Теnь

— Свадьбы?! — воскликнул Вафля, внезапно все осознавая.

— Конечно, мой дорогой. Моя свадьба будет через две недели, а сегодня оглашена наша помолвка. Он лучший из всех мужчин. Он будет мне добрым супругом.

И, наклонившись, Нинон поцеловала в щеку растерявшегося Вафлю, прежде чем уйти. А он сел на скамью, обхватив голову руками, и лютня его соскользнула с плеча, с жалобным звоном упала к ногам. Слова Нинон о свадьбе отрезвили его. Резкий звук заставил его вздрогнуть — обрывок струны болтался на грифе лютни, раскачиваясь из стороны в сторону...

Он написал все, о чем просила его госпожа. В самый лучший и счастливый день ее жизни, веселил гостей своими песнями, ни разу ни один печальный взгляд его не омрачил торжества. А новая песня и танец так полюбились гостям, что скоро можно было слышать их всюду. Да и потом, когда имя его стерлось из людской памяти, музыка осталась. И другая девушка-невеста танцевала под нее, и для нее исполняли прекрасную песню. Другими устами говорила Любовь — хотя не было уж давно ни того музыканта, ни возлюбленной госпожи его.

Прошло около полугода. Вафля все еще оставался в городе. Госпожа предлагала и даже просила его поехать вместе с ней, обещая, как и прежде, кров, почет и уважение. Он отказался. Правда, не отказался от денег, которые ему вручили за работу — и теперь жил на них. Если только можно было назвать это жизнью.

Уже полгода он не брал в руки инструмент. Сначала его стозвучная сереброголосая лютня покрывалась пылью на видном месте. Вафля все думал, что, видя ее, наконец-то душа не выдержит, руки коснуться струн... Все это было напрасной надеждой. Всякий раз, собираясь утром в кабак, он вздыхал и проходил мимо. Наконец, он завернул драгоценный инструмент в чехол и свой лучший бархатный плащ, убрал подальше. После этого он уже окончательно успокоился. Раньше словно чей-то грустный взгляд следил за ним из угла комнаты, и он уходил быстрее, уходил пристыженный. Теперь уже ничего ему не мешало. Он выходил из дома целенаправленно, правда, не зная вернется ли обратно или нет.

Так и ходил Вафля, никем не замечаемый, из кабака в кабак. И обошел уже почти все заведения города, остановившись на некоторых, особенно полюбившихся ему. Когда надоедало в одном кабаке — переходил в другой. Там он пил и смотрел на людей, причем предпочитал пить в одиночестве. Может быть, его еще не совсем обносившийся костюм заставлял сторониться бродяг и пьяниц.

Кончалась зима — самое отвратительное время в городе: узкие улицы полны грязи, из каждой подворотни прет нечистотами, а стены домов словно линяют. Сырость, проникающая всюду, и сонливость после долгой зимы. Солнце еще не греет, а морозов уже нет.

Вафля, как всегда, сидел в кабаке. Был полдень и он еще не успел напиться. Какой-то музыкант щипал в углу струны — подразумевалось, что он всех развлекает. На самом деле играл он на редкость фальшиво и грязно. Вафля вздохнул — если бы он был чуть пьянее... Музыкант попытался запеть. Пел он не то чтобы плохо — никак не пел. Вафля встал с места, сначала он хотел пройти мимо, в сторону двери. Но потом, когда музыкант сделал паузу, положил ему на колено золотую монету, сказав негромко:

— Отдохни, я тебя подменю. Только оставь мне инструмент, я его тебе верну.

Он охотно взял деньги, передал свою лютню Вафле, уступая свое место без особого сожаления. Струны этого, измотанного дорогой и плохим обращением инструмента, дребезжали, фальшивили. Но все же она имела свой голос, прислушиваясь к нему, Вафля почувствовал печаль, тихую усталость.

— Ничего, дорогая, — бомотал про себя Вафля, удивляя просетителей, — Старые кости еще не все рассохлись...Мы утрем нос титулованным красавицам.

Кабатчик с удивлением смотрел в его сторону.

Внезапно сквозь гул людских голосов, сквозь их суетливое течение, пробилась мелодия — такая щемяще-нежная, что постепенно люди начинали прислушиваться. А мелодия походила уже на песню, только не голос пел ее. И была она вроде бы такой простой, но пробирала до дрожи.

Окончив играть, Вафля дал еще некоторое время позвучать в воздухе струнам, потом осторожно приглушил их ладонью, поставил лютню и, встав с места, пошел к выходу. А шум людских голосов

вновь наполнил воздух. Кабатчик догнал его на улице:

— Парень, если ты надумаешь играть пару часов в день в моем заведении, проблем с жильем и выпивкой у тебя не будет.

Вафля ничего не ответил ему, вышел под мелкий дождь.

А через неделю он пришел туда снова и сказал хозяину, что согласен. Таким вот образом Вафля переменил место жительства, и скоро, до этого дня не такое известное заведение, приобрело необычайную популярность. Хозяин только успевал набавлять цену.

Вафля делал то, что привык — развлекал народ. Они пили пиво, жевали жесткое как подметка мясо, и хохотали над его незамысловатыми шутками, охотно слушали душещипательные простые песенки. Вафля забыл о прошлом. Он сменил свой богатый костюм на одежду простолюдина, благо к этому ему было не привыкать, и смеялся над собой, вознамерившимся стать господином. И за его музыку хозяин прощал ему колкости в собственный адрес, а стражник пропускал мимо ушей выпады в сторону знати. Его песни были простыми и сложными одновременно, как летний дождь, как радуга, что тянется по небу самоцветной дорогой.

Он веселил людей, забывая про слезы, про свою рану, которая все еще саднила. Поэтому Вафля не любил теперь бывать один. Часто, отыграв положенное время, он присоединялся к людям за столами, где его принимали охотно — был он веселым собутыльником и даже чушь с его языка слетала, как истина. Изрядно нагрузившись, Вафля поднимался к себе и проваливался в сон, чтобы и завтрашний день провести так же.

Тяжелее всего было утром, хотя пирушки затягивались за полночь и он просыпался, в лучшем случае, в полдень. Долго тянул время, потом кое-как вставал, считая часы до вечера. Нынче он встал раньше полудня, выглянул из окна на улицу. Но в городе не особо замечалась смена времен года. Грязь прошла, зато наступило время сухой, забивающей нос пыли. И выходить на улицу совсем не хотелось. Чего он там не видел, конских хвостов что ли! Вафля попытался побриться перед осколком зеркала, водруженном на подоконнике, но руки его мелко дрожали и он бросил это занятие, плюнув на щетину — хуже, чем есть, она его не сделает.

Послышались шаги, тихо открылась дверь и в комнату вошла служанка с подносом в руках. Секунду постояла, оглядываясь, куда бы его поставить.

— Мариточка! Доброе утро