Замена

Иногда синий — это суть, а не спектр.

Я занимала центр — свет, зону, охваченную вспышками несуществующего стробоскопа. Ангел пока что копил свой свет, не спешил его расходовать. Он еще сделает ход, сломает мою игру, мой рисунок. Сегодня я могу не думать об эндшпиле, потому что каким бы ни был Ангел, он получил двойной удар.

Статуи шевельнулись, и одна соткалась из пепла прямо рядом со мной. Соткалась и исчезла, едва ощутив касания нескольких рук.

Слабый пробный камень.

EVA дрожала, боль перешла на какой-то высший уровень, затопила меня всю. Танцоры были настоящими игровыми фигурами: не шевелились, не гнулись, не шагали. Микрокосм сам двигал их, искривляя мою ткань светотени.

Это был странный Ангел, который играл тенью.

Я касалась фигур, возвращая их в дым, а дым — в израненный потолок. Плотные, теплые, тяжелые танцоры — как они танцевали? — их было много, и мои касания все чаще становились ударами.

Шепот. Ноты. Слова.

Микрокосм не поддавался, я задумалась — и потеряла себя. Обрывки кожи, кровавый пар. EVA вздрогнула, когда меня стало меньше, а я едва не впустила внутрь боль гибнущего тела.

<Кто ты?>

Он давил, он спрашивал, и я знала — что. Он хотел включить меня в свой мир, понять и включить.

"Всегда будь не такой".

Буду, Икари-сан, подумала я, и вспыхнул свет. Я ломала структуру светотени, я навязывалась, обращая происходящее в негатив. Огромный ангар был наполнен серыми тенями с угольями вместо сердец, черными тенями с алыми глазами. Стены поросли голубыми ветвями, крыша рушилась и истончалась, и над нею, за нею уже просматривался новорожденный зрачок.

Ангел выделял себя, вырастал из человеческого разума, и я только помогала ему создавать перегной, уничтожая последние образы из прошлого. "У нее были белые ноги и черные шортики. Наверное, кожаные". Я остановилась, обхватила все тени, до каких смогла дотянуться.

Горячий камень, нагретая смола. И запах духов — почему-то духов.

Обнимая игровые фигуры, я изо всех сил думала о девушке. О той, которая любила музыку, которая танцевала, как богиня, к которой сбегались все, которой освобождали танцпол. Я лгала, давая пищу гибнущему человеку.

Я испарялась, отдавала все больше себя, все больше человеческого.

Зрачок дрогнул, сузился и потемнел.

<Что ты делаешь?>

Образы из прошлой, почти пережеванной жизни. Жизнь возражала мне, доказывала, что я не права. Я видела бесконечные, опустошенные коридоры, объединяющие живые пока воспоминания. "Это не танцы! Это дрыганье!" — завтрак в полутемной квартире — коктейльная вечеринка — машина, в которой пахнет плотью и спермой — сон о другой планете — "Я же сказала, что не буду курить!"

Я отстранилась, осталось очень мало меня. Ангел затих, оказавшись один на один с искалеченным лабиринтом напоенной памяти. Девушка стала союзником, она не хотела умирать, отдавать себя, она не хотела становиться сверхчеловеком, и ей было безумно страшно.

Воспоминания, "что со мной?", огрызки несовершенной воли — я видела это все изнутри, все это — и одновременно многое другое. Зал стал ветвями, плиты под ногами дрожали в агонии. Остались Ангел, я и девушка.

Сколько раз я надеялась, что нас действительно трое?

Ангел разорвал огромный призрак своего человека и мгновенно поглотил. Крик умирающего сознания, вопль падающего в бездну был громче моей глухоты. Я не успевала за изменениями, мне остался только эндшпиль — что может быть легче, чем убить новорожденного младенца?

Я осталась одна. Мир стал алым, ослепительно-невинным алым, и в тишине я услышала первый удар сердца. Наверное, так получилось бы, если бы вместо соборного колокола кто-то ударил в сам собор.

Удар. Удар.

