Этика бессознательных

В середине переулка были нарисованы трамвайные рельсы. Они тоже страдали от тени. В свету рельсы извивались, словно два ручейка, условно сохраняя параллельность, только в направлении — не более. Оставаясь абсолютно самостоятельными, они иногда угрожали разойтись, а иногда, не менее опасно, стремились пересечься. В тени же рельсы становились прямыми и строго равноудаленными. По этим рельсам, прямо в тень въезжал голубой трамвай с надписью 'ЦИРК', облепленный огромным количеством разноцветных воздушных шариков, привязанных ко всему, к чему можно. Та часть трамвая, которая уже въехала в тень почему-то исчезла, пропал вагоновожатый и часть передней двери. Мне почему-то стало страшно, что трамвай пропадет в тени навсегда и больше не появится в свете. Только дома оставались почти неизменными. Лишь окна их в тени были черны и пусты, а в свете блестели, отражая солнце.

— Я назвал эту картину 'Утро' — услышала я и повернулась к нему. — Не двигайся. Я почти закончил.

Я опять отвернулась.

— Почему утро?

— Только утром на этот переулок ложатся такие тени.

— Это действительно существует?

Человек задумчиво проговорил, не отрываясь от холста:

— Я думаю, что все придуманное, написанное, нарисованное или воплощенное каким-либо другим способом, существует. То, что получило своё воплощение на бумаге, стене, на пленке — уже реально. Другое дело, если в той жизни, которую мы называем реальной, мы — люди — не сталкиваемся с подобным. Но это так условно. Вот, например, ты разговариваешь со мной и этим подтверждаешь свое существование, но, сколько других не существует для меня только потому, что не заговорили со мной? Не отказывать же в возможности их существования, основываясь только на том факте, что я, по какой-то причине, не являюсь для них интересным собеседником? Не будет ли чересчур самонадеянным ставить себя в центр мира, который возможно даже не осознает моего существования? Нарисовано мной, может бать, как выдумкой, так и озарением. Или, если угодно, прозрением. Мы же с тобой разговариваем? И нам не нужно доказывать друг другу своё существование, хотя мне наверняка пришлось бы доказывать другим реальность нашей беседы. Особенно если учесть, что я даже не знаю, с кем разговариваю.

Человек отложил кисти.

— Все.

— Я могу посмотреть?

— Нет, на неё еще нельзя смотреть. Я нарисовал только тебя. Картина еще не закончена. Нужен фон.

— А когда она будет закончена?

— На неделе. Наверное... Я медленно пишу картины сейчас. Работа, — он развел руками. — Чтобы жить, надо вертеться, зарабатывать деньги.

— В таком случае: мне пора, — сказала я.

— А когда зайдешь? Оценить картину?

— Позже. Не переживайте — я любопытна.

Я направилась к окну. Мне захотелось схитрить и все-таки взглянуть на картину, но человек, как бы невзначай, закрыл её собой. Усмехнувшись, я вышла из этой Обстановки.

Впервые в жизни мне было неинтересно созерцать Обстановки. Или может лучше называть их Пейзажами? Забавно, но для людей то, что я вижу в окнах, самое нутро мир, отгороженное стенами — это картина, на которой изображена их жизнь. А для меня внутренности квартир мир внешний, в котором вместо усталой заснеженной голубятни — клетка с кенаром, вместо магистрали — коридор, вместо пляжа — не застеленная кровать.Вот так во мне начало пробиваться к свету тщеславие. Я вдруг представляла себя не просто чем-то, безлично перебирающим обстановки, а коллекционером картин, на которых изображены виды в окнах. Да, мир не обрел смысл, но появилась логика. С новым энтузиазмом я начала пересматривать окна, копаясь в их экспрессиях и выраженных в неожиданной композиции мебели образы. Но за этим коллекционировании я не забыла о художнике. И однажды я вернулась в комнату на стене которой он писаол свое утро.

В полупустой комнате (хотя нет, появился диванчик) художник сидел на полу и что-то ел из железной миски. Картин поубавилось, у двери стояли какие-то пустые бутылки, а в углу — мольберт с каким-то наброском. Я постучала в окно. Он встал и открыл окно, меня вновь стало затягивать вовнутрь, но я довольно ловко спрыгнула.

— Привет! — поздоровалась я.

— Привет! — сказал художник. — Ты знаешь, я ужасно виноват, но картина не готова.

— Очень жаль, — расстроено, проговорило я.

— Прости, я просто не успеваю. Сейчас много клиентов, мне даже нет времени стол себе купить.

— Клиентов?

— Ага. Заказ за заказом. Уже с ног сбиваюсь, расписывая стены.

— Ты рисуешь картины? Такие как эти? — я показало на изображенный на стене переулок, над которым появилось небо.

