Путь на Балканы

После молитвы, был непродолжительный отдых, а затем снова начались занятия. На сей раз в класс, где они занимались, принесли винтовку. Ведущий занятие Галеев, взял ее на руки и спросил у продолжавшего сидеть с задумчивым видом Шматова.

— Эй, новобранец, как тебя, хорош мух ноздрями ловить! Вот скажи, это что, по-твоему?

— Ружо, дяденька?

— Эх, ты, серость! Ну-ка, ты теперь Анисимов!

Анисимов — невзрачного вида солдат с невыразительным лицом тут же вскочил и отбарабанил:

— Это есть, шестилинейная переделочная винтовка системы Крынка!*

— Вот, это правильно! Повтори теперь ты, Шматов.

— Ружо, дяденька.

— Ты о чем думаешь, паразит? — изумился унтер.

— О том, как у кота яйца ободрать, — бесхитростно отвечал новобранец, вызвав просто дикий хохот у своих товарищей.

— У кота, врать не буду, не знаю, — нахмурился Галеев, — а вот у тебя — дурака, должно сегодня обдеру. Это кто же тебя, сукина сына, надоумил интересно?

Сидевший в первом ряду ефрейтор Хитров, обернулся и глазами стрельнул в сторону Дмитрия, что не укрылось от зоркого унтерского взгляда.

— Будищев!

— Я.

— Что это?

— Шестилинейная переделочная винтовка системы Крынка, — уверенно отвечал тот.

— Запомнил или видал прежде? — поинтересовался унтер-офицер.

— Запомнил.

— Ну-ка, возьми в руки.

Дмитрий с интересом взялся за оружие и подбросил ее в руках. Винтовка оказалась довольно тяжелой, но при этом неожиданно прикладистой и удобной. Калибр ее был большим, миллиметров в пятнадцать или около того. Затвор откидывался в сторону, открывая казенник.

— Ничего себе, карамультук! — вырвалось у новобранца.

В этот момент в класс вошел поручик Венегер. Сегодня была его очередь наблюдать за учебой, однако их благородие до сих пор не проявлял интереса к сему действу, всецело доверяя педагогическим способностям унтеров. Но взрыв хохота после ответа Шматова привлек его внимание.

— Встать, смирно! — скомандовал Галеев, заметив офицера.

Солдаты и новобранцы дружно вскочили и, замерев, принялись есть глазами начальство. Старший офицер роты, очевидно, был в дурном настроении и искал на ком бы его сорвать.

— Что за идиотский смех? — Раздраженным тоном спросил он унтера.

— Не могу знать! — Гаркнул тот в ответ.

Впрочем, Венегеру ответ и не требовался. Постепенно распаляя себя, он принялся кричать:

— Кому это, служба цагю и отечеству кажется смешной? Кто это гешил, что он в цигке? Какая сволочь вздумала устроить из готы балаган? Может это тебе смешно? — накинулся он на продолжавшего стоять с винтовкой Будищева.

— Никак нет!

— Скажешь, не ты смеялся, каналья?

— Никак нет!

— Может, скажешь, что ты и смеяться не умеешь, скотина?

— Кто в армии служил, тот в цирке не смеется! — громко выкрикнул Дмитрий и спохватившись добавил, — ваше благородие.

— Что? — выпучил глаза поручик, — впгочем, ответ недугён. За бойкость хвалю. Галеев, поставишь этого бойкого под гужье на тги часа и немедля! Смотги, пговегю!!!

— Слушаю!

Когда офицер вышел, Галеев заметно выдохнул, а потом, приказав вести занятия Хитрову, велел Будищеву идти за ним.

— Смотри, паря, — хмуро сказал унтер, когда они дошли до плаца, — язык у тебя острый, а мысли где сказать, а где и промолчать надобно, как я погляжу, и вовсе нет. Потому говорю прямо: С офицерами не умничай, целее морда будет! Что у поручика на уме я не знаю, но может его нелегкая и сюда принесет. Так что стой смирно, а отвечай либо "так точно" либо "не могу знать". Может и пронесет. И помни, то что ты Хитрову ребра пересчитал, и тебе это покуда с рук сошло, еще ничего не значит. Офицер не ефрейтор, он глазом моргнет, как небо с овчинку покажется!

