Гордая птичка Воробышек

Сам парень едва ли меняется в лице при моих словах, но его выдают пальцы руки. Они медленно сжимаются в кулак и мнут под собой лежащую на столе салфетку.

— Черт, Воробышек, — выдыхает Илья. — Моя семья — это я. Не стоит переживать о мнимых родственниках. Что это? — он поднимает голову и утыкается взглядом в белый пузатый предмет в моей руке.

— Это? — на миг теряюсь я от неожиданно прозвучавшего вопроса. — Чайник, видимо, для заварки. А что?

— Откуда он здесь?

— Из магазина, — честно признаюсь я. Лицо Ильи при этом почему-то хмурится, и я спешу добавить, пока он не напридумывал себе неизвестно чего. — Это мой подарок тебе к новому году. Нравится?

Я улыбаюсь, глядя на окаменевшего от моего признания Люкова, потому что совершенно не знаю, как себя в подобном случае вести. Мне никогда не приходилось делать подарки парням и сейчас, пожалуй, так же неловко, как ему.

— Подарок? — переспрашивает Илья и при этом так удивляется, сквозь напущенную на себя серьезность, что это кажется смешным.

— Ну да, — отвечаю я, осторожно отставляя от себя чайник. — Мальчишек попросила купить. Глупый, да?

— Почему же. Скорее нужный. Спасибо, Воробышек.

Илья помогает мне убрать кухню, а после садится в гостиной на диван и открывает конспекты. На часах пять утра, я вновь утыкаюсь носом в электронный текст ноутбука и отправляю отважную Магдален к дому Вестов, оставив Люкова наедине с учебой. Он быстро читает, время от времени перебирает снятые с полки книги и листает широкий планшетник, делая короткие заметки в тетрадь, и я удивляюсь его способности выборочно и быстро усваивать информацию.

Я ухожу от Люкова в семь. Он стоит рядом в прихожей, сунув руки в карманы брюк все время, пока я одеваюсь, убираю наверх волосы и натягиваю на голову шапку.

— Мне кажется, я тоже должен извиниться, птичка, — неожиданно говорит, подавая мне сумку.

— За что? — я беру ее на плечо и поднимаю на него глаза.

— Неважно, — выдавливает из себя Илья, пристально глядя на меня. — Просто скажи "Да".

И я послушно говорю "Да", хоть и краснею под помнящим вчерашний вечер взглядом.

* * *

— С наступающим, Зин Петровна! Счастья, любви, и исправно работающих инженерных коммуникаций! — выдает Танька, когда мы со смехом сбегаем с ней с лестницы и мчимся, спеша в универ, мимо украшающего подъезд новогодней мишурой коменданта общежития.

— Здрасьте! С наступающим, теть Мань! — киваю я старенькой вахтерше, задействованной на подхвате у начальницы, споткнувшись о брошенные на пороге еловые ветки, и цепляюсь за Танькин рукав. — Смотри, Крюкова, какая лесная красота! — привлекаю внимание подруги. — Как думаешь, разрешат нам из такой кучи выбрать веточку для себя? Было бы здорово украсить комнату!

— Девочки! — кричит вслед комендант, едва мы уговариваем вахтершу оставить для нас пару пушистых ветвей и выпархиваем из подъезда на улицу. — Меня в праздники не будет! Кто останется в общежитии — никаких фейерверков, парней и выпивки! Вы слышали меня! За безопасность спрос с вас!

— Слышали! Конечно, Зин Петровна! Никаких парней! — отмахивается от слов женщины Танька и тут же довольно шепчет мне на ухо. — Знала бы она, сколько ночей Вовка торчал у меня, пока ты отлеживалась у своего Люкова, устроила бы нам обеим геноцид с публичным четвертованием! Пока, грозный админ! — оглядывается и машет за спину рукой. — Три ха-ха!

Танька мчит на всех парах к остановке, а я, поспевая следом за ультрамариновым полушубком под креативного медведя и розовой шапкой-наушниками на темной кудрявой голове, только молча вздыхаю. Бесполезно. Этой девушке бесполезно что-то говорить. За последнюю неделю, что я вернулась от Люкова, мне так и не удалось убедить ее в истинном положении дел между нами. Оставленные Ильей у вахтера продукты для меня — те, которые я "случайно" забыла в его доме, стали в ее глазах негласным признанием наших отношений.