Слабость. Я очень слаба, почти невесома, меня трясет от каждого удара и нужно передохнуть. Я опустилась на серую плиту, глядя на свои колени. Боль трясла за плечи, подталкивала к действиям, но это подождет.

Над головой расцветал сад. Ветви рождали новые деревья, каких-то циклопических паразитов. Весь основной спектр, море оттенков, никакой симметрии — вот что там росло. Цветы взрывались, выпускали облачка слизи и лепестки. В глазах зарябило от новых слов, от незнакомых языков. Ангел рождал сам себя, рождал новые знаковые системы, а я сидела у его подножия, между слабостью и болью, и это тошнотворное великолепие...

Я видела торчащие в нем клинки.

Сколько раз я воображала себя рыцарем? Сколько раз я позволяла вьюнкам оплести меня?

Гибкие плети, цветущие словами и неслышимой сегодня музыкой были уже близко, с небес новорожденного мира спускались клейкие нити. Пахло сывороткой и немного — перегретым камнем.

"Хватит", — решила я и протянула руку за первым клинком.

Порыв ветра коснулся моего лица, и нити взорвались облаками. Я повернулась, чтобы увидеть крушение сада. Новый мир обнажал иглы, в его вершинах шевелилось что-то грозное, вернулась холодная синева — и все впустую.

Ледяной вихрь сминал Ангела, я на мгновение увидела скрытый ветвями зрачок его глаза, а потом все закончилось. Без треска, без грохота — всхлипом.

* * *

Я стояла на четвереньках, глядя в затылок Икари-куна. Вокруг темнели ноги, надо мной пульсировал свет прожекторов. Я помнила эхо всхлипа, но ничего не слышала. Снаружи были мощные, но пока безопасные басы.

Все кончилось.

Мне помогли встать, помогли встать Икари. Мне что-то кричали в лицо, толкали — не со зла, пытаясь привести в чувства. Я видела уродливые пасти, в нос набивалась тухлятина из чужих ртов, а потом закончилось и это. Кто-то приобнял меня, поднося ко рту небольшую дыхательную маску. Кому-то дали в живот, чтобы не мешал, кому-то ткнули удостоверение.

Все приходило из кисельной тишины, ватной и плотной: басы, прикосновения и даже укол. Запястье мгновенно потеплело, горячая волна достигла головы, груди, паха. "Стимулятор. Быстрый". Меня вели в ритме накатывающих ударов музыки. Толпу впереди раздвигал кто-то очень большой, и я не сразу поняла, что на проводнике бронированный костюм.

"Проводник проводника. Смешно".

Люди мелькали, отшатывались. Я смотрела кино в обратной последовательности и невольно сжала пальцы, ища руку Икари-куна. Его вели где-то сзади, и каким-то последним излетом охоты стала отчетливая чужая мысль — обрывок его разума. Я не успела ничего понять, но точно знала: Икари жив, с ним все в порядке.

Стимулятор работал: картинки понеслись в оглушительной последовательности. Какая-то подворотня, какие-то люди, мраморная шипастая глыба с трубой на плече — кто-то из Белой группы. Я остановилась, я опиралась обеими руками в стену, смотрела в битый асфальт и тяжело дышала. Сердце колотилось между голосовых связок.

Стена была мокрой и холодной.

Звуки начали приходить разрозненно: будто что-то хрипело, настраивалось. В глазах зарябило: на картинку ложился привычный второй план.

— Рей?

Я открыла глаза. Потолок, доктор Акаги, какой-то источник света слева. Я лежала на чем-то мягком, а грудь и живот сдавливала влажная ткань.

— Родная моя, сколько секунд в минуте?

Губы слиплись, говорить не хотелось.

— Шестьдесят.

— Очень хорошо. Поднимайся. Давай переоденемся, вытрем тебя.

Я провела рукой по животу, по груди. Коснулась волос. Всюду влага, словно меня облили.

— Пот, — сказала Акаги, прежде чем я поднесла палец ко рту. — Ты кошмарно пропотела, я такого еще не видела. Боль?

Я прислушалась и ненадолго прикрыла глаза. Болело как всегда.

— Как все выглядело?