Вольноопределяющиеся сегодня целый день наблюдали за странным новобранцем и иногда покатывались со смеху, как давеча на молитве. Его ловкий ответ Венегеру и вовсе привел приятелей в бурный восторг, однако назначенное поручиком наказание заставило их забеспокоиться. Дело в том, что старший офицер роты редко рукоприкладствовал при свидетелях, однако вполне мог избить стоящего под ружьем солдата один на один. Во всяком случае, однажды такое случилось.

— Кажется, нашему посланцу грядущего может прийтись не сладко, — шепнул товарищу на ухо Николаша.

— Какая дикость, — скрипнул зубами Алексей, всегда близко к сердцу воспринимавший подобные инциденты.

— Подожди, кажется, у меня есть идея, — отозвался приятель и поднял вверх руку. — Господин ефрейтор, разрешите выйти?

Хитров подозрительно посмотрел на вольнопера, однако связываться с барчуком, имевшим почти приятельские отношения с командиром роты, не стал.

— Дозволяю, — сухо бросил ефрейтор и продолжил занятия.

Штерн же, выйдя из класса, бросился на поиски поручика и вскоре нашел его идущим к плацу.

— В чем дело гядовой? — строго вскинулся тот, но узнав Николашу тут же сбавил тон, — ах это вы, у вас какое-нибудь дело?

— Так точно, ваше благородие, — четко отрапортовал вольнопер и, подойдя поближе к офицеру, принялся ему что-то втолковывать.

— Вот, как? — удивленно выслушал его Венегер, — пгямо тайны мадгидского двога!

Штерн в ответ только развел руки, дескать, что есть — то есть. Поручик же еще на минуту задумался, а потом уточнил:

— Ггаф Блудов?

— Никак нет, просто Блудов, — тут же отозвался Николаша, — младшая ветвь.

— Ну, хогошо, — сдался офицер и сожалением потер ладонью о кулак, — пегедайте унтегу, что я отменяю свой пгиказ. Полагаю, часа будет вполне достаточно.

— Слушаю, — вытянулся тот в ответ, — разрешите выполнять?

— Валяйте.

— — —

*Дядька. — Нечто вроде наставника для новобранца из старослужащих солдат.

**Крынка. — Так называли солдаты переделочное шестилинейное ружье системы чешского изобретателя Сильвестра Крнка.

Полковые швальни старались изо всех сил и на третий день после примерки мундиры и прочая амуниция были готовы. Когда призванные на военную службу новобранцы были, наконец, обмундированы и, как выразился подполковник Гарбуз, приведены в божеский вид, их было не стыдно предъявить на смотре.

Ради такого торжественного события в полк прибыло местное начальство во главе со здешним городским головой Николаем Дмитриевичем Живущим и протоиереем Иосифом Ширяевым. Отцы города с удовольствием наблюдали за бравыми военными и выразили всеобщее мнение, что такие молодцы, разобьют всех супостатов в пух и прах, поддержав славу русского оружия. Потом должен был парад, но прежде рядового Будищева привели к присяге. Как оказалось, его тезка не успел сделать это из-за болезни, что нашло отражение в соответствующих документах.

— Хочу и должен..., — как эхо повторял Дмитрий слова воинской клятвы, введенной когда-то еще Петром Великим, — ...верно и нелицемерно... не щадя живота...