— Да нет. Это-то никому не надо, — он рассмеялся. — Я — маляр.

— Кто?

— Хотя нет! Какой же маляр? Называют меня модно — дизайнер интерьеров. Смотри: я беру кисточку и краски, и маленькими мазками пачкаю стены. Чем больше красок и тоньше кисточка — тем больше мне заплатят. После каждого квадратного метра такой мазни я начинаю ненавидеть живопись.

— Глупо. Почему же тогда не рисовать картины?

— Уж не знаю. Непрактично, наверное. Хочешь что-нибудь выпить?

Я пожала плечами.

— Не знаю.

— Подожди я сейчас.

Человек ушел из комнаты и через минут пять вернулся с бокалами и бутылками.

— Слушай, вина у меня нет. Будешь водку? Или это некультурно предлагать тебе водку? Да еще из бокалов. Но у меня есть содовая.

Я улыбнулась. Он разлил в длинные бокалы водку, мне совсем чуть-чуть, разбавив содовой, себе половину. Я взяло бокал и осторожно попробовало. В бокале была гадость. Я осторожно поставило бокал на пол.

— Не нравится? — спросил художник.

— Гадость.

— Гадость, — согласился он и выпил содержимое бокала залпом.

— Как ты можешь это пить? — поинтересовалось я скривившись.

— Привычка. На работе сплошные нервы. Заказчики считают себя пупом земля, хотя... — он махнул рукой. — А приходишь домой и снимаешь стресс этим. Да и друзей проще к себе вытянуть не на чай, а пропустить по стаканчику. На самом деле мне просто скучно.

— Так пиши картины.

— После работы? Не могу. А не работать тоже не получается. Вот такие мы — люди.

— Я пойду.

— Уже?

— Да. Я еще зайду. Только пообещай мне одну вещь.

— Конечно.

— Пиши картины, хорошо?

— Портрет твой закончу сегодня! Обещаю.

Он улыбнулся.

— И мой портрет тоже!

Я помахала ему рукой и вышла. Пролистав совсем омного-много окон, и я вновь зашла к художнику. В комнате появилась мебель, ковер. Вещи расползлись по комнате, оставив свободной только стену, на которой был нарисовано то самое утро. Было темно. На диванчике спал он. Я подошла и положила руку ему на лоб. Но он даже не пошевелился. Тогда я толкнула его. Что-то пробормотав, он перевернулся на другой бок. Я рассердилось и затрясла его.

— Машка... ну отстань... — сказал он и попытался оттолкнуть меня.

Я затрясло его сильней.

— Отстань от меня! Я сплю! — крикнул он, и посмотрел на меня.

— Ты кто? — спросил он. — Как ты попала ко мне?

— Через окно, — ответило я и помогло ему сесть.

— Через окно? Что тебе нужно? — настороженно спросил он, и замотал головой, будто отгоняя что-то.

— Ты обещал показать мой портрет.

— А, так ты Машкина подружка. Как там тебя — Света или Оля? Чертова голова, — застонал он. — Зачем в окно то было лезть. Да еще ночью. Пришла бы завтра, показал бы я тебе твой портрет. Или тебе хочется побаловать меня? — он как-то мерзко усмехнулся и схватил меня за руку.

— Я не Машка, не Света, и не Оля. Вспомни, я то, что смотрит в окна.

Он отпустил меня, неловко встал и, пошатываясь, пошел к противоположной стене. Зажегся свет.

— А. Я помню тебя, — Он стоял, шатаясь. — Твой портрет я написал. Ты мечта, которая где-то рядом. Маленький кусочек мира, в который все равно никто не верит. Я тебя ждал раньше, думал ты все объяснишь, расскажешь как оно правильно... Пойдем. Он в чулане.

— В чулане?

— Ну конечно, а где еще хранить это никому не нужное дерьмо?

Я пошла за ним в маленькую комнату без окон, буквально забитую картинами, книгами, рамами и непонятными свертками. Он долго рылся, пока не достал откуда-то сверху большой альбом, раскрыл его и протянул мне.

На синем фоне была изображена женщина в длинном платье. Перед ней прямо в воздухе висело раскрытое окно, а рядом, совсем недалеко, еще одно на этот раз закрытое, чуть дальше — третье, потом еще одно, и дальше до бесконечности висели окна. Женщина держала в одной руке кисть, а в другой палитру. Она смотрела в окно, как будто оценивая, какого мазка еще не хватает. А из окна смотрел художник.

— Кто это? — спросила я.

— Это ты, — ответил человек.

— Разве я женщина?

— Естественно.

— Я не могу быть женщиной

— Откуда ты знаешь? — спросил он. — Ты прекрасная женщина. В таких влюбляются, таких любят по-настоящему.