— Кстати, Жень! — мы дружно впрыгиваем на подножку отъезжающего автобуса и протискиваемся сквозь ленивую толпу пассажиров. — Ты где новый год отмечать собралась? Дома в Гордеевске или со своим брутальным мачо? Я чего интересуюсь, — признается подруга, — меркантильный интерес имею.

— В общежитии, в обнимку с книгой и телевизором, — отвечаю я. — Тань, кончай давить на жалость, а? Четвертый раз интересуешься. Домой я не поеду, не спрашивай почему, а Люкову меньше всего нужно мое общество, что бы ты там себе о нас не придумала. Знаю я твой интерес — четырнадцать квадратных метров совместной жилплощади. Извини, но деть себя никуда не могу. В конце концов, я там временно прописана.

— У-у, Женька, — кривится Танька, печально хмурит глазки и щипает меня в рукав, — какая ты нудная. — Ну что нам с Серебрянским в снегу любиться, что ли? Уже шесть дней нигде ни гугу. Скоро пубертальными прыщами от воздержания покроемся и прощай красота! Первый раз в Новый год вместе, а уединиться негде. Прям засада какая-то, честное слово!

— Ничего, Крюкова, после свадьбы наверстаете. А от прыщей хороший препарат есть, — невозмутимо отвечаю, — "Зинерит" называется!

— Фи! — отворачивается от меня подруга и обиженно поджимает губы. — Ты как престарелая феминистка, Воробышек! Седая защитница нравов! Клейма святоши на лбу не хватает и креста постриженицы на голове! Если сама к сексу равнодушна, то не спеши осуждать за любовь к нему других!

— Замолчи, Крюкова! — ахаю я, избегая поднимать глаза на пассажиров, с любопытством поглядывающих в нашу сторону. — С ума сошла, — стучу по виску пальцем, — люди же вокруг!.. Ну, хорошо, Тань, — сдаюсь, глядя в черные хитрющие глазищи. — Я к девчонкам напрошусь — к Насте с Лилей из "607", по-моему, они тоже в общежитии Новый год встречать будут. Но только до раннего утра. Так тебе подойдет?

— Женечка, ты такая лапочка-лапочка! Душечка! — прижимается ко мне подруга и громко чмокает в щеку. — Мы только часиков до четырех, а потом вместе чай попьем с тортом! Я Серебрянскому фирменный бисквит заказала — продукт ресторана "Астория", ничего, раскошелится для любимой разок. Ну, так как? — виновато морщит скуластое личико. — Я ему скажу, что ты не против, да?

— Ладно, скажи, — улыбаюсь я и спрыгиваю с подножки автобуса в утоптанный ногами снег. Машу рукой на прощание Таньке, свернувшей на соседнюю аллейку, и бегу через заснеженный парк к своему корпусу.

Сегодня тридцатое декабря, через десять минут последняя возможность получить зачет по "теории механизмов", и если я не хочу краснеть перед преподавателем за очередное опоздание, с извинениями топчась на пороге, мне следует поторопиться.

Толпа у раздевалки собралась нешуточная. Пока я сдаю куртку и получаю номерок, пока несусь сквозь гулкий лес студентов на нужный этаж, вырываю из чьих-то цепких рук свою сумку и здороваюсь — звенит звонок. Я почти успела, — подумаешь жалкие полминуты! — но все места в аудитории уже заняты и мне остается только нырнуть за единственное свободное место в первом ряду парт, как раз напротив кафедры преподавателя, и показать последнему готовность к началу учебного процесса. Вот черт!

Я переживаю страшно, вместе со всеми слежу за молчаливо-серьезным Петром Федоровичем, снующим в строгом костюме, с пачкой собственноручно написанных вопросов по предмету в руках между рядами, и со страхом пустоголового студента беру и переворачиваю поданный мне преподавателем лист...