Было уже довольно холодно, но в мундире и с теплым набрюшником под шинелью, солдаты почти не чувствовали мороза. К тому же, в такие торжественные дни к обычному рациону полагалась чарка водки, в чаянии которой многие готовы были и не такие жертвы. Когда присяга была окончена, протоиерей выступил перед строем с прочувствованной речью:

— Благородные представители славного русского воинства! Господь Сил да благословить ваш путь, в который зовет вас святая воля Царская! Это путь высокосвященный, на нем по преимуществу возрастает и достигает полного расцвета святая любовь, полагающая душу за друзи своя...*

Будищев не слишком прислушивался к тому, что говорил священник. Накануне, ему, наконец, удалось-таки избавиться от порядком надоевшей бородки и побриться. Дело это оказалось не самым простым. Безопасных бритв, одноразовых станков или чего-нибудь подобного, не существовало еще в природе, а похожая на маленький тесак опасная бритва, мало того, что стоила совершенно безумных для солдата-новобранца денег, так ей еще надо было уметь пользоваться. Можно было, конечно, обратится к цирюльнику Федоту Скокову — такому же солдату, находившемуся в подчинении у ротного фельдшера. Но последний брал за такого рода услуги не менее как полкопейки за раз, а взять их было неоткуда. Выручили, как ни странно, вольноперы Штерн и Лиховцев, с которыми у него постепенно установились почти приятельские отношения. Хотя сами они, подражая опытным солдатам, отпустили небольшие бороды, бритвенные принадлежности у них были, равно как и опыт обращения последними. Ловко убрав щетину с его щек и подбородка, Николаша цокнул языком.

— Ну чем не Граф?

— Да иди ты! — отозвался Дмитрий, внимательно разглядывая себя в маленькое зеркальце.

Оставленные самозваным брадобреем небольшие усики придавали ему немного пижонский или, как выразился Штерн, фатовской вид. Но нельзя не сказать, что ему они действительно шли. Так что усы остались, а кличка "Граф" намертво прицепилась к Будищеву среди солдат. Впрочем, чисто выбритое лицо, спрыснутое вежеталем, доставляло почти физическое наслаждение, так что со всем остальным можно было мириться. Все это время, в полку не прекращались всякого рода учения и стрельбы, поэтому солдаты и офицеры порядком утомились. Их благородиям повезло больше, сразу же после окончания присяги, отцы города пригласили их на торжественный обед, посвященный их отправке, так что с нижними чинами остались лишь дежурные. Вольноопределяющиеся, получив увольнительные билеты, так же усвистали в город, а солдаты, набившись в казарму, оказались предоставлены сами себе. Выданной после присяги водки, было достаточно, чтобы привести их в минорное настроение, но мало, чтобы подбить на "подвиги". Поэтому они, разбившись на кучки, вели негромкие беседы, вспоминали дом, а затем затянули песню. Дмитрий петь не умел, рассказывать о своей прошлой жизни ему было нечего, а потому он просто сидел в уголке, лениво прислушиваясь к происходящему. Рядом с ним устроился Федька Шматов, старавшийся в последнее время держаться рядом. Некоторое время он сидел молча, но подобное времяпровождение было совершенно не в характере молодого солдата, а потому, поёрзав, он сказал, вроде как ни к кому не обращаясь:

— Пашкова, давеча, опять под ружье поставили...

— Какого Пашкова? — хмуро спросил Будищев и тут же пожалел, что отозвался.

— Дык Семена Пашкова, который у их благородия поручика Венегера в денщиках служит.

— За какой хрен?

— Сказывают, ванну их благородию сильно нагрел.

— А, ну за это поделом, — буркнул Дмитрий, рассчитывая, что новоявленный приятель отстанет, но не тут то было.

— Граф, а Граф, — снова заговорил тот минуту спустя, — а "ванна" — это чего такое?

— Как бы тебе объяснить, это что-то вроде большой лохани с водой, понял?

— Ага, понял, а зачем?

— Чтобы мыться.

— Как это?

— Тьфу, ну вот ты в бане моешься?

— А как же!

— Вот, ты чего для этого делаешь, набираешь в шайку воды и льешь себе на голову, откуда она на все прочие места стекает, верно?

— Верно, а охвицера как?

— Ну, брат, стыдно такое не знать! Господа-офицеры, первым делом в этой самой ванне ноги да задницу мочат, а уж потом голову моют и все остальное. Поэтому кого из их благородий не возьми, у них везде — жопа! Смекаешь?

— Ишь ты, — выпучил глаза Федька, — нешто так бывает!