— Великолепно, — сказала доктор, помогая мне сесть. Кроме головы боли нигде не было, но промокшая одежда сковывала зябкими ремнями.

— Великолепно?

— Именно! — подтвердила Акаги, отбрасывая куртку. Попутно она задержала руку на моем запястье. Видимо. Пульс ее устроил, потому что она быстро отстала. — Вы с Синдзи столкнулись лбами, и прото-Ангел аннигилировал между вами. Семь сотых секунды. А субъективно сколько?

— Около семи-восьми минут.

Я раздевалась. Меня мутило: Акаги курила, пока мы убивали Ангела. Много курила, пыталась зажевать запах мятной жвачкой. Отвратительно.

— Картину видений заполнишь потом, — махнула доктор, подавая полотенце. — Но успели вы очень вовремя, родная моя, очень. Судя по косвенным признакам, вот-вот должна была начаться витрификация.

Я представила себе, как стеклянные нити, возникшие из пустоты, пронзают зал. Несколько десятков людей повисают на полупрозрачных вертелах. Некоторые нити ломаются, некоторые — нет. В любом случае, их становится все больше.

— А иди-ка ты в душ, Рей, — сказала Акаги.

— Душ?

— Душ, душ. Это вагончик кого-то из приглашенных звезд, — без улыбки пояснила она. — Все удобства.

Я осмотрелась, заметила зеркало с подсветкой, какие-то костюмы, среди которых пятном выделялся мой собственный: на тремпеле, в прозрачном целлофане. Среди блесток и металлических заклепок он смотрелся как труп.

Пропитанные потом волосы больно кололи шею, плечи. Полотенце тоже оказалось колючим.

— Вон двери, — подсказала доктор и уселась на диван. В ее руках материализовался лэптоп. — Зови, если что.

Шок миновал. За дверцей в душевую осталась Акаги со своим сокровищем: у нее наверняка уже есть все данные наблюдения. Я сидела под душем, пытаясь разогнать облако перед глазами: то ли пар, то ли усталость. Шипела вода, из памяти всплывало неприятное сравнение с дождем из пота — там, в микрокосме Ангела.

"Удалось?" — спрашивала я себя.

Ангел исчез, не успев прорости. Люди выжили, ничего не поняв. Теория вошла в практику, как рука в перчатку. И все же, я ощущала досаду. Первое: я ничего не поняла из объединения микрокосмов. Какие-то отрывочные видения, обломки ощущений — они были пусты, словно прошли тысячи километров. И я до сих пор не знала, что ощутил Икари-кун. Я не хотела, чтобы ему досталось что-то большее, чем мне.

Второе: Ангел погиб до того, как я его уничтожила. И снова Икари-кун.

Я закрыла кран и начала вытираться. Вопросы были сильнее боли.

* * *

Он сидел в гримерном кресле и вертел в руках электрогитару. Заметив в зеркале движение, он вздрогнул и поднял голову:

— Аянами?

Я кивнула и подошла ближе. Икари-кун поставил гитару к столику и встал. От него пахло чем-то сладко-мягким: он тоже принял душ, и там не было мужского мыла.

— Дичь какая-то да? — одной рукой он потер шею, а другой обвел рукой комнату.

Его движение будто бы подчеркивало аляповатость интерьера. Икари безошибочно попадал по стыкам, по эклектике передвижной гримерки. Безликое, цветастое, пустое, по сути, помещение. "Да еще и на колесах вдобавок", — подумала я и сама удивилась: "Почему "вдобавок"?"

— Я и к лицею не привык, а теперь это вот, — пожаловался Икари-кун и спохватился: — Э-э, может, присядем? Вы вообще как?

Я пожала плечами, а потом вспомнила слова Кадзи-сана.

— Ого, хм, — улыбнулся Икари. — А вы улыбаетесь...

"...после всего этого", — без труда закончила я, проследив за сменой его мимики. Улыбаться расхотелось.

— И вы, и я целы. Никто не пострадал.

— Кроме этой девушки.

Ее уже было не спасти. Никого из них спасти нельзя — обнаружить можно, убить можно. Спасти — нет.