"Анализ пространственных механизмов". Сложно и непонятно до жути. Но я, добрую минуту таращась на вопрос, вдруг понимаю, что читала лабораторную работу по этой теме у Люкова около недели назад, кое-что из нее неожиданно помню, и даже способна воспроизвести пусть куцую, но собственную мыслишку на бумаге. И вздыхаю с облегчением. Конечно, рассчитывать на то, что я удержала в памяти стопроцентную информацию вряд ли стоит, зато я умею писать обтекаемо, а это, для такой студентки как я, ой как немаловажно! Пару штрихов добавлю, попробую не напортачить с формулами и, глядишь, выкручусь как-нибудь!..

... Сегодня двойной праздник. Нет, даже тройной! Сегодня день рождения Кольки Невского, день рождения факультета и приуроченное к этому знаменательному для университета событию присвоение ученого звания "доцент" нашему научному руководителю и просто всеобщей любимице курса, акуле от точной науки — Софии Витальевне.

Наша группа активно принимает участие во всеобщем оживлении и намерена устроить собственному куратору настоящий праздник. Сувенирная елочка с игрушками водворена и красуется во главе стола на кафедре, между потолочными плафонами и по стенам растянуты блестящие гирлянды и серпантин, а на доске, написанная цветным мелом красуется жирная витиеватая надпись: "София Витальевна, мы гордимся Вами и любим свой факультет!!! Да здравствует Наука, Мысль и любимый Куратор!!!". "С Новым годом!!!" Нацарапанная старостой группы.

Я тоже принимаю во всеобщей вакханалии участие и с большущими снежинками, ножницами и скотчем прыгаю с одного окна на другое, старательно крепя махровый новогодний атрибут к стеклу. Зачет позади, к нашей группе присоединилось еще две — параллельный поток, и галдеж в честь праздника и последнего учебного дня в этом году, в широкой аудитории стоит неимоверный.

— Женька, повыше лепи! Давай справа еще одну! А вот ту, синенькую, в угол крепи, за штору! — советует мне полненькая Лида Петрова и отходит на несколько шагов полюбоваться на созданную нами красоту.

— Зачем, за штору, Лид? Все равно ведь не видно! — удивляюсь я.

— Женька, много ты понимаешь! — возражает девушка. — Здесь не видно, а с улицы картина маслом должна быть! Окно-то над деканатом! Ой, Воробышек! — восклицает она, сделав еще шажок назад. — Что-то мне синенькая уже не нравится, какая-то она скучная!

Я задираю голову, смотрю на снежинку и соглашаюсь с девушкой. Действительно, на фоне перламутровых снежинок простенький синий кружок из цветной бумаги смотрится плоско и уныло.

— Давай дождик добавим, — предлагаю я. — И, Лид, — прошу на ее согласный кивок, — возьми у Боброва скотч и с десятка два булавок для штор, а то у меня тут еще на парочку и все.

Петрова приносит скотч, я нарезаю снежинки и подвигаю стремянку вверх по возвышению к самому дальнему окну. Здесь портьеры тяжелые и страшно длинные, видимо, оставшиеся в аудитории со времен портативного видеопроектора и просмотра научно-обучающих студенчество фильмов. Совершенно определенно, со входа никто и не заметит наших с согруппницей усилий, но мы с Петровой решаем, что общая картина должна быть выписана до конца и выглядеть с улицы достойно, а потому с трудом раздвигаем до половины шторы и принимаемся за дело. Она нарезать скотч и подавать снежинки, а я эти самые снежинки крепить к стеклу.

Уже почти три — скоро должна явиться с общего для преподавателей собрания у ректора куратор, и в преддверии ее появления в аудиторию вваливаются еще две группы — четвертый курс.

Я вижу Люкова сразу из своего закутка. Как всегда весь в темном, он заходит в толпе парней и немногочисленных девушек в лекционную и вместе со всеми останавливается оглядеть кафедру. Скупо кивает на приветствие каких-то малознакомых ему студентов, бросает сумку на стол и внимательно скользит глазами по головам.

Я не видела его с нашей последней встречи у него дома и с неожиданной тоской смотрю на высокую фигуру, чувствуя, что соскучилась по парню. Соскучилась по его холодному голосу, по уверенному развороту плеч, по обволакивающему ноздри мужскому аромату можжевельника и горького апельсина, и по пронизывающему, сканирующему меня насквозь, словно рентгеновский луч, льду карих колючих глаз.

"Что с тобой, Воробышек?" — задаюсь вопросом, и не могу найти ответ.

