде и не ломалась, и в то же время как-то странно себя вела. Антонина Петровна ещё раз проследила, как я беру рыбу — осторожно, потому что плечи ныли, и даже такое простое движение становилось неприятным, — и обернулась к дочери:

— Фо, ты же врач, у тебя наверняка есть мази для мышц.

— Дома, — Света вгрызлась в помидор. — Разотру, как вернёмся, их лучше после душа втирать. Завтра у нас конторское поле по плану, хорошо, плугом пройдут, нам только собирать. Па, ты скоро эту таратайку заведёшь?

— Поешьте, и поедем, всё готово, — подошёл отец Фо, уже успевший вымыть от смазки руки.

— Идите мыться, а я тут всё приберу, — улыбнулась нам с Фо Антонина Петровна.

* * *

На следующее утро почти все сотрудники конторы, кроме дежурных из отдела быстрого реагирования, Павла Ивановича и двух уборщиц, со смехом загрузились в два автобуса навроде привычных для меня "пазиков", и мы поехали на уборку картофельного поля, за которым по лету смотрели в основном люди из отдела обслуживания.

В первое время, когда я узнала об этой стороне местной жизни, думала, что здесь "законсервировалась" советская традиция, но всё оказалось иначе. Объяснил мне тогда Поп, очень любивший такие выезды, и регулярно напрашивавшийся на прополку и окучивание картошки.

— Лаки ведь рассказывал о блокаде?

— Да, — я как раз жарила на кухне картошку, он резал салат, ожидая Хаука и Лаки — они договорились встретиться у Светки.

— Ну вот, значит знаешь, что живые организмы через блокаду не проходят, и многие продукты, соответственно, тоже. Поэтому каждый город должен иметь запас овощей, чтобы меньше зависеть от поставок.

— Погоди, значит... — я начала соображать. — Значит, наша контора делает такой запас?..

— Не только наша, а любая крупная организация теперь имеет свою делянку, на которой обычно садят картошку и капусту — с ними не так много возни, как с помидорами, к примеру. И овощехранилища у нас в каждом квартале есть.

Позже я узнала и другие подробности. Когда началась паника с распродажей частных домов в городах, руководство страны обеспокоилось возникновением заброшенных районов, ставших прибежищем мелкой шушеры, а то и крупных банд, да и уменьшением поставок продовольствия — люди-то с огородов всегда кормились. И нашло выход, скупив земли и передав их в пользование всем желающим: каждый арендатор обязывался отдавать государству двадцать процентов урожая основного вида выращиваемых на участке продуктов — овощей или фруктов, — остальное не облагалось никакими налогами, и могло, при желании, продаваться на рынках сельхозпродукции, но не частным скупщикам. Только гораздо выгоднее было сдавать урожай в лицензированные пункты приёма, получая на руки именные документы о том, что в случае блокады сдавший урожай человек и вписанные в свидетельство члены его семьи имеют право на ежемесячное дополнение к пайку в размере одной двенадцатой от сданного урожая, выбирая — теми же продуктами, какие сдали, или иными, по установленным нормам. А через год, к новому урожаю, документы на сданные овощи-фрукты обменивались на деньги по ценам урожая прошлого года. Такая система, конечно, не предотвращала всякие махинации — они есть в любом государстве, — но гарантировала, что человек в любом случае получит пусть и небольшой, но всё же доход. Люди стали возвращаться в заброшенные было районы, хотя и не для постоянной жизни — это всё же было опасно, — а как на дачи. Кто-то восстанавливал собственное хозяйство, в будние дни живя в новых квартирах многоэтажек, кто-то брал участки от своих организаций или государства. Заброшенные районы, конечно, не совсем исчезли, но "белых пятен" в городах стало намного меньше, люди были уверены, что их не лишат урожая мародёры, частенько промышлявшие на дачах, к тому же, как грибы после дождя, выросли мелкие перерабатывающие заводики, продукция которых расходилась в ближайших кварталах. Именно поэтому в магазинах было так много овощных заморозок отличного качества — все они делались прямо в городе. Узнав об этом, и о том, что значительная часть горожан переехала в небольшие городки и деревни, я подумала, что удары исконников всё же отчасти приводили к желаемому результату — люди уезжали из перенаселённых городов, в некотором смысле возвращаясь к "натуральному" хозяйству. Но это было лишь в больших странах, потому что в какой-нибудь Голландии все и так друг у друга на головах живут. Ну а в странах бывшего СССР организации каждую осень отправляли "отряды сборщиков урожая", на свои или колхозные поля. Мы, к слову, сотрудничали с колхозом, трактористы которого пахали наше поле, а мы помогали им собирать урожай сахарной свёклы. Но до этого момента было ещё далеко — её убирают намного позже.

Работать в поле оказалось весело, хотя и не очень-то легко. Женщины и мужчины постарше под руководством Маргариты Васильевны собирали и тут же перебирали урожай, более крепкие мужчины и парни под командованием Петра Анатольевича таскали полные мешки. То тут, то там раздавались смех и шуточки, частенько скабрёзные, но всё же не переходившие грань приличия, а то и песни. Тётя Маша, взяв в помощницы Кью, готовила обед на полевой кухне, и был тот обед вкуснее, чем в самых дорогих ресторанах.

После обеда мы снова, уже не так бодро, но всё же весело отправились на поле, на котором вскоре началось оживление — Пётр Алексеевич, на время оставив Андрея Ивановича руководить грузчиками, пошёл фотографировать своих подчинённых. Это, как я вскоре поняла, была конторская традиция — делать "картофельные" фотографии сотрудников.

— Эй, Хаук, собирай своих, вы у меня сегодня не отвертитесь, как в прошлом году, все под объектив попадёте. Ната, вы тоже к ним, это ведь ваша команда, нечего скромничать в сторонке.

Через несколько минут он составил из нас композицию "доблестные борцы с урожаем", и мы, грязные, потные и несколько недовольные, улыбнулись камере дорогого фотоаппарата.

— Всё, ребята, ждите файла с фотками, — Пётр Алексеевич, махнув рукой, побежал к женщинам из отдела обслуживания, а мы, успевшие за эти несколько минут чуть передохнуть, вернулись к работе.

Тяжёлая работа всё же не была неприятной, ведь работали все, и для себя, поэтому ноющие руки и спины не мешали вечером, на обратном пути, смеяться и уже всем вместе горланить песни, да так, что автобусы качались. Всё же в чём-то древние традиции верны — такие полевые работы не утомляют душу, как сиденье в душных офисах, а дарят радость хорошо выполненного дела.

* * *

К вечеру четверга мы всё же подустали. Это только кажется, что собирать картошку легко, а на самом деле тренировка похлеще всяких фитнесов: наклон, разгибание, подкопка лопатой, и переборка клубней, от которой пальцы к вечеру корёжит, как от артрита. А тут ещё погода, всё лето бывшая мягкой, тёплой, и с дождиками вовремя (в моём мире, я это отлично помнила, лето две тысячи семнадцатого было не очень хорошим), начала портиться, небо нахмурилось, опустилось пониже, и стало сыпать чем-то чуть крупнее тумана. Тепло, но душно, сыро и на нервы действует. Так что песен в автобусе уже не пели, а тихо разговаривали, довольствуясь в качестве собеседников соседями по лавке. Мне повезло — я сидела лицом к соседям. Рядом со мной, так получилось, ехал Хаук, а напротив расположились Лаки и Павел Иванович, настоявший на том, что он "не развалится всего от одного дня в поле", и "дайте же молодость старому человеку вспомнить, на девушек посмотреть". Теперь старый учёный беседовал с парнями, а я слушала, не вмешиваясь в разговор, касавшийся в основном теорий пространства и влияния экспериментов исконников на людей. Павел Иванович долго слушал Хаука, потом заговорил сам:

— Я с первого нападения отслеживаю, что происходит на Земле, и меня кое-что настораживает. Некоторые события укладываются в теорию, которую отчасти поддерживал ваш дед, Лаки. В последнее время всё чаще стали наблюдаться пространственно-временные сбои, разновременность вроде бы одновременных событий. Наиболее простой и распространённый пример: люди договорились о встрече в определённое время, и один из них пришёл намного раньше, хотя изначально сильно опаздывал и не мог преодолеть это расстояние за столь короткое время, а второй, наоборот, сильно опоздал, притом, что был рядом с местом встречи, и уверен, что пробыл в дороге минут пять.

— Это обычная субъективная оценка времени, — пожал плечами Хаук. — Вы же знаете, что "всё относительно".

— Вы ведь физик, коллега, и должны понимать, что голословные утверждения пристали обывателям, но не мне, — несколько обиделся Павел Иванович. — Я говорю не о простых ошибках в субъективной оценке времени, не о непунктуальности людей, а именно о временном сбое, который фиксируется приборами, в том числе видеокамерами в учреждениях. Случаи разновр,i>еменья, как я это назвал, характерны именно в период перед новой атакой исконников, причём с каждым разом такое разновременье всё сильнее. Боюсь, что они невольно влияют на пространственно-временную структуру в данной точке Пространства.

— На всю Землю? — уточнил Лаки.

— Скорее всего. За эту четверть века произошли уже сотни нападений, от относительно безвредных в первые год-два до того удара по Чикаго, о котором вы знаете отлично. Боюсь, что все эти действия исконников создают своеобразные "волны" в Пространстве-Времени, подобные гравитационным. Точно так же, как брошенный в лужу камушек, когда порождённые им волны расходятся, отражаются от берегов, взаимно гасятся или усиливаются. Так и здесь.

— Это ваше предположение, — снова подал голос Лаки. — Причём здесь мой дед?

— Он когда-то высказал мысль, что, простите за тавтологию, мысли людей могут усиливать влияние приборов исконников. Вы, Лаки, по себе знаете, как эти приборы действуют на параллельщиков. Ваш дед предупреждал, что и вы, в свою очередь, действуете на их технику, когда оказываетесь слишком близко к ней. К тому же ни один учёный, как бы ни стремился доказать обратное, до сих пор не знает, что такое мысль, воспоминание, фантазия, уж простите за патетику. Вы ведь знаете о силе внушения, из-за которой у одарённого или введённого в транс человека могут появиться ожоги, рубцы, даже раны.

— Вы ещё о стигматах вспомните, — обернулся к нам сидевший за спиной Павла Ивановича Сол.

— А почему бы и нет? — старый учёный улыбнулся. — Это ведь тоже проявление мысли человека, его эмоций, веры. Врачи ведь на самом деле не совсем понимают механизм возникновения подобных ран. Есть и другие примеры воздействия мысли на физический мир.

— На моей родине такое говорят о землетрясениях, — вставила я. — Что они намного чаще происходят там, где вот-вот начнётся война, и что это связано с повышением уровня агрессии, но, кажется, никто из учёных этого не проверял.

Павел Иванович хотел ответить, но в этот момент мы въехали во двор конторы, разговор прервался, и был мной забыт, потому что требовалось думать об ужине: Фо в эту ночь дежурила в конторе, дома ничего готовленного не было, а есть уж очень хотелось, и не мне одной — парни не горели желанием готовить каждый для себя.

* * *

Конторское поле убрали к полудню пятницы, и мы всем коллективом устроили "праздник урожая": на поставленных тут же, на поле, грубо сколоченных столах кроме картошки были и свежие салаты, и копчёная рыба, и неизменные шашлыки, приготовленные сразу по нескольким рецептам — умельцы соревновались друг с другом, устроив импровизированный конкурс. Некоторые женщины даже успели за предыдущий вечер напечь пирогов, и теперь выставили свои кулинарные шедевры, обсуждая достоинства и недостатки разных начинок, и способы приготовления теста. Пётр Анатольевич дал "добро" на закупку хорошего спиртного, и выделил из бюджета деньги, так что на столах красовались и бутылки с водкой и вином. Я на таком застолье была впервые, и не знала всех традиций, хорошо, Кью успела подсказать, и в самом начале пира я встала вместе со всеми, когда Павел Иванович, как старейший сотрудник конторы, чуть срывающимся голосом начал:

— Эх, картошка, объеденье...

— Пионеров идеал-ал-ал! — подхватили все, смеясь и чокаясь стаканами. Знаете, а варёная картошка и под сухое вино идёт великолепно. Особенно с шашлыками.

— Поздравляю всех с окончанием полевых работ! — встал Пётр Анатольевич. — И хочу подвести итоги. Лето выдалось хорошим, внесённые в прошлом году удобрения не подвели, колорадского жука удалось изгнать с позором, хотя эта победа, к сожалению, лишь тактическая. Но всё вместе это дало отличный результат: урожай в нынешнем году сам-десять! Наше овощехранилище заполнено полностью, а излишки пойдут на перерабатывающий завод. Излишков, к слову, почти столько же, сколько и в нашем хранилище. В общем, через год вам за этот урожай будут большие премии!

— Ура! — все снова чокнулись.

* * *

Вторая половина сентября радовала почти летней погодой — сухо, солнечно, очень тепло, только что ночи уже холодные. Картофельная эпопея давно закончилась, все вернулись к своим обязанностям. Меня всё больше загружали работой, просили то библиографические списки распечатать, то справку по какой-нибудь книге сделать, то послать заказ на электронное издание. Интернета в привычном мне виде — с онлайн-библиотеками, торрентами и тому подобными удовольствиями — здесь не было, "всемирная паутина" развивалась чуть иначе, и оцифрованные книги и статьи следовало заказывать у библиотеки-владелицы оригинала, правда, эта услуга была бесплатна, да и книги присылали в отличном качестве и очень быстро. Как здесь работало авторское право, я не могла понять, потому что никогда не слышала о его защите. Вроде, каждое прочтение электронной книги или статьи уже приносило своим авторам доход, так что они особо не волновались насчёт электронных копий. Я с удовольствием делала запросы на указанные сотрудниками работы, и иногда пользовалась служебным положением, заказывая что-нибудь уже для себя. Ещё в начале лета я, узнав о местных особенностях электронных библиотек, "подсела" на старинные дамские журналы полуторавековой давности, и Фо даже ругалась иногда из-за того, что я совсем не интересуюсь современной модой.

— Ты не учитываешь, что и ваши моды для меня — не современные! — защищалась я, читая с нового большого планшета первый перевод "Отверженных" Гюго — дореволюционные журналы были посвящены не только одежде.

— Тьфу на тебя! — сердилась Фотончик, и убегала из дома, успокаивая нервы в прогулке по магазинам косметики. Впрочем, она редко что-то покупала, ей просто нравилось представлять, что она может приобрести всё, что понравится. Мечты часто приятнее реального обладания вещами, и очень практичная Светлана, зная об этом, поддерживала душевное равновесие такими вот прогулками. А потом звала в гости своих подруг, и они привлекали меня к разработке нового платья или блузки: "Давай, пылеглот, рассказывай, что вычитала в своих манускриптах". Вышивки и отделки из старых журналов вскоре обретали материальность, украшая уже современные платья и сумки.

— Мы тебе ещё и приплачивать за консультации должны! — смеялись обе швеи. Кью тоже увлеклась рукоделием, и Лот однажды, отозвав меня в сторону, тихо поблагодарил за схему вязаного пояса: он был не только водителем, но и механиком, и частенько работал на сквозняке, а теперь "утеплился" благодаря связанной женой обновке. Понемногу вязала и я, но меня это занятие всё же не очень привлекало.

— Привет, Со, как там мой запрос? — заглянул в библиотеку Лаки.

— Ждём-с, обещали прислать, — я подняла взгляд от компьютера. — Тебе скинуть, или распечатать? Там ведь небольшая статья?

— Можно и так и так? Не люблю с экрана читать, — он поморщился.

— Тогда будешь должен Маре цейлонский чай, — я сказала это на полтона тише, чтобы не услышала заведующая. — Если бы не она, то следующую распечатку ты бы взял в руки только после Нового года: Мара на той неделе добилась повышения норм на печать справочной документации.

— Я ей ещё и бальзама к чаю куплю! — Лаки рассмеялся. — А тебя в кино в субботу приглашаю. Всё, мне пора, буду завтра.

— Удачи! — я знала, что он добивался обновления каких-то регистраторов в лабораторию, и почти каждый день ездил по инстанциям. Да, даже наша, столь нужная и уважаемая контора зависела от бюрократии, но что же делать? Это неизбежное и неуничтожимое зло, которое иногда, в мелких (гомеопатических) дозах всё же является лекарством.

Заказанные Лаки статьи пришли на следующий день после обеда. Было их совсем немного, всего страниц пять, так что распечатать — минутное дело. Я взглянула на часы — начало третьего, значит, он, скорее всего, сидит у Хаука, на третьем этаже.

— Маргарита Васильевна, я отлучусь ненадолго? Отнесу ребятам распечатки?

— Хорошо, Ната. И возьмите на завтра отгул после обеда. Не стоит заставлять Аркадия ждать выходных.

— Спасибо, — я побежала наверх, удивляясь про себя, как Мара осваивает профессию свахи, причём практикуется исключительно на мне, сватая одновременно всех холостяков конторы. А ведь в остальном она очень даже практичный и неромантичный человек. У меня уже некоторое время было подозрение, что она не из-за проснувшейся романтики меня сватает, а пытается покрепче привязать к этому миру, чтобы я не стремилась вернуться домой. Я уже знала, что параллельщиков в филиалах конторы можно было пересчитать по пальцам, хотя зарплату им платили очень хорошую — мои полставки почти равнялись ставке Фо, правда, у неё доплат было побольше. Почему-то конторе нужны были параллельщики, пусть даже и не учёные.

— Привет, Пол, а Хаук с Лаки где? — я заглянула в "кубрик" нашей команды — крохотное чердачное помещение, но даже с небольшим окном и красивой печью-камином, правда, декоративной — трубу давным-давно разобрали по требованиям безопасности: "А вдруг кто пролезет?".

— Со! Привет! — парень оторвался от компа, на котором, кажется, была открыта примитивная игрушка с шариками. — Как раз к чаю заглянула. Парни в городе, технику "выбивают", какие-то новые проблемы появились, и оба ходят злые, как черти. Сегодня вряд ли уже будут. Чего хотела?

— Лаки статьи пришли, да и для Хаука кое-что есть, — я села на старую, советскую ещё, банкетку, обтянутую вытертым гобеленом.

— А нам? — выглянул из "аппендикса" с окном Сол. — Мы тоже заказывали.

— Пока глухо.

— Ну ладно, садись чай пить, — парни сдвинули гору папок и распечаток, освобождая место под кружки и тарелку с печеньем. — Держи, Кью угостила.

— Вкусно! — я любила это забавное печенье из песочного теста, которое не выдавливалось формами, а прокручивалось на старой мясорубке. Получившиеся "пряди" были рассыпчатыми и в меру сладкими.

— Вкусно, — прохрустел с набитым ртом Сол. — А ты когда нас порадуешь? Уже месяц ничего не печёшь, даже Фо тебя обогнала.

— У Фотончика было больше времени, а я только-только курсы закончила, теперь могу сварганить что-нибудь. Ладно, побегу, а то ненадолго у Мары отпросилась. Спасибо за чай!

Примерно через час я, перекладывая бумаги, поняла, что нечаянно захватила вместе с распечатками для Лаки и список новых поступлений с пометками Мары, который нужен был мне для работы.

— Маргарита Васильевна, я отойду на пять минут, надо у ребят кое-что взять.

— Идите, Ната, и можете не возвращаться, вы сегодня и так перевыполнили план, а книги вряд ли кто будет брать — поздно уже. Я всё закрою.

— Спасибо! — я обрадовалась и, захватив только что полученные статьи для Сола, снова побежала наверх.

— Ещё раз привет! Держите заказ, — я протянула парням файл с распечатками. А где те статьи, которые я для Лаки принесла? Я туда нечаянно свои бумаги сунула.

— Да вон, в папке, — кивнул Сол, уже начиная читать распечатку. — Он забегал недавно, ну и сунул их туда, сказал, что потом папку заберёт. Ты с ним в кино пойдёшь?

— Кажется, в этой шараге только тараканы не знают, кто меня в кино приглашает, и то лишь потому, что у нас тараканов нет, — рассердилась я.

— Да ладно тебе! Мара чудит, но не сплетница, — пожал печами Пол.

— Чего она вообще ко мне прицепилась? Из-за того, откуда я, да? — я потянулась к указанной папке — старой, с растрёпанными завязками и облупившейся краской, под которой виднелся толстый картон корок.

— Вот ты и ответила, — Пол заглянул через плечо Сола. — Она для конторы старается, но границы знает. Если бы ты кому предпочтение сделала, Мара бы молчала, как рыба. Спасибо за статьи, вовремя пришли. Всё, не отвлекай!

— Окажешь тут кому предпочтение, — шутливо проворчала я. — Вы только работу любите, и "анализ ситуации" по выходным.

— А ты что, кого-то из нас выбрала? — столь же шутливо ответил Сол. — Выбирай сразу обоих, мы — "сиамские близнецы".

— Упаси боже! Вы выносимы лишь в микроскопических дозах, — я перестала отвлекать ребят и начала листать папку Лаки, пытаясь найти среди сотен листов один свой, но буквально сразу же забыла о нём, заинтересовавшись собранными в ней сведениями. Видимо подборку эту начал делать ещё дед Лаки: в папке было много сканов с газетных публикаций, вырезок из газет двадцатилетней давности. Потом шли уже обычные распечатки с новостных лент, все — с точными датами, а то и дополнительными пометками на полях: где именно и когда произошёл случай, кто и каким образом его зафиксировал. Все записи касались того самого разновременья, о котором не так давно говорил Павел Иванович, но не просто констатировали факты, а были разложены по темам: "теория", "доказательства", "исключения", "прогнозы". Причём первый и последний разделы были заполнены в основном сканами рукописи: чёткий мелкий округлый почерк, некоторые записи явно ещё сороковых годов — потом снова стали писать твёрдый знак, а не обозначать его апострофом.

Собранные в папке сведения пугали: влияние техники исконников на мир не ограничивалось "перемешиванием" пространства и блокадой пострадавших местностей. Гораздо большее влияние шло на людей: случаи необъяснимых опозданий или, наоборот, опережений событий стали настолько часты, что отговориться обыденными причинами уже не получалось, участились и случаи "потери в пространстве", когда люди неожиданно оказывались в совершенно незнакомых районах города, а то и в других городах, и не могли вспомнить, как они туда попали. Предполагалось, что если нанести на карту все подобные происшествия, то в месте наибольшей их концентрации и будет обнаружен собранный, но ещё не запущенный прибор исконников.

Я настолько заинтересовалась, что не заметила, как парни ушли из кабинета, и как вернулся Лаки. Он, наверное, несколько минут стоял рядом, наблюдая за мной, потом резко и зло бросил:

— Интересно?

— Лаки? — я подняла голову. — Прости, я нечаянно свои бумаги к твоим положила, начала искать, и...

— Тебя не учили, что чужие записи читать нельзя?!

— Учили, но эта папка лежала открытая, и ребята сказали, что ты мои распечатки убрал именно сюда. Я не хотела лезть не в своё дело. Это всё правда?

— Правда! И установка уже собрана. Но тебя это не касается! Никого не касается! Никому не нужны "эти выдумки"! Отдавай папку!

— Возьми, только потом найдёшь мой лист, он Маре нужен, — я протянула ему тяжёлую папку, Лаки раздражённо бросил её в ящик стола, потом пошарил по столешнице.

— Чего сидишь? Варвара любопытная! Да где же эти ключи?!

— От кабинета? — уточнила я.

— Какая тебе разница? — он уже кричал, не сдерживаясь и выплёскивая на меня всю накопившуюся злость от тупости высшего начальства, от упёртости учёных, предпочитавших самое простое и вроде бы не требовавшее доказательств объяснение воздействия приборов исконников, от всех нестыковок, отсутствия техники, ну и от любопытства "некоторых дур". Кричал он минуты три, одновременно с этим шаря по столу, а потом выбежал из кабинета, хлопнув дверью. Наконец и я смогла встать и уйти — до этого мне не удалось бы обойти Лаки, слишком маленьким было помещение.

Выйти из кабинета я не успела, потому что, встав, вдруг увидела перед собой не наклонную стенку чердачной комнаты, а тихую вечернюю улочку небольшого городка, громадные тополя, под которыми я играла в детстве — они так и остались в том прошлом, спиленные в год моего поступления в институт, — высокую пожухлую траву под ними, и сверкнувшую среди пожелтевших стеблей и толстых древесных корней искорку. Наклонилась, и подняла с земли серебристые ключи от квартиры Лаки и детское колечко-"хамелеон". Оно тоже было из моего прошлого: простенькое латунное колечко с потёртым серебристым напылением внутри и прозрачным пластиком, "показывающим настроение человека" — снаружи. На колечке тускло светились залитые пластиком бумажные буквы коротенькой молитвы. Детское, давно почерневшее и исчезнувшее из моей жизни колечко. Я выпрямилась, держа на ладони ключи и кольцо, и снова оказалась в крохотном кабинете на третьем этаже конторы. За окнами быстро темнело, слишком быстро даже для пасмурного вечера. В голове у меня родилась странная, бредовая мысль: "Если я успею отдать Лаки ключи, то всё будет хорошо, ведь это так просто — отдать их".

Я выбежала из кабинета и поспешила по узкой лестнице вниз. Сухорукая уборщица начинала наводить порядок — она в эту ночь оставалась дежурной по главному корпусу и перенесла уборку на вечер. Я попросила её, если она увидит Лаки, передать, что я нашла ключи. Я знала, что он не вернётся, но нужно было хоть что-то сказать этой женщине, это почему-то казалось невероятно важным — сказать про ключи.

На крыльце стояли люди, глядя на хмурившееся и вроде бы преддождевое небо. Бухгалтерша пыталась дозвониться до мужа, чтобы он забрал её до дождя, но не дождь был причиной звонка, а страх. Страх остаться в одиночестве, вдали от родных, страх не успеть к ним в этот вечер. Этот страх завладел всеми — неосознаваемый, но властный. Я огляделась — никого из моей компании уже не было, я слишком засиделась за чтением. Надо было ехать домой, но... ключи. Я должна была их отдать. Я откуда-то знала, что Лаки сейчас не едет домой, гадая, на месте ли вахтёр с запасными ключами, а идёт по заросшему уже полёгшим бурьяном пустырю к небольшому зелёному домику в два окошка — даче Хаука. И не просто знала, а видела, столь же ясно, словно это было вот здесь, рядом: пустырь, переходящий в пустой перекопанный огород, небольшой домик, в котором уже скоро зажжётся оранжевый тускловатый свет голой лампочки, разгорятся дрова в старой плите, согревая крохотные комнаты и выгоняя из них осеннюю сырость, забулькает чайник на списанной, но неубиваемой лабораторной электроплиточке.

Вдали, за узкой речкой, вспыхнул крохотный оранжевый огонёк, и я побежала туда, через "рабочие" ворота двора, вниз по узкому крутому проулку, и дальше — по вибрировавшему под ногами железному пешеходному мостику, улочкам бывшего частного сектора. Но теперь там не было чёткой сетки улиц, не было привычных одноэтажных домов. Передо мной вырастали то куски широких, но тёмных, без единого фонаря, старинных проспектов, то высокие доходные дома столетней давности, то закоулки, выводившие в разграбленные, но ярко освещённые голыми лампочками комнаты общаг. Вокруг творилось такое безумие, что в нём проступала логика — иная, нечеловеческая, но упорядоченность абсолютного безумия. Я успевала пробежать по этому лабиринту улиц, пустырей, комнат, и знала, что не найду обратной дороги — её просто нет, она исчезла, исчезли те места, где я была минуты, а то и секунды назад. Я не останавливалась, внутренне зная, куда повернуть, где притормозить, а где бежать до изнеможения. Ни разу не видевшая перемешивания пространств, я почему-то сразу поняла, что произошло, но это понимание было болезненным, столь же странным, как и всё вокруг: прочитанные днём вырезки из газет и записи давно умершего учёного родили во мне детскую веру: если я успею, принесу ключи, если хотя бы что-то будет доведено до конца, нарушится правило разновременья, и всё будет хорошо, всё вернётся на свои места.

Я бежала по ночной темноте безумного лабиринта, остановившись всего лишь раз. Это была не тёмная пустынная улица большого города, но и не улочка со старинными одноэтажными домиками, а короткий переулок, утопавший в голубевших под светом фонарей сугробах — последнее я просто автоматически отметила, совсем не удивившись сугробам в сентябре, да и не чувствуя особого холода. По бокам укатанной машинами дороги темнели типовые щитовые балки, кое-где в окнах светились гирлянды новогодних ёлок, бросая разноцветные блики на снег и низенькие, едва выше колена, штакетнички, проглядывавшие сквозь самые высокие сугробы. В крохотном, всего несколько шагов в поперечнике, дворике-палисаднике у одного из балков играла девочка лет четырёх-пяти, в тёмной цигейковой шубке и пушистом сером платке. Дальше был бред, иначе назвать это нельзя, даже с учётом того, что вообще творилось вокруг. Во дворе внезапно появились четверо — мужчина и женщина в современной одежде, кажется, родители этой девочки, и два киношных немца в чёрной форме и с автоматами в руках. Они, эти немцы, были не настоящими, не теми, какие когда-то воевали на нашей земле, а именно что киношными. Но автоматы в их руках оказались реальными, и пули — тоже. Я в последний момент поняла, что происходит, кинулась вперёд, неожиданно зацепившись ногой за возникшую под сугробами колючую проволоку, упала в снег, и успела закрыть собой девочку. Бредовость окружающего проявилась и здесь — меня не видели, хотя я оставляла следы в снегу. Раздалась автоматная очередь, я, лёжа на девочке и стараясь не придавить её, повернула голову, и увидела в снегу рядом с собой небольшую чёрную дырочку с красными, набухшими влагой и сразу же замёрзшими краями. Немцы исчезли, мужчина и женщина, не двигаясь, лежали в снегу, девочка ещё не поняла, что произошло. Я же вскочила и побежала дальше, в появившийся прямо за углом балка тёмный осенний переулок. Задерживаться нельзя, всё, что вокруг — это лишь варианты несбывшейся реальности, они исчезнут, и девочка тоже. Или не исчезнет, ведь до этого я людей на этих улицах не видела. Но её жизнь сейчас зависит от того, успею ли я. Глупая, бредовая, как и всё происходящее, мысль.

Впереди золотисто засветилось окошко, выросли ступени невысокого крыльца, и я поняла, что успела, нашла нужный дом, в котором до этого и не была-то ни разу. Потянула зелёную облупленную дверь, шагнула в крохотную прихожую, из неё — в комнату. Лаки сидел у стола, что-то читая, услышал шум, обернулся, вскочил, чтобы поддержать меня. Я вцепилась в его плечи:

— Успела! Я принесла твои ключи...

* * *

Очнулась я на продавленном диване, заботливо укрытая ватным одеялом. Попыталась встать, и поняла, что не смогу — слабость такая, что еле голову приподняла. На скрип дивана из прихожей зашёл Лаки:

— Пришла в себя? Сейчас пить дам, ты много крови потеряла, да и так — никому из параллельщиков от установок исконников хорошо не бывало. Пей! — он поднёс к моим губам кружку, в которой оказалось невероятно сладкое молоко. Я попыталась сделать глоток, но не смогла, Лаки поддержал мою голову, и жёстко приказал:

— Пей! Тебе нужно восстановить силы, сгущёнка для этого отлично подходит. Пей же!

Я заставила себя выпить молоко, и откинулась на подушку, Лаки сел рядом на деревянный крашеный табурет, и коротко рассказал, что произошло.

Что исконники собирают установку, он знал давно, как и Ильгиз, и ещё один параллельщик, с которым Лаки поддерживал связь. Но где? Регистрирующая аппаратура ничего не показывала, начальство в предчувствие не поверит, а рядом ещё несколько подходящих городов. Сбор информации, нанесение на карту сведений о разновременьи и других признаках результата не давали — такие случаи редко упоминаются в новостях, ведь это "обычный житейский курьёз". Обращение к начальству тоже ничего не дало: Пётр Анатольевич Лаки уважал, но лишь как инженера, а мнение деда Лаки, при всём почтении к покойному учёному, считал старческой причудой, ну а более высокое начальство вообще не хотело слушать "этот бред". Хорошо, что всё же выделили деньги на новую регистрирующую аппаратуру. А учёные местного вуза, уважаемого и насчитывавшего десятки лет, решили, что им техника нужнее, чем "недоучкам", из конторы. В глазах местного начальства остепенённые мужи уважаемого вуза занимали более высокую ступень иерархии, чем "полувояки", да ещё и личные причины сказались, поэтому в споре "мундира" и "пиджака" в этот раз победил "пиджак", и без разницы, что контора была почти гражданской. Вузу была обещана выделенная для конторы техника, дело затягивалось, напряжение нарастало.

Лаки уже несколько дней чувствовал непонятную тревогу, такого раньше с ним не бывало. Но списывал всё на неудачу с аппаратурой, другие житейские проблемы, и даже не понял вечером, что с миром творится непонятное. Психанул из-за техники, потом из-за моего любопытства, потерянных ключей, и ушёл ночевать на дачу Хаука — ключи от неё у него были. И лишь когда на улице слишком быстро стемнело, понял, что произошло. Выходить из дома уже было нельзя — прошлые нападения исконников этому научили, — оставалось лишь ждать. Так что парень растопил старую, но ещё рабочую плиту, и взялся за принесённую мной статью: оказывается, он не положил её в папку, а с самого начала захватил с собой. Потом ввалилась я, вся в крови, уцепилась в него, и стала повторять только одно: "спаси и сохрани". Хорошо, он потом увидел у меня на пальце кольцо с молитвой, и понял, что я не совсем уж сошла с ума, просто в шоке. Он попытался оторвать от себя мои руки, но это удалось только когда я потеряла сознание, и сама отпустила его, упав на пол. Пришлось обрабатывать мою рану, искать мне одежду.

— У тебя скользящее ранение, пуля прошла слева по рёбрам, но ничего особо опасного нет, рана почти зарубцевалась. Думаю, когда эта чехарда закончится, ты уже сможешь ходить. Нам необходимо вернуться в контору.

Я слушала его, словно плавая в своей слабости, и ничему не удивлялась, ведь обо всём этом много раз слышала раньше — что при нападении исконников с пространством и временем творится непонятное, а организм параллельщиков омолаживается, расходуя на это уйму энергии. У Лаки ведь тоже шрамов на теле нет — летом часто на реку вместе ходили, знаю, — а ведь он несколько раз был серьёзно ранен. Всё для меня было просто и понятно, по телу разливалось тепло от только что выпитого молока, и я задремала.

Разбудил меня грохот. Я сначала не поняла, что происходит, попыталась вскочить, но это мне не удалось, оставалось лишь лежать и слушать. Как я поняла, кто-то с силой колотил в дверь, грозясь разнести фанерную преграду к чёртовой матери, и повышибать все стёкла в доме, но к окнам почему-то не лез.

— Хоть один сунется — перестреляю всех ...! — Лаки впервые на моей памяти грубо выругался, потом раздался выстрел, и всё затихло. Через минуту тонко звякнуло оконное стекло в сенях, но не разбилось, Лаки снова выстрелил, и наступила тишина. Я всё же попыталась сесть, — ведь ему может потребоваться моя помощь, — но он уже вошёл в комнату.

— Лежи, они не сунутся.

— Кто? — я всё же села, уцепившись за спинку дивана, чтобы не свалиться на пол.

— Мародёры. Они здесь частенько промышляют по погребам, хотя в дома редко лазят. Эти крысы умудряются и во время нападений приспосабливаться. Увидели свет, решили, что раз есть люди, должна быть и еда, да и безопаснее в доме, ну и полезли, думая, что я их испугаюсь, — Лаки положил на стол пистолет. — Не удивляйся, это дедов, у меня разрешение есть. На дачах вечером без него лучше не появляться.

— Не удивляюсь, — я всё же легла.

— Молодец, быстро восстанавливаешься. Сейчас тебе поесть и попить надо, — он полез в навесной шкафчик в углу, достал из него сгущёнку, сладкие сухари и шоколад — стандартный НЗ, у нас с Фо такой же.

— Ты сам ел? — я взглянула на резко похудевшего парня, на которого прибор исконников должен был действовать так же, как и на меня.

— Ел, и сейчас поем, но сначала наведу тебе молоко.

— Не надо, — я снова с трудом села, поправила на себе застиранную мужскую футболку, наверняка принадлежавшую Хауку — Лаки уже в плечах и на полголовы ниже. — Лучше я сгущёнку с сухарями поем, а кипятком запью, так легче.

— Хорошо, — он поставил на табурет тюбик сгущёнки, миску с сухарями и кружку с водой. — Ешь! И спи.

— Ната, просыпайся!

Я сквозь сон кивнула, потом всё же открыла глаза. Рядом с диваном стоял бледный Лаки:

— Как ты себя чувствуешь?

— Сейчас, — я попыталась сесть. — Вроде, нормально, надо пройтись, проверить.

— На улицу не выходи, если что — в коридоре ведро стоит.

— Сколько сейчас? — я взглянула в темноту за окном.

— Два часа дня, но рассвета ещё не было. Очень долгий эффект, или установка до сих пор работает, — он сел на диван. — Поешь, а я посплю.

— Ложись! — я заставила себя встать, освободив Лаки место, укрыла парня одеялом. — Что контора?

— Не знаю, связи до сих пор нет. Пока всё это не закончится, на улицу лучше не соваться. Еда ещё есть, эффект на нас с тобой не особо сказывается — видать, установка далеко. Не волнуйся.

Лаки уснул, я же, закипятив на крохотной электроплиточке воды, напилась чая со сгущёнкой. Хотелось чего-нибудь солёного, чтобы перебить приторную сладость, но в шкафчике ничего не нашлось, только соль в солонке. Но я не самоубийца, поэтому пришлось терпеть и мечтать о зажаренной до хруста колбасе. Делать было нечего, оставалось лишь читать нудный детектив, нашедшийся в прихожей и предназначавшийся, наверное, для растопки печи — последние страницы с содержанием и рекламой были выдраны, — и иногда поглядывать в окно, при малейшем шуме хватаясь за лежавший на столе пистолет. Главное, если что, стрелять хотя бы в нужном направлении, а то и Лаки, и себя подстрелю.

Шли часы, за окном всё так же была темнота, в комнате тускло, вполнакала, светила лампочка, чуть потрескивали дрова в плите — я уже раза два подбрасывала туда небольшие полешки, — над ней на верёвке висело моё наспех застиранное от крови бельё. Конечно мне, как и любой девушке, было не очень приятно, что его стирал чужой человек, парень, но иначе нельзя: к моменту, когда мы сможем уйти, всё должно быть готово.

— Сплюшка, не спишь? — Лаки сел на диване, протирая глаза. — Сколько времени?

— Девять вечера, — я очнулась от лёгкой дремоты. — Вроде, всё спокойно, но на улице без изменений. Сейчас воды согрею, поедим.

— Угу, — он ненадолго вышел в коридор, потом вернулся. — Ты в окна на той стороне не смотрела?

— Нет, а что там? — я поставила на пол канистру с водой.

— Иди глянь.

Если с нашей стороны дома была полная темнота, то с противоположной — почти на полнеба висела громадная ноздреватая красно-жёлтая луна.

— Это невозможно! — я ошалело глядела на фантастическое зрелище.

— В этих условиях всё возможно, шутки атмосферы и пространства. Посмотри на землю, — Лаки указал вниз, — она практически не даёт света, это просто мираж.

Я, поёживаясь, вернулась в комнату заваривать чай.

— Иди ешь, всё готово.

Мы похрустели сухарями — сгущёнка уже не лезла, — и обсудили, что делать дальше. Я уже более-менее оправилась от ранения, и могла идти, Лаки тоже восстановился после слабости прошлой ночи.

— Как только чуть посветлеет, — пойдём, — он проверил обойму в пистолете. — Хватит, есть ещё запасная. Тебе не дам, прости.

— И не прошу, иначе сдуру сама себя пристрелю, — пожала плечами я. — Десять вечера, давай спать, а то вымотаемся так без толку.

— Ты спи, я покараулю, — он взял зачитанную книгу.

* * *

— Сплюшка, пора, — Лаки тряс меня за плечо, за окном ярко светило солнце. Я села:

— Сколько времени?

— Начало пятого утра, рассвета не было, сразу стало вот так, — он кивнул на окно. — Но теперь долго не наступит темнота. Думаю, это уже остаточные явления, и скоро будет нормальное утро. Пора идти.

Мы наскоро позавтракали и вышли из дома. Вокруг был нереальный, фантастический пейзаж: солнце находилось почти на юге, но довольно низко, и было непривычно белым, а над ним, в том же самом положении, что и вчера, нарушая все законы физики, желтел гигантский, чуть ущербный диск с оспинами кратеров. На месте недавнего пустыря, как и перед домом, стояли какие-то халупы, почерневшие, вросшие в землю, давно заброшенные, между которыми была не дорога, а лишь сцементировавшийся от времени песок с глубокими узкими бороздами пересохших канавок или ручейков, и всё отбрасывало резкие тёмные тени, больно бившие по глазам из-за контраста с ярким светом солнца.

— Пойдём, нам туда. — Лаки не очень уверенно кивнул на север, но я стояла на крыльце, задумавшись, потом покачала головой:

— Нет, там не пройдём, надо сделать крюк. Когда я шла сюда, там была такая "каша", что и сейчас наверняка не исчезла. Лучше по той улочке с канавой, потом повернём, там должна быть ещё одна улица, она выведет к реке.

— Откуда знаешь? — Лаки смотрел недоверчиво.

— Не могу сказать, но вон та улочка мне чем-то знакома, думаю, выйдем по ней к нормальным домам.

— Пошли! — он, соглашаясь, кивнул.

Этот небольшой переход по нереальным, по сути, улицам, среди почерневших бараков, вросших в землю балков и каких-то халуп, по слежавшемуся в камень песку, над которым ветер крутил небольшие столбики пыли, под двойным светом мертвенно-белого солнца и красной луны я не забуду никогда. Вокруг была тишина, не звенящая, а шелестяще-картонная, столь же нереальная, как и всё вокруг, и ни одного живого существа — даже травинки зелёной не виднелось. А потом, минут через десять, мы внезапно вышли на нормальную улицу с привычными домами, наполовину пожелтевшими уже деревьями, пожухлой травой и длинными тенями от обычного, только что вставшего над горизонтом, солнца.

— Я знаю, где мы, идём, тут мост близко. — Лаки ненадолго ускорил шаг, но вскоре притормозил: — За нами идут, и впереди наверняка кто-то есть, скорее всего, придётся бежать. Сможешь?

— Надо, — я поправила сползшую с плеча куртку Лаки — он отдал её мне, сам взяв старую фуфайку Хаука.

— Сейчас не спеши, иначе не пробьёмся. Иди, будто ничего о них не знаешь, — Лаки говорил еле слышно, двигаясь столь же спокойно, как и раньше. — Вон они.

Впереди маячили несколько помятых фигур: бичи, обычные обитатели заброшенных окраин. Было их в этой России в несколько раз меньше, чем на моей родине — сохранившаяся промышленность сохранила и человеческие судьбы, — но всё же достаточно — алкашей, мелких воров, возможно, и скрывавшихся по каким-то причинам параллельщиков.

— Стой! — приказал главарь, крепкий ещё мужчина с испитым лицом и в грязной, но довольно дорогой одежде — то ли украл, то ли отдали сердобольные люди. — Жрать что есть?

— Баба... — с придыханием выдал прыщавый тип внешне почти подросткового вида: — Полгода бабы не было...

Сзади послышались приближающиеся шаги нескольких человек, впередистоящая четвёрка шагнула ближе.

— Пора! — тихо приказал Лаки, и, выхватив из растянутого кармана фуфайки пистолет, выстрелил в перекрывавших дорогу типов, не прицельно, а чтобы напугать. Одного выстрела хватило, чтобы они, не ожидавшие такой подлости от вроде бы беззащитных жертв, на мгновенье опешили и шарахнулись в стороны, матерясь, что "опять нарвались на этого...", а мы бросились вперёд. Лаки тянул меня за руку, зная, что сама я быстро бегать не умею. За нами не утихал мат, рядом упало несколько камней, но ни в меня, ни в Лаки они, к счастью, не попали, а сами камнеметатели нас не преследовали.

До автомобильного моста через речушку мы добежали, стараясь не замечать рези в лёгких и колотья в боку.

— От моста до конторы примерно километр, — хрипло выдохнул Лаки, восстанавливая дыхание. — Можем опять нарваться, не расслабляйся.

Но вскоре впереди раздался радостный крик:

— Лаки! Со! Живы! Добрались, наконец. Мы думали, что уже всё.

Навстречу нам бежали двое парней из отдела быстрого реагирования.

— Вы как? Идти сможете? Целы?

— Целы, почти в порядке, только устали после бега, — Лаки облегчённо вздохнул, опёршись о фонарный столб. — Там, на дачах, мародёры, человек десять. Пришлось стрелять.

— Идёмте! — парни поддержали нас. — Большинство наших в конторе, некоторые с семьями — те, за кем родные заезжали. Почти никто не успел дойти до остановки, когда всё это началось, а кто ещё и на работе задерживался, так что почти все в сборе. Только связи до сих пор нет никакой, обещают вот-вот наладить, но пока не удаётся. Со связью сейчас ваши, Пол с Солом, возятся. Установки обесточили прошлым утром, их три было, маленьких и не очень мощных. Исконники тактику меняют, вот и творится эта .... Прости, Со.

Я лишь кивнула головой, показывая, что в данном случае любые слова к месту, и опёрлась о руку одного из парней. Идти сил почти не было, но до конторы ещё два квартала.

— Всё, ребят, спасибо, — остановился Лаки. — Вы ведь в патруле, вам пора возвращаться, мы сами справимся.

— Спасибо! — оба коротко кивнули, и пошли обратно, мы же медленно побрели по тихой и почти не изменившейся улочке к конторе. Здесь уже не было той чертовщины, что творилась за рекой: во многих домах жили люди, а в конторах, по давно утвердившимся правилам безопасности, должен был оставаться хотя бы один дежурный, в наиболее же важных организациях — больницах, милиции, опорных магазинах и аптеках, складах и овощехранилищах, — вообще на каждые сто пятьдесят-двести квадратных метров земной поверхности полагался один дежурный. Конечно, далеко не всюду это правило соблюдали, но здесь особо манкировать обязанностями, как говорили когда-то на моей родине, и до сих пор говорят в этом мире, не стремились — в конторе всегда оставляли по семь человек дежурных, и требовали соблюдения норм от всех соседей, имея право проверять организации в любое время.

— Лаки, Ната! — у ворот нас встретил пожилой механик из гаража. — Вернулись! Идите к Петру, срочно! Он сейчас на первом этаже централки.

Мы, кивнув, поспешили к главному зданию — централке, как его иногда называли. Пётр Анатольевич что-то обсуждал в столовой с Мариной Алексеевной и Марой, и резко замолк, увидев нас.

— Живы? Идёмте, дадите отчёт. Или нужен врач?

— Нет, — мотнул головой Лаки. — Небольшой отдых, но потом, сейчас дело.

Мы сели в одном из кабинетов, и коротко рассказали, что произошло. Марина Алексеевна и срочно пришедший Андрей Иванович несколько раз переспросили меня, стараясь уточнить: как я смогла найти Лаки?

— Не знаю, это... я видела, где он, — я впервые задумалась над этим вопросом. — Я не знала, где он может быть, а именно видела. И видела, где надёжный проход между домами — он... чуть другой, более материальный, а остальные... не могу объяснить. Из всего, что видела, единственной реальностью была та девочка, и мне пришлось оставить её одну...

— Вы всё сделали правильно, — кивнула Марина Алексеевна. — Вам нужно было убежище, а во всей округе им мог быть лишь дом... Ястребицких.

— Там ещё были мародёры, — напомнил Лаки.

— Как только наладим связь, сообщим милиции и военным, — кивнул Андрей Иванович. — Теперь отдыхайте.

— Нет, — Лаки упрямо покачал головой. — Со нужно отдохнуть, она после ранения, а я могу работать. Какая сейчас обстановка и что нужно делать?

— Обстановка сложная, — медленно заговорил Пётр Анатольевич. — Исконники включили сразу три установки, в углах равнобедренного треугольника. Мощность каждой была не очень велика, но площадь пострадавшей территории больше, чем обычно, к тому же установки взаимно усиливали действие друг друга, влияя на психику людей: в отличие от прошлых нападений, перед этим у большинства горожан временно ухудшились способности к адекватному восприятию происходящего, возникли необъяснимые страхи, не связанные напрямую с изменением пространства — да вы сами на себе это испытали. Много людей пострадало, особенно в новых районах — там радиус безопасной зоны сократился со стандартных семи метров на человека до двух, а то и полутора, а люди ведь шли домой после работы, в домах было мало жильцов. Много аварий, несчастных случаев. Кроме того появилось несколько банд мародёров, мы подозреваем, что они — параллельщики, — и тогда это самый значительный переброс людей во время нападения.

— Намеренный? — жёстко уточнил Лаки, и Пётр Анатольевич ответил, не обратив внимания на нарушение субординации.

— Нет, случайность, но сами знаете закон подлости: если пошли неприятности, то уж по полной программе. Ко всему прочему город теперь разделён на три зоны блокады, и если мы смогли быстро найти и отключить установку, то в других районах милиция провозилась почти двенадцать часов — мы не могли их направлять, из-за отсутствия связи. Сейчас общаемся с помощью записок, кидаем контейнеры с ними рогатками, но это всего сутки. Всё, идите в медотдел, работать вам сейчас нельзя, хоть обследование пройдёте. Потом есть и отдыхать. Это приказ!

В медотделе творился ад. Как мы вскоре узнали, сразу же после атаки к нам из соседних домов пошли за помощью люди — с ранами, переломами и тому подобными "подарками судьбы". Было и несколько инфарктников и инсультников. До ближайшей больницы никто из них добраться не мог, помощь же требовалась срочно, поэтому Фо с двумя коллегами буквально "зашивались", и наше с Лаки появление вызвало у них не радость, а вполне понятное профессиональное раздражение: "И так с ног сбились, а тут вы ещё!". Но всё же Светка чуть улыбнулась, кивнув на дверь подвала-лаборатории:

— Идите, сейчас подойду!

Через несколько минут она сбежала по лестнице, мотнула головой:

— Лаки — энцефалограф, Ната — томограф. Быстро! Простынка там.

Полчаса я лежала в томографе, отвечая на вопросы; некоторые из них были стандартными и задавались за прошедшие месяцы уже раз десять, другие Фо наскоро формулировала сама: что чувствовала, идя к дому Хаука, как оценивала реальность окружающего, о чём думала, закрывая девочку, и тому подобное.

— Всё, меняйтесь. Ната, потом оденешься, быстро к энцефалографу. Лаки, не до простынок, я и так тебя насквозь знаю, а Нате времени нет твои прелести рассматривать, живо в томограф!

Ещё полчаса вопросов — и таких же, и новых, — и, наконец, Фо устало откинулась на стуле:

— Одевайтесь. Ты — за ширмой, Ната — здесь. Времени на этикеты нет. Данные получены, сравнивать буду, когда появится возможность. Ната, не надевай футболку, я сейчас гляну твой шрам, совсем забыла о нём. Лаки, быстро в столовую, мы сейчас туда подойдём. Так, зарубцевался хорошо, припухлость остаётся, но это понятно. У тебя чувствительность к аппаратуре исконников чуть больше, чем у Лаки — у меня есть данные о его ранениях, могу сразу сравнить.

— И что это значит? — я натягивала ту самую, растянутую и застиранную футболку Хаука.

— Если попадёшь под воздействие их техники, когда она будет ближе, чем в двадцати метрах от тебя, то истощение организма пойдёт быстрее, чем у Лаки. Остальное я пока сама не понимаю, нужно обрабатывать данные, но времени нет.

— Я приду помогать, — я поспешила за Фо, почти бегом направившейся в расположенную в главном корпусе столовую.

— Посмотрим. Сейчас ешь, отдыхаешь час, потом Марина Алексеевна скажет, что делать. Тётя Маша, ей — двойную порцию.

— Хорошо, девочки, — повариха засуетилась у раздаточного стола. — Кью скоро освободится? Я тут одна еле справляюсь.

— К обеду, наверное, если ничего не случится, она на перевязках сейчас.

— Ох, девочки, вот и наша очередь в блокаде сидеть...

— Ничего, пересидим, не первые. Со, бери поднос, Лаки занял для нас места, идём.

Мы быстро и молча ели борщ, потом эскалопы из свежего мяса — не скоро ещё удастся поесть такое, придётся сидеть на консервах и курятине, если птицефабрика в нашей зоне блокады, конечно. Наконец Фо резко встала:

— В библиотеке поставили раскладушки, идите спать. Даю два часа!

— Ты же говорила, что час на отдых, — напомнила я.

— Говорила, но сейчас говорю — два часа! Марине я сама скажу. Спать!

В библиотеке было тихо, на одной раскладушке уже спал бледный и осунувшийся Поп, на другой лежал тоже бледный и недовольный Павел Иванович.

— Ната, деточка! Жива! — шёпотом обрадовался он. — И Лаки! Ложитесь, отдыхайте. Жалко, я свалился не вовремя, опять сердце шалит. Вы ложитесь, одеяла там.

Мы свалились на новенькие, ещё ни разу не использовавшиеся раскладушки, и сразу уснули.

* * *

Фо подняла нас ровно через два часа:

— Идёмте, у нас общий совет. Павел Иванович, не дёргайтесь! Ваше дело сейчас — поправиться. Поп, подъём! Всё проспал.

Поп сел, не просыпаясь, потом всё же открыл глаза, и через несколько секунд проснулся:

— Ребята! Живы!

— Всё потом! Быстро на совет!

В столовой собралось человек пятьдесят — всё, кто не был занят срочной работой. Пётр Анатольевич оглядел нас.

— Положение следующее: город разделён на три зоны, между ними блокада. У нас в запасе есть всё необходимое, но со свежим мясом будут проблемы — птицефабрика за блокадой. Передвижение по городу налаживается, хотя и с некоторыми трудностями, связь восстановлена, но пока лишь для опорных организаций, для жителей она будет разрешена лишь через несколько дней. В нашей зоне, насколько сейчас известно, действует несколько банд мародёров, пока неизвестно — параллельщиков, или местных, решивших погулять под шумок. В городе объявлен комендантский час с восьми вечера до восьми утра, потом будут изменения. Опорные пункты дружинников, а также первой медицинской помощи созданы в школах, больницах, детсадах, крупных организациях. Наша работа в ближайшие дни: патрулирование улиц, оказание помощи раненым, старикам, инвалидам, и, разумеется, контроль физических изменений пространства. Все остальные проекты остановлены до особого приказа! На базе медотдела развёрнут временный госпиталь, там нужны рабочие руки, поэтому женщины освобождаются от других дел, и направляются в госпиталь. Исключение: три работника в столовой и две уборщицы — в главном корпусе и в научном флигеле. Мужчины — охрана территории, патрулирование улиц, сопровождение групп обхода и соцработников. Я сейчас говорю о тех, кто не занят работой с регистрирующей аппаратурой. Нас здесь восемьдесят три сотрудника, но Павел Иванович и Николай Александрович по состоянию здоровья не могут работать. Я, Андрей Иванович, Марина Алексеевна и Дмитрий Николаевич — общее руководство. Остаются семьдесят семь человек...

— Считайте и нас! — раздалось из дальнего угла. Все обернулись. Это был муж Маргариты Васильевны, пожилой кругловатый мужчина самой мирной профессии — технолог-кондитер на фабрике, — рядом с ним стояли оба её "оболтуса", серьёзные и чуть бледные.

— Я ещё не закончил, — спокойно заметил Пётр Анатольевич. — Остаются семьдесят семь человек, из них пятнадцать женщин, которые будут заняты работой в конторе, и шестьдесят два мужчины. Тридцать-тридцать пять человек можно выделить для патрулирования улиц и разбора завалов — их много на границах зон, к счастью, обошлось без пострадавших. График дежурств я вывешу через час.

Он взглянул на людей:

— Теперь о семьях сотрудников. Ближайшие день-два вам придётся жить здесь. Дети будут помогать в уборке помещений — это вполне доступно и для семилетних, — взрослые поступают в распоряжение Андрея Ивановича. — Пётр Анатольевич взглянул на начальника отдела быстрого реагирования: — Прошу вас, Андрей Иванович.

— Спасибо. Значит так. Группы по пять человек, патрулирование улиц, обеспечение пожилых и инвалидов продуктами и лекарствами — все адреса у меня есть. В группе три-четыре сотрудника и один-два мужчины из числа родных наших сотрудников, в том числе подростки старше пятнадцати лет. Вас же, — он, чуть извиняясь, обратился к мужу Мары, — я прошу помогать на кухне, это не менее важно, чем патрулирование. У нас тут почти сто человек, не считая больных в госпитале, всех нужно кормить.

— А что с жильём? — выкрикнула главбухша. — Мы ведь здесь неизвестно сколько просидим, а у нас дома цветы, животные, холодильники, в конце-то концов.

— Ти-хо! — слово взяла Марина Алексеевна. — Не устраивайте скандал. Здесь только у трёх сотрудников семьи в полном составе, у остальных супруги или дети были дома, есть родственники и знакомые, которые могут присмотреть и за детьми, и за квартирами. Связь налажена, можно передать сообщения в другие зоны. Одна из первоочередных задач в ближайшие дни — устроить людей, оказавшихся вне дома, в другой зоне блокады. Нас, как и других, временно разместят в гостиницах, с одеждой и вещами вообще нет проблем — ваши родственники передадут их вам через блокаду. Сейчас же мы говорим о другом — что делать в ближайшие два-три дня.

— Но что мне делать в медотделе? — Главбухша, которую мы все за глаза звали Жабовной, была упряма: — Я же не для того училась, чтобы судна носить!

— Не для того, — кивнула ей с усмешкой непривычно собранная Маргарита Васильевна. — Для суден ещё и человеческий талант нужен, а не только математический. Вам профессиональное задание — подсчитывать объём медицинских отходов по графам: пластик, металл, ткани и бумага, и так далее.

— Ап... — только и смогла квакнуть Жабовна. Мара оглядела зал:

— Ната, вы мне нужны!

— Через час прошу всех мужчин прийти сюда для ознакомления со списками дежурств! — громко объявил Пётр Анатольевич. — Женщины — подчиняетесь Маргарите Васильевне, она с этой минуты — заместитель Дмитрия Николаевича по вопросам организации работы в госпитале.

Все стали медленно (двери в столовую были узковаты) расходиться. Я подошла к Маре.

— Ната, я рада, что вы выбрались. Сейчас у нас такая ситуация: Дмитрий Николаевич управляет всем госпиталем, отвечает за дорогостоящие лекарства, а меня попросил руководить персоналом. Ваша задача состоит в следующем: вы должны вести первоначальный учёт всех поступивших больных — и тех, кто после оказания помощи уходит домой, и тех, кто остаётся у нас. В спортзале мы организовали временный пункт для пожилых людей — в зоне много одиноких стариков, мало ли что может случиться. Нужно записывать все данные, контакты родных и знакомых, основные, принимаемые хроническими больными, лекарства, и те, на которые у них аллергия. Потом всё это будет уточняться врачами, но первоначальное оформление — на вас. Всё понятно?

— Да, — я кивнула. — Только один вопрос: люди могут прийти с документами, ценными вещами, особенно старики. Как быть с этим?

— Спасибо, что сказали, я об этом не думала, — Мара нахмурилась. — Привыкла к нашей больнице, и с обычными вопросами никогда не сталкивалась. Я уточню. Сейчас возьмите чистую тетрадь, бланки — они уже распечатаны, — и посмотрите, как всё оформить.

До вечера я занималась только записью пациентов — и тех, кто уже был в госпитале, и вновь прибывших. Кроме больных и стариков нам пришлось принять нескольких молодых мам с новорожденными и беременных, поселив их в кабинетах, примыкавших к спортзалу — поближе к необходимой им душевой. Я с удивлением замечала, что хватало и раскладушек, и постельных принадлежностей — недорогих, самых простых, но новых. И посуда была, одноразовая, чтобы не возиться с её мытьём, конечно, для тех, кто не захватывал миску и кружку из дома. "Оболтусы" Мары, весёлые и ответственные мальчишки, развозили на тележке обеды, убирали грязную посуду. Кью, переведённая дежурной медсестрой из медотдела в импровизированную "гостиницу", помогала обоим парням, слушала жалобы стариков, успокаивала их, иногда бегала к молодым матерям. Я тоже, когда появлялось небольшое "окошко", разговаривала с людьми, успокаивала их. К вечеру уставшая Фо вытянула меня в подсобку:

— Возьми, ребята принесли, нечего тебе на людях в этом уродстве ходить, подумают ещё что не то.

Я взяла пакет с двумя новыми футболками.

— Откуда?

— Пола попросила, он в магазине взял, пока хозяину дверь выбитую чинил. Когда всё устаканится, заплатишь хозяину, вот адрес и сумма. Незачем служебным положением пользоваться. Идём ужинать, наша смена. Спать будешь со мной, в кабинете медотдела.

Переоделась я уже после ужина, наскоро обмывшись в душе. Хорошо, что в своё время я, по примеру остальных, принесла на работу пакет со сменой белья, спортивным костюмом и всякой необходимой мелочью вроде зубной щётки — на случай дежурства, — так что теперь могла сменить бурую и заскорузлую даже после стирки одежду.

Следующее утро началось с быстрого перекуса в столовой, и уже знакомой работы в госпитале и гостинице. Вчерашний наплыв больных сошёл на нет, поэтому я села забивать черновые записи из тетради в комп, благо, Фо объяснила принцип работы с медицинской картотекой. Никаких врачебных тайн не было, уровень доступа не тот, но я отлично понимала, что даже эти скупые сведения — не для посторонних.

Я забивала картотеку, не вслушиваясь в гул голосов, но вскоре в соседнем кабинете, где Фо и помогавшая ей Кью делали перевязки, начался разговор на повышенных тонах: начальник медотдела, не очень приятный и сильно озабоченный карьерой Дмитрий Николаевич, психолог по специальности, что-то выговаривал Кудряшке. Она вдруг "взорвалась":

— Да пошли вы со своей диссертацией! Я и так уже набрала материала на две докторских! Тут людям помогать надо, понимаете?! Людям! Когда мне тесты проверять? И у кого? У инсультников?! Вы бы сначала о них подумали, а потом уже о моей карьере!

Она вылетела из кабинета, хлопнув дверью, следом вышел злой Дмитрий Николаевич, как и Кью, совсем меня не заметивший. Фо выглянула из кабинета:

— Ната?..

— Да? — я взглянула на подругу.

— Ты никому не скажешь, что слышала! Кью просто работает в буфете!

Я лишь кивнула. Фо хотела вернуться в кабинет, но передумала, и, резко шагнув ко мне, села рядом:

— Кью — очень хороший психолог. И она на самом деле хочет работать здесь.

— Она работает! — я взглянула на Светку. — Она именно что работает, а кем её кто считает — не важно.

— Ей нравится буфет, — тихо сказала Фо. — Об остальном знает лишь Лот, ну ещё ДимНик и Пётр.

— ДимНик — дурак! — Я была обижена из-за Кью, но не только. Потому что он на самом деле думал лишь о карьере, и почти не общался с сотрудниками, демонстративно отделяя "руководство" от "остальных". И больных в эти дни принимала Фо и два её молодых коллеги-интерна — парень и девушка, — а не начальник медотдела. Теперь мне было понятно, почему Кью посылали к старикам, да и всеобщая любовь сотрудников к Кудряшке. Она не только была добра ко всем, но и умела подобрать нужное слово, порадоваться удачам и успокоить, когда случались тяжёлые дни. А где же ещё это сделать, как ни в буфете, в который хоть раз в день заглянет каждый.

— Никому ни слова! — повторила Фо жёстким тоном.

— Обещаю! — Я хотела снова взяться за работу, но Света попросила:

— Сходи в спортзал, там ещё нескольких стариков привели, с дальней улицы, надо данные записать.

— Сейчас, — я закрыла программу.

В спортзале было душновато, да и запахи не очень приятные: почти два десятка стариков ведь, а они всегда пахнут чем-нибудь — болезнью, лекарствами, а тут ещё и несвежей одеждой, потому что с мытьём у нас было туговато, тем более со стиркой. Я подошла к одному из вновь прибывших, к другому, потом к пришедшей ещё вчера сухонькой бабушке в тёплой кофте поверх байкового халата и белом, в крупные розы, с чуть отблёскивавшем люрексовой нитью, платке, — уточнить некоторые данные. Она улыбнулась, поправила артритной рукой прядку седых волос:

— Да, внученька, девяносто семь годков мне уже. Сама живу, сама со всем справляюсь, а то и невестка придёт — она на другом конце города живёт, с внуком моим. Сын-то умер давно, а невестка — внукова жена. Всё верно, вот её телефон, видишь, на звонилке этой наклеен, чтобы если помру я, знали, звонить кому. Только не работает звонилка.

— Это на будущее, связь скоро наладят, всё успокоится, и вы домой вернётесь, и больше ста лет проживёте, — я невольно улыбнулась бодрости крохотной старушки. — Вы не волнуйтесь.

— Это ты, внученька, не волнуйся за нас, — она улыбнулась, пошарила в кармане кофты. — Возьми конфетку, вкусная.

Мне пришлось взять карамельку в ярко-зелёной обёртке, и при бабушке съесть её.

* * *

— Ну и как ты умудрилась конфет с валерьянкой наесться? — Фо была очень встревожена, но не из-за моего состояния, а потому что я совсем некстати свалилась спать, даже не успев выйти из спортзала. Я медленно села, ещё чувствуя себя вялой и несколько оглушённой, и попыталась оправдаться:

— Я не знала, с чем она: вкус мятный был, и обёртка — как у наших мятных леденцов. Долго спала?

— Часа полтора. Я тут перевязку делаю, влетает этот "божий одуванчик" — она всех нас переживёт, честное слово, так быстро бегает, — и кричит, что нечаянно отравила "внученьку". Кью её успокоительным пытается напоить, я всех больных на этих двух недоучек оставляю, — это Света о своих коллегах-интернах так отозвалась, вроде, презрительно, но тон был такой, что становилось понятно — доверяет она им полностью, — бегу за старушенцией, а там ты, сопишь в две дырочки! И ор вокруг! Со, ты специально нам неприятности решила доставить?

— Прости... — вины я за собой не чувствовала, потому что на самом деле конфета никак не напоминала по вкусу валерьянку.

— Ладно, проехали. Встать можешь? Держи воду с тоником... — Фо не договорила.

— Всем сотрудникам: общий сбор в столовой! Явиться незамедлительно! — прогремело по громкой связи.

Пока мы шли из флигеля в главный корпус, стало понятно, что вокруг снова начиналась чехарда с пространством, не столь явная, как три дня назад, но от этого не менее жуткая: ясное вроде бы небо "украсилось" прозрачными, еле заметными муаровыми узорами, колокольня церкви чуть колебалась, как в жарком мареве, на севере клубилась непонятная дымка.

— Ребята только час как на обследование границ блокады ушли, — прошептала Светка, помогая мне идти — ноги у меня ещё плохо слушались.

— Куда они пошли? — я потянула на себя низкую тяжёлую дверь централки.

— Как раз туда, — мотнула головой Фо, потом резко сменила тон. — Но точно не знаю. Надо готовить места для новых пациентов.

В столовой собрались все, кто в этот момент был в конторе — и сотрудники, и их родные — человек шестьдесят, наверное. Пётр Анатольевич оглядел бледных, уставших людей, тяжело встал:

— Без предисловий. Ситуация следующая: в городе находятся пять наших групп, всего двадцать семь человек, считая с родственниками сотрудников. С четырьмя удалось установить связь — наши рации хоть плохо, но работают, что радует. Все четыре группы в безопасности и смогут переждать новое нападение.

Мы все на мгновенье облегчённо выдохнули, но сразу же снова напряглись — он говорил лишь о четырёх группах. Пётр Анатольевич хотел продолжить, но в столовую вбежала Марина Алексеевна, и протянула ему листы сводки, он чуть побледнел, но сразу собрался, и кивнул на стену:

— Повесьте карту! Всем: это не остаточные явления прошлого нападения, а новое нападение, подготовка которого маскировалась фоном от блокады. Установка включилась полчаса назад, сейчас набирает мощность. Судя по данным регистраторов, она расположена в месте пересечения зон блокады.

— Там же Хаук... — еле слышно прошептала Фо, незаметно для других опираясь о моё плечо. Стоявшая недалеко от нас Кью, ещё не до конца успокоившаяся после спора с ДимНиком, резко побледнела, Мара осторожно усадила спустившегося из библиотеки Павла Ивановича, он судорожно кинул под язык янтарную капсулу. Я на мгновенье заледенела — все пять наших ребят! Они же в одной команде. Хаук и Лаки по собственному опыту знали действие техники исконников, да и Поп — он ведь пошёл в милицию, а потом и к нам, именно потому что видел такое в детстве: приехал к родным, а соседний город попал в "тень", и мать Попа, а тогда просто Васьки-драчуна, — оказалась в блокаде. Лишь Пол с Солом были "необстрелянными воробьями", и им, как ни странно, было легче — выверты пространства в зоне быстро приучают бояться собственной тени, а это плохо. Пётр Анатольевич кивнул на круг в центре равнобедренного треугольника, и очень усталым голосом продолжил:

— Я как раз говорил о пятой группе. Команда Ха... Александра Ястребицкого ушла к точке пересечения зон блокады, связь с ней потеряна как раз полчаса назад.

— Что с установкой? — спросил кто-то из отдела быстрого реагирования.

— Судя по анализу нарастания изменений пространства, она в несколько раз мощнее предыдущих, и сравнима с чикагской, — ответила Марина Алексеевна. — Но её видимое воздействие на пространство пока не столь сильно, как у тех аппаратов, которые были обесточены в среду, и, к счастью, она не влияет на психику. Мы пытаемся выяснить, в какой из зон блокады она находится, и как её можно обесточить, но она расположена в центре города, на пересечении нескольких энергетических линий, и отключение одной подстанции не поможет. В среду всё было проще.

— Те были установлены абы как, сами знаете, — крикнул кто-то из аналитиков, кажется, уже успевший просчитать варианты. — Они перегорели ещё до обнаружения. А эта наверняка сделана с тройным запасом прочности!

— Значит, нас преднамеренно блокировали, установку отключить невозможно, и... — механик обслуживающего отдела не договорил.

— Установка работает полчаса, у Лаки часов пять, не больше, — тихо сказала Фо. — Потом установка наберёт полную мощность...

— Что? — я не поняла последних её слов.

— Ничего, — она стояла, закусив губу до крови.

— Надо вытаскивать парней. Что мы можем сделать? — подал голос муж Маргариты Васильевны.

— Пока что ничего, — тихо ответил Пётр Анатольевич. — Мы не можем пройти по улицам, эффект этой установки наложился на остаточный фон прошлой атаки...

— Я знаю, как туда идти, — я шагнула к карте.

— Ната? — Мара подняла голову от бумаг, директор резко обернулся ко мне, Фо, кажется, снова пошатнулась, ведь я перестала быть её опорой, а ноги Свету уже не держали — усталость и нервное напряжение последних дней вымотало даже неугомонного Фотончика.

— Не выпендривайся, дура! — одёрнул меня кто-то из механиков.

— Я знаю, как до них добраться, — повторила я, снова, как и несколько дней назад видя то здание, где были парни.

— Покажите! — вскочил Андрей Иванович. — На карте.

— На карте не смогу, смогу провести.

— Дура! — выкрикнул ещё кто-то, но Андрей Иванович взглянул на меня очень серьёзно.

— Вы ведь пришли сюда вчера, значит...

— Вчера было не так, во вторник — так, как сейчас. Тогда я знала, где был Лаки... Аркадий Счастливцев, — объяснила я. — Вчера я дорогу уже не видела. Теперь снова, как во вторник... не могу объяснить... Я вижу, где они, и могу провести, но одна не пройду — не донесу всё необходимое. Но там можно проехать.

— Ради славы хочешь наших парней угробить?! — взвилась скандальная Жабовна.

— В первую очередь она угробит себя, — чётко ответила ей Фо. — Со — параллельщица.

До этого о моём происхождении мало кто знал, особенно из отдела обеспечения, и теперь все притихли — каждому было известно, что значит для параллельщика приблизиться к установке исконников.

— Сколько вам нужно людей? — Андрей Иванович смотрел выжидательно.

— Водитель и один-два сопровождающих, может потребоваться охрана или помощь в переноске больных, — я уже всё просчитала, даже не осознавая этого. — И еда — сгущёнка, шоколад... Нет, его не надо, его нужно жевать. Сгущёнку именно в тюбиках — их можно сосать. И если есть в тюбиках что мясное и солёное. Ещё вода и лекарства. Возможно, какие-нибудь ваши приборы — я этого не знаю.

— Когда сможете выйти?

— Через полчаса, мне нужно поесть.

— Хорошо, с вами поедут... — Андрей Иванович посмотрел на собравшихся и указал на двоих парней из своего отдела и Лота. — Обедайте, а мы подготовим машину и груз.

Кью и Фо кинулись к медотделу — собирать лекарства, — но я успела увидеть в глазах Кудряшки неосознанную ненависть ко мне. Она была очень хорошим психологом, но она — человек, друг, жена. Она только что узнала, что теряет пятерых своих лучших друзей, а теперь я забирала её мужа. Она боялась за меня, осознанно понимала, что иначе нельзя, но в этот момент всё же ненавидела меня.

Тётя Маша, похудевшая за эти дни почти наполовину — сказывались и работа по пятнадцать часов в сутки, и нервное напряжение, — поставила перед нами тарелки с макаронами под мясной подливой:

— Ешьте, сейчас сладкое принесу. И удачи вам!

* * *

Через полчаса во дворе уже стояла машина из разряда "чи купив, чи сам склепав": эдакий внебрачный сын "запорожца" и "уазика", корявый, с откидным брезентовым верхом, но надёжный, как лом, шустрый и выносливый автомобильчик, загруженный рюкзаками со всем необходимым. Фо на минуту потянула меня в сторону:

— В аптечке шприц-ампулы с кальцием — обязательно введи Лаки не меньше трёх сразу, но не в одно место, а потом по ампуле каждый час себе и ему. Передозировки не будет, у вас и так возникнет дефицит кальция. Еда вся в тюбиках, жидкая — разработана специально для подобных случаев, и обогащена микроэлементами и витаминами. Мало, но очень надеюсь, что продержитесь. Вода в пластиковых бутылках, тоже минерализованная, перед тем, как пить, хорошо встряхни. Будь осторожна и... дождись помощи... — она на мгновенье крепко обняла меня. — Иди!

Я успела сделать всего два шага, как меня столь же крепко обняла Мара:

— Павел Иванович просил поцеловать тебя. Возвращайся!

Кью отпустила бледного и решительного Лота, оба парня — те самые, с которыми совсем недавно и бесконечно давно Пол с Солом устраивали дуэль, — запрыгнули на заднее сиденье, и машина рванула с места.

— Тихо, не спеши! — одёрнула я Лота. — Придётся ехать медленно, иначе... сам понимаешь. Сейчас туда.

Мы ехали по городу, чувствуя, как безвозвратно уходят минуты. Центр города обычно намного меньше подвержен смещению пространства — здесь слишком велика плотность населения, — но в этот раз всё было не совсем обычно, ведь из-за первой атаки трёхдневной давности люди на улицах появлялись мало, машин на дорогах вообще не было, даже "скорые" и милиция старались не рисковать, и широкие улицы оказались подвержены воздействию новой установки. То тут, то там на проезжей части возникали препятствия — то бетонный гараж на все полосы, который приходилось объезжать по узкому тротуару, сдирая краску с бортов машины, то старинный особняк, то нагромождение каких-то складов. Иногда нам приходилось вылезать из машины и идти проверять дорогу, и тогда меня подстраховывал кто-нибудь из парней. Особенно сложно нам пришлось, когда мы съехали с широкой улицы в лабиринт магазинчиков и мелких контор, построенных подчас ещё до революции — это был старинный торговый квартал, из-за пустоты последних дней здорово пострадавший от перемешивания пространства. Раза два-три парням пришлось стрелять в смутные тени в закоулках — то ли в те самые "варианты будущего", то ли во вполне реальных мародёров, для которых и такая кутерьма — не помеха. Наконец среди лабиринта лавчонок, как поганка посреди навозной кучи, выросло четырёхэтажное здание дома быта, построенное, кажется, в семидесятых годах прошлого века, а за ним проступили едва заметные голубоватые муаровые разводы блокады. Я кивнула Лоту:

— Они там.

— Уверена? — он повёл машину между непонятно откуда взявшимися бетонными обломками, и остановился у парадного входа, над которым ещё сохранилась выложенная мозаикой из цветной плитки советская вывеска.

В полутёмном, освещённом лишь тусклым светом из пыльных окон, фойе мы увидели наших. Хаук лежал на наскоро сделанной из курток постели, и морщился, не в силах подняться, голова его была перебинтована уже чуть побуревшими от крови бинтами. Поп "красовался" рукой на перевязи, и был столь же бледен, как и друг, но вполне активен, сразу кинувшись помогать нам перетаскивать из машины рюкзаки. Оба "сиамских близнеца" не пострадали.

— Со, Лот! Парни! Добрались... — Поп и Пол с Солом пытались одновременно обнять всех нас. Хаук всё же сел на своём "ложе":

— Что в конторе?

— Всё нормально, кроме вас все или в здании, или на связи. Что у вас?

Вскоре мы уже знали, что тут произошло. Прямо за домом быта находилась точка пересечения зон блокады, и парни решили установить здесь регистраторы для изучения энергетических полей и изменений пространства. Но в здании уже были люди, которые, увидев наших, начали стрелять. Ни мародёры, ни, тем более, обычные горожане такого бы не сделали — у обывателей нет пистолетов, а мародёры пользуются тактикой крыс, и стараются не привлекать к себе внимания, предпочитая удирать, а не драться. Единственными, кто мог стрелять в сотрудников конторы, были нанятые исконниками охранники из самых последних отморозков. Парни были вынуждены отстреливаться, и, как им показалось, сумели прогнать исконников из здания, хотя Хаук и Поп и нарвались на пули. Но когда они попытались подойти к лестнице, то упёрлись в стену блокады, которой совсем недавно не было — бандиты как раз с лестницы Хаука и подстрелили, прорываясь наружу. С той стороны блокады в эту же стену вляпались не успевшие убежать исконники, но не телепортировались к противоположной стороне зоны, а просто отлетели от неё, как от обычной стены. Стрелять в наших уже не пытались, а кинулись обратно, вглубь здания. Потом по их крикам парни поняли, что выбраться эти "чудаки на букву "м"" не могут — с противоположной стороны здания была граница зоны, и их оттуда вышвыривало опять в дом быта, хорошо ещё, не впечатывая внутрь стены. Но попыток они, вроде бы, не оставляли, и примерно раз в полчаса сверху доставались еле слышные маты и стрельба, но уже не горе-учёных, потому что, пока Пол с Солом перевязывали Хаука и Попа, пока разбирались с рациями, сгоревшими при включении установки, Лаки исчез, оставив короткую записку: "Могу пройти сквозь поле, иду отключать установку". Вскоре как раз и раздались одиночные выстрелы, из-за которых наши и заметили отсутствие друга. Рассказывая об этом, все четверо матерились, не стесняясь меня, и высказывали об умственных способностях Лаки всё, что думают.