Как ни тихо они говорили, сидящие вокруг их расслышали и принялись смеяться. В тяжкой солдатской жизни, вообще мало поводов для радости, поэтому всякий человек, умеющий развеселить своих товарищей, чрезвычайно ценился ими. К числу таких относился и Будищев. Шутки его были непривычными, злыми, а иногда и скабрезными, но именно потому запоминались. К тому же, в отличие от барчуков-вольноперов, он был для них свой брат — солдат. Каким-то внутренним чутьем, они раскусили, что этот странный, непривычно говорящий молодой парень вовсе не барин, хотя и продолжали звать его "Графом".

— Ну чему ты Федьку учишь, — покачал головой, отсмеявшись, дядька Никифоров, — ведь он, чего доброго, еще спрашивать у господина поручика пойдет, правда ли тот задницу вперед головы моет.

— Не, не пойду, — испугался Шматов, вызвав новый приступ веселья.

— Вот и не ходи, — велел ему старослужащий, — а то будет, как с тем котом и его яйцами!

Последние слова Никифорова покрыл такой хохот, что его расслышали сидевшие в небольшой каморке унтера. У них как раз нашлись деньги на штоф "поповки"**, каковую они, под нехитрую закусь, с удовольствием и употребляли. Старший из них — Галеев, выглянув, добродушно оглядел солдат и, не найдя в смехе подчиненных никакой крамолы, махнул рукой, дескать, веселитесь. Однако вышедший следом Хитров был настроен не так миролюбиво. В последнее время жизнь ефрейтора не ладилась. Происшествие с новобранцем не осталось незамеченным другими и, хотя никто ему ничего не сказал, командир звена чувствовал растущие между ним и унтерами охлаждение. Сегодняшняя попойка была его последней попыткой вернуть себе утекающий между пальцами авторитет. Именно он купил эту водку, и собрал в каморке "солдатскую аристократию", рассчитывая, что спиртное поможет наладить отношения. Поначалу так оно и было, посмеивающиеся в усы унтер-офицеры с удовольствием выпили, затем оттаяли, похлопали ефрейтора по плечу, дескать, чего там, мы все одно свои люди, так что не журись! И все бы было хорошо, если бы не этот проклятый новобранец, хотя какой новобранец, уже солдат, присягу-то принял!

— Будищев! — проговорил он, кривя губы, будто выплюнул.

— Я, господин ефрейтор, — ровным голосом отозвался предмет его ненависти и встал.

— Я тебя насквозь вижу!

— Так точно, господин ефрейтор!

— Ты думаешь, я ничего не понимаю? Ты ведь считаешь, будто я дерьмо!

— Так точно, господин ефрейтор, — снова отвечал Дмитрий, под всеобщие смешки.

— Да я тебя в бараний рог согну, — взъярился Хитров, сообразивший, что попал в дурацкое положение, — я тебя расшибу, будто щенка об стену!

Шагнув вперед, он принялся закатывать рукава, демонстрируя готовность перейти от слов к делу. Унтера шагнули было за ним следом, но невозмутимый Галеев остановил их движением руки, мол, погодите покуда. Не заметивший, что остался один, Хитров, покачиваясь, подошел к ненавистному солдату и злобно ощерился.

— Что, гнида, дождался своего часа?

— Шли бы вы спать, господин ефрейтор, — невозмутимо отозвался тот, — а то упадете ненароком, да зашибетесь.

— Ах ты, паскуда, — изумился пьяный и резко ударил.

Однако там, куда он целил, Будищева уже не было и, потеряв равновесие, Хитров упал. Неловко вскочив, он снова попытался ударить своего противника, и снова промахнулся. Правда, на этот раз его кулак встретился с деревянным столбом, на которых держались солдатские нары и ефрейтор взвыл от боли.

— Да что же это такое делается, братцы, — закричал он, — солдат на своего командира руку поднял! Это же бунт!

Внимательно наблюдавшим за происходящим унтерам не слишком понравилось то, что они увидели. В принципе, они хоть сейчас были готовы вступиться за Хитрова, и стереть в порошок обнаглевшего солдата, но обладавший беспрекословным авторитетом Галеев вновь удержал их.