— Жень, ну ты тут сама закончишь, да? Ерунда же осталась! Вон, Рябуха скотч просит, не унимается. Пойду отнесу, — говорит, возвращая меня в реальность Петрова, и машет рукой невысокому чернявому парнишке, занятому новогодним плакатом. — Да сейчас, Юрок! Не вопи! Уже бегу!

— Хорошо, Лид, — соглашаюсь я и вместо того, чтобы продолжать глазеть на Люкова, решаю заняться неоконченным делом.

Возле парня нарисовалась Лиза Нарьялова и еще одна, незнакомая мне девчонка. Троица улыбается, а я ловлю себя на том, что смотреть на них мне почему-то не нравится.

Я отворачиваюсь к окну, забираюсь по стремянке выше и клею к стеклу украшение. Отрываю от ленты серебристый дождик и вплетаю его в махровый узор снежинки. Отодвигаю рукой закрывающую обзор портьеру и оцениваю критичным взглядом общую рукотворную композицию, когда неожиданно срабатывает вибро-сигнал телефона, сообщая о приходе сообщения.

Я зажимаю кусок скотча зубами и привычно лезу рукой за трубкой в задний карман брюк, ожидая получить очередную эсэмэску от мамы или Крюковой. Но вместо весточки от них я вдруг читаю:

"Привет. Как зачет?" — три слова от абонента под подписью "Илья Люков".

Илья не знает, что я в аудитории, понимаю я. Иначе вряд ли бы выбрал общение посредством телефона прямому вопросу. Но бежать к нему и сообщать при всех в голос как, мне неудобно, да и не хочется нарушать интимное тет-а-труа, и потому я отвечаю:

"Привет. Сдала".

"И?" — тут же спрашивает он.

"Тройка. Воспользовалась твоей работой. Спасибо".

Я выглядываю из-за портьеры и вижу, как парень отвлекается на короткий ответ русоволосой девушке. Она тут же что-то щебечет ему, кокетливо жмет плечиком и смеется. Отмахивается от какой-то шутки Лизы Нарьяловой — едкой и недоброй, судя по выражению лица девушки, а я получаю от Люкова следующее:

"Неплохо?"

Он усаживается на парту, опускает телефон на бедро и ждет — теперь его развлекает монологом красотка Нарьялова, а мне вдруг глядя на них, зная, насколько эти двое были близки, совсем не хочется ему отвечать.

"Воробышек?" — легко набивает Илья экранные клавиши пальцем руки. — "Так как?"

"Просто отлично!" — не скромничаю я.

"Довольствуешься малым? Как насчет повинной ренты? Или ты уезжаешь?" — тут же нескромно напоминает он о долге, и я откликаюсь:

"Нет. Конечно. Когда?"

Не знаю, что чувствуют стоящие перед Люковым девушки, но у меня появляется странное чувство, что Люков разговаривает только со мной. Даже вошедшая в аудиторию и встреченная всеобщим свистом и аплодисментами преподаватель термодинамики и физики — нарядная и счастливая, как никогда София Витальевна, не мешает ему написать...:

"Завтра. Часа в два?"

...А мне ответить:

"Хорошо".

Студенты сбиваются у кафедры в шумящую толпу, старосты вручают Софии цветы и подарки, и кто-то шибко громкий и деятельный басистым криком сообщает о желании присутствующих сделать общее фото курса с любимым доцентом на память. Ромка Зуев — университетский репортер и самореализующийся на ниве университетских сплетен и событий журналист, взбирается на стул, настраивает фотоаппарат, и начинает двигать сползающиеся к преподавателю ряды...

— Третий курс, куда прём, когда здесь старшие?! — невежливо рычит он. — Соблюдаем субординацию, блин! А ну-ка, лопухи, сдвигаемся! Парни, давайте девчонок вперед, а то за вашими широкими спинами наши ромашки затерялись! Девушки, больше радости на лица! Помните — фото уйдет в века! И не стесняемся! Обнимаем сильный пол и определяемся в симпатиях! Верка, Чернова! Ну дай Кравченко за талию подержаться, что ты как ни разу не Мона ни Лиза, да не укусит он тебя! Вот так! Ребята справа — все на кафедру! А вы всей компашкой вниз! Та-ак, кто тут у нас еще не в кадре...