— Да понимаю я, — махнул он рукой. — Но как-то так... Исчезла она, да? А все это, что мы пережили? Весь этот лес, чудо это. Я чуть не свихнулся, когда вы с ним обниматься стали.

Я нахмурилась.

— Обниматься? Вы меня видели?

— Да, разумеется, — удивился он. — А вы меня нет?

Я хотела покачать головой, но потом вспомнила ледяной шквал, в сердце которого мне померещилось что-то. Шквал, который совершил почти невозможное: скомкал и раздавил такой прочный и такой хрупкий микрокосм Ангела.

— Не уверена. Можете описать, что именно вы видели?

* * *

...Лес из видения Икари-куна был похож на мой: уродливый, неземной, лес, полный символов и цветущий словами. Гноящиеся деревья расцветали под небом, которое одноглазо смотрело вниз. Чаща завивалась вокруг статуи...

* * *

— Как это?

— Не понимаю. К ней сходились все слова, все... Ну, черт, — он пощелкал пальцами, облизывая губы. — Не знаю. Я воспринимал это как радиусы какие-то. Ну, силовые линии.

Я кивнула, ничего не понимая.

— Вы... Вы появились, обняли статую...

Он замолчал, откашлялся и закончил:

— Вы словно вжимали себя в нее. Выглядело это... Мерзко. Извините. Что вы делали?

Метафора, поняла я. Он просто все не так увидел.

— Я отравила Ангела собой.

— Отравили?

— Да. Ангел очень прочен и даже при самосоздании — устойчив.

Я влезла в воспоминания человека, прото-Ангела. Отравила их ложью, своими выдумками. Я додумала то, чего не было — и, дождавшись, пока он проглотит яд, встроила себя в Ангела. Ассоциации, образы, зацепки, кластеры памяти...

<Я иду по улице, разглядывая витрины>

<Книга. Меня тошнит от таких сюжетов, но я читаю, восхищенная поразительным, ни на что не похожим языком>

<"Это средство от насморка мне не подойдет!">

<Я люблю закаты, когда видно...>

Мои клинки, которыми затыкались его жилы, его вены. Лишние нервы в нервных узлах. Нужно их только вытащить.

— А потом? — зачарованно спросил Икари.

"А потом — "Я — это я"".

— Потом я покидаю Ангела, и он рушится, не в состоянии жить без этих фрагментов.

— И... Как вы поняли это?

— А как вы поняли, что можете его уничтожить?

Икари помолчал, и в его упрямом взгляде зрел очевидный ответ. Убивать — это как дышать. Или, если не быть такой поэтичной — как срыгивать.

— Ничего не помню. Увидел вас с этой статуей — и все. Очнулся уже с кислородной маской на лице.

Зато помнила я. Вихрь неслыханной мощи, который уничтожает плоть Ангела.

И — всхлип.

Гитара у столика вздрогнула плачущим звуком, и я ощутила, что Икари сейчас невольно высвободил что-то из способностей EVA. Он мельком глянул на свои ладони и поспешил сцепить пальцы рук. Тишина сгущалась, как остывающая смола, я увязала в ней, увязала в отчаянном взгляде Икари.

Он отвел глаза, и я вдруг захотела уйти и обдумать все свои насущные вопросы. Просто так, чтобы не ввязываться в разговор, последующий за этим виноватым взглядом.

— Аянами, простите... Я хотел спросить...

"Сейчас".

— Что вы увидели обо мне?

Икари удивленно моргнул, а потом сутуло осел в кресле. На его плечи и лицо сразу легло лет пять, не меньше, а у губ слева пошла морщина: "Неправильный прикус", — поняла я, прозревая.

— Меняемся, Аянами?

— Да.

Очень хотелось добавить: "Я спросила первая", но он и сам все понял. Понял — и улыбнулся виновато.

— Я видел свет. Он лился откуда-то из-за спины. Из-за вашей спины, я так понимаю. Вы смотрели в лицо умирающему, и он плакал.

— Все?

— Н-нет, — Икари покусал губу и посмотрел на меня исподлобья. — "Мой ангел".