— Идиот! Он же помрёт там! Матросов недоделанный! — Лот саданул по стене кулаком. — Куда он полез?! Что он там может сделать?!

— Не дать установке заработать в полную силу, — тихо сказал Хаук. — Ты знаешь об этой теории.

— Теории! — почти крикнул Сол. — Она не подтверждена!

— Потому что ни разу не проверялась... — Хаук лёг, морщась от слабости. — Но если учитывать скорость омоложения организма параллельщиков, собственных запасов энергии им не хватит и на час. А они рядом с установкой выживают до десяти часов... иногда... Не спорьте, что там с рациями? Нужно обесточить район.

Парни переключились на настройку техники, даже Поп со своими помогал, хотя все трое мало что могли сделать — не специалисты в связи, а обычные бойцы. Я скинула с плеч куртку, укрыла Хаука:

— Есть хочешь? И как голова?

— Мутит немного, так что есть пока не стоит. Не боись, ранение скользящее, даже черепушку не поцарапало, нужно просто отлежаться. А тебе отсюда поскорее уходить надо, парни с рациями разберутся, и уматывай отсюда! Лот довезёт.

— А вы?

— Когда установку отключат, эти скоты попробуют прорваться. Я как раз очухаюсь, и помогу нашим, стрелять-то — не бегать.

— Поспи, — я села на пол рядом с ним, взяла широкую ладонь парня. — Тебе нужно спать.

Он уснул почти мгновенно, уже во сне завернувшись в куртку, и укладываясь поудобнее. Остальные были заняты рациями, и я осталась не у дел. Сколько прошло времени с момента включения установки? Часа два-три, скорее всё же три. Фо говорила, что у Лаки всего пять часов, значит, осталось не больше трёх. Как он смог пройти сквозь поле? Я встала и, взяв один из рюкзаков — тот, на который мне указывала Света, — незаметно пошла к лестнице, но не основной, а боковой, о которой знала только, что она должна быть. Поле, о которое бились создатели (или охранники?) установки, меня притормозило, но не остановило. Было ощущение, будто я иду против очень ровного и всё больше усиливающегося ветра, но и только. Потом сопротивление исчезло. За моими спинами раздался тихий, чтобы не привлечь внимания противников, и ещё более приглушённый расстоянием встревоженно-больной вскрик Попа: "Ната! Дура, помрёшь ведь!", и невнятный мат.

Обострившееся то ли из-за нервотрёпки, то ли из-за влияния установки, чутьё не подвело, и вскоре я уже поднималась по захламлённой узкой лестнице, зная, что установка именно на четвёртом этаже, и что рядом с ней есть неприметный выход на площадку этой лестницы. Потом вышла в столь же захламлённый и заставленный всякой рухлядью служебный коридор, и пошла, опять же доверяя лишь чутью. Несколько раз за хлипкими, почти декоративными дверьми раздавались шаги и мат, но о моём присутствии никто не догадывался. Много позже, когда я второй раз оказалась в этом здании, поняла, почему меня не обнаружили: с противоположной стороны была большая мастерская, объединённая из нескольких комнат, и лишние двери просто закрыли шкафами, не перегораживавшими лишь небольшие окна над дверьми. Тогда же я об этом не знала, и замирала в пыльной полутьме, стараясь даже не дышать.

Коридор закончился дверью, лишь для видимости запертой на расхлябанный врезной замок, которую открыть можно было, просто толкнув посильнее, и почти неосвещённым "аппендиксом" за ней, полузакрытым стоявшим не совсем вплотную к стене шкафом. Я выглянула из-за него, и увидела небольшой коридор, довольно хорошо освещённый светом, шедшим из окна с противоположной от меня стороны. Справа от меня в его длинной стене виднелась ещё недавно застеклённая дверь — молочно-матовые осколки валялись рядом с ней, — а слева — распахнутая двустворчатая дверь в какое-то хорошо освещённое помещение, которое я не могла рассмотреть. Около этой двери на полу сидел Лаки, держа на коленях пистолет. Я тихо, боясь обратить на себя внимание врагов, позвала:

— Лаки, это Со, не стреляй.

Он поднял голову, оглянулся на окрик:

— Ты одна?

— Одна, наши внизу.

— Иди сюда, — он не вставал, внимательно оглядывая коридор и держа пистолет наготове, слабо улыбнулся, увидев меня, и тут же помрачнел: — Ты знаешь, что отсюда нам не выйти?

— Догадываюсь. Но у нас есть время. Тебе нужно поесть и принять лекарства.

— Теперь уже без разницы, — он грустно усмехнулся — обтянутый кожей скелет почти что подростка. — У меня осталось часа два, не больше.

— Ешь! — Я села рядом с ним, открыла тюбик с питанием, насильно сунула ему в руку, повторив: — Ешь!

Он послушно взял тюбик, жадно высосал его, и улыбнулся:

— Дай ещё. Кажется, я смогу продержаться.

— Держи, — я протянула ему ещё один тюбик, сама же распаковала аптечку. — Теперь лекарства. Сможешь повернуться?

— Коли в бедро, — он чуть спустил штанину, оголив ногу, — так проще.

Я протёрла кожу, ввела лекарство.

— Другую. Фо сказала — три в первый раз.

— Ну, если Фо сказала, — он, чуть пьяный от еды, оголил другую ногу, потом повернулся плечом. — И ещё сюда. Я, вроде, ожил...

Вдруг он резко обернулся, поднял пистолет, пуля выбила щепу из косяка двери.

— Что?! — я не поняла, что произошло.

— Эти придурки не ожидали, что окажутся в мини-блокаде, и тем более что я сюда доберусь. Периодически пытаются сунуться, думают, что у меня патроны скоро закончатся, но пока без толку, только работать мешают. У меня ещё две обоймы, а их там всего пятеро, кажется, так что на всех хватит. Я сначала установкой занялся, пытался отключить, но пришлось сидеть и отстреливаться. Здесь дверь удачно сделана, они оттуда стрелять нормально не могут, а отсюда они — как на ладони. Мне нужна твоя помощь. Ты их стереги, а я попытаюсь отключить установку, вроде, понял, как. Сиди здесь и стреляй, если увидишь движение.

Лаки сменил обойму в пистолете, с трудом встал и пошёл в дальнюю комнату, держась рукой за стену, я же взяла тёплый от его ладоней пистолет и села поудобнее. Тяжёлый он, придётся двумя руками держать, но стрелять в нужном направлении смогу.

Мне становилось не по себе, всё тело ныло, не сильно, почти незаметно, но всё же действуя на нервы. А потом заболели зубы. Почти у каждого человека есть хоть одна пломба или дырка в зубе. Когда зуб с дуплом, когда болит нерв — это почти невыносимо. А теперь представьте, что зуб начинает восстанавливаться, выдавливая пломбу, или расти на месте выдернутого. Это ничуть не лучше, чем обычная зубная боль, только что результат теоретически должен быть обратным — вместо дырки здоровый зуб. Но плакать от боли нельзя, потому что в руках пистолет, впереди дверь, через которую могут попытаться прорваться враги, а за спиной — друг, из последних сил пытающийся остановить поистине адскую машинку, и надеющийся на тебя. Вслед за зубами заныли старые шрамы, давно забытые травмы, когда-то сломанная нога. Я сидела, сжав ноющие до невозможности зубы, и пыталась думать лишь о двери и пистолете. Движение, выстрел, срикошетившая от потолка пуля, и яростный мат — после рикошета она задела кого-то в коридоре, хотя и не сильно. Удаляющиеся шаги, можно на минуту отвлечься, переключиться на боль. Нет, лучше на мысли о том, что сделаю, когда выберусь отсюда. Интересно, парни смогли связаться с конторой? Что сейчас делает Фо? О ком волнуется? Ведь все мы, кроме Кью, сейчас здесь. Надо не забыть ввести себе лекарство. Откуда организм берёт кальций для зубов? И почему совсем не хочется есть? Снова движение, но к двери сунуться побоялись. Что делает Лаки? И жив ли он? Звука падения не было, так что ещё жив. Хорошо, значит, есть ещё немного времени. Почему они так хотят вытурить нас отсюда, но сами не стреляют? Даже с их позиции это возможно. Но тогда на линии выстрела окажется часть их установки, виднеющаяся через дверь комнаты. Почему Лаки просто не разобьёт её? Она, вроде, не в корпусе, и выглядит довольно уязвимой. Снова движение, и снова не подставляются под пули, сволочи.

— Эй, девка, ты откуда?

— Вам какое дело? — я знала, что отвечать им нельзя, но снова навалились одновременно боль и усталость, а говорить — хоть немного прийти в себя.

— Ты хоть помнишь, как тебя зовут? Что ты этого ... слушаешь? Брешет он всё, мы добра хотим.

— Я — тоже, — я подняла пистолет. — Уходите.

— Не можем, — невидимый собеседник явно был раздосадован. — А ты здесь долго не протянешь, сдохнешь.

— Вы — тоже. Вам идти некуда, еды нет.

— Мы можем жить без еды несколько недель, к этому времени тут всё изменится. А ты окочуришься ещё до полуночи.

— Посмотрим! — я сменила позу, опёрла руки на колено — легче стрелять.

— Дура! — безнадёжно выругались в коридоре.

— Ага, а ещё и с пистолетом, — я вспомнила про обезьяну с гранатой, и заставила себя рассмеяться. — Так что не лезьте!

Шаги удалились, стало тихо. Я притянула к себе рюкзак, достала прямоугольную бутылку, открыла её переставшими ныть крепкими зубами, сделала глоток. Захотелось есть, да так, что хоть помирай. Нет, помирать не хочу, хочу жить! Но есть ничего не буду — нужно дождаться Лаки. Сколько прошло времени? И часов на руке нет, а руки — тонюсенькие, аж просвечивают.

Рядом со мной тяжело сел, почти упал Лаки:

— Всё, теперь она работает на запасе энергии, у неё аккумулятор встроенный, не смог его вырубить. Но от сети отключил. Они три кабеля сюда провели, — он привалился к моему плечу.

— Ложись, — я попыталась поддержать его, но не удалось. — Мне руки свободные нужны, чтобы стрелять.

Он лёг, положив голову мне на колени, слабо улыбнулся. Я отложила пистолет — всё равно пока никого нет, — достала тюбики с питанием, открыла один, и сунула кончик Лаки в рот:

— Ешь, тебе надо держаться. И я поем.

Он с трудом поднял руку, придержал тюбик, опустошил его:

— Уже бесполезно. Установка теперь тянет силы из нас. Не знаю, как, но дед предупреждал, что это возможно. Так что умрём быстро. Расскажи что-нибудь, а то засыпаю, а ещё жить хочется. Когда ты говоришь, я не сплю. И пить охота.

Я дала ему напиться, напилась сама, ввела ему и себе лекарство, уже не особо заботясь о стерильности, просто это давало возможность пожить ещё несколько минут. Улыбнулась Лаки, и стала рассказывать сказку.

За спиной всё громче и требовательнее гудела установка, в глазах темнело, на колени тяжело давила голова уснувшего Лаки, и было совсем не страшно, даже интересно — что же дальше? Что там, за гранью этого мира? Жаль, уже нет сил сделать инъекцию лекарств себе и ему, но это ничего. Я улыбнулась и закрыла глаза, слушая колыбельную, в которую превратился вдруг гул пошедшей вразнос установки.