Я задумчива смотрела на картину и, не обратила внимание на то, что он подошел ко мне ближе.

— Почему у меня в руках кисть? Художник же ты.

— Ты тоже художник. Я нарисовал тебя на этой картине, а ты можешь нарисовать меня в этой жизни, — он подошел еще ближе

— Я сегодня сделало два открытия, — сказало я иронично. — Я оказывается женщина. И даже изменяю мир. Прости, мне надо подумать над этим, — я развернулась, чтобы уйти.

— Подожди, — сказал он. — Подожди. Я знаю, тебе будет сложно меня понять, но я должен попытаться. Я не могу тебя отпустить. Ты мне необходима. Я сейчас пьян и путаюсь во всем, поэтому сумбурно говорю, но ты должна понять: ты необходима мне! Знаешь, я одно время думал, что ты муза? Ты слышала о них? Это богини искусства, которые приносят людям вдохновение. Твое посещение разбудило во мне то, что дремало до этого.

Я посмотрела на него недоуменно.

— Я то, что смотрит в окна. И мне пора идти.

Да-да, милый Саша... Да-да. Я была непроходимой дурой. Ужасной дурой. Самое смешное мне хотелось остаться. Достать все картины посмотреть их все...

— Останься!

— Нет.

Он опять схватил меня за руку.

— Останься!

Я потянула руку, но он держал крепко. Я попыталась разжать его пальцы, но он потянул меня к себе. Испугавшись, я начала вырываться, и, не удержавшись на ногах, повалилось на пол. Он упал сверху. Мы начали молча драться. Он, тяжело дыша, пытался прижать меня к полу и оттянуть подальше от двери. Я пыталась добраться к двери, в ужасе понимая, что в комнате нет окна, а значит, убежать нельзя. Нужно сначала выбраться из чулана, а потом бежать к спасительному окну. Мы мешали друг другу, на нас падали какие-то вещи. Я неожиданно обнаружила, что умею царапаться. Избавление пришло ко мне неожиданно: мы задели какой-то стеллаж, и на художника упало что-то тяжелое. Он обмяк. Я выбралось из-под него и, убежала, громко хлопнув за собой окнами...

Я бы никогда не решилась вернуться в ту комнату, если бы однажды не увидела его автопортрет. Он изобразил на нем себя, распятого на оконной раме. Две маленькие форточки наверху и два больших окна внизу образовали крест, к которому он и прибил себя. Склонив голову на левое плечо, художник смотрел на кого-то, о присутствии которого намекала тень, легшая под ноги распятому. За окном был изображен тот самый переулок с первой картины.

Художник сидел в кресле с колесами и смотрел в окно. Я присела около него на подоконник. .

— Привет!— сказал он. — Я должен попросить у тебя прощение.

Я кивнула.

— Тебе, наверное, не понять, но у нас — людей, иногда бывает какая-то непонятная тоска по несовершенному. Обида какая-то. Кажется, вот оно рядом было. А я лопух, пропустил. Иногда из-за этого мы совершаем безумные поступки, о которых мы будем жалеть все жизнь. Прости.

Он замолчал, у меня тоже не было слов. Мы посидели немного в тишине, пока я наконец, не высказало то, давно обдуманное, из-за чего и вернулось.

— Ты тогда назвал меня художником. Не тем, который пишет картины, а который пишет жизнь. Знаешь, сейчас я согласна с тобой, хотя тогда эта мысль показалась мне глупой. Действительно, прикасаясь к миру даже на мгновенье, я изменяю его. И это прекрасно. Только ты пострадал от моего прикосновенья?

— Наверное, нет. Я же не знаю, как могло быть иначе. Я много работал. Я обеспечен. Любим и... И люблю. Не все, конечно, было гладко, — он с досадой ударил по кулаком по креслу. — Но по-другому видимо нельзя. А художником я так и не стал. Но что жалеть об этом.

Я внимательно посмотрела в его глаза и произнесло:

— Но я также поняло, что когда я касаюсь тебя, ты тоже касаешься меня. Ты такой же художник жизни.

— Значит, я тоже пишу жизнь? Только специализация у нас разная. Ты то, что смотрит в окна. А я то что, смотрит из окон, — сказал он и весело рассмеялся.

— Конечно. Тебе осталось только запечатлеть это на холсте. Это ведь легко? Правда?

— Правда, — ответил он и улыбнулся.

Я молча взяла его за руку. Я простила его. Он сжал мою ладонь и тоже простил меня.

— Скажи: а кто такие музы? Что они делаю? Где живут?

— О! Это долго рассказывать...

Я улыбнулась. И на мгновение мне показалось, что в его истории должно быть больше смысла, чем созерцании безжизненных комнат. Но только на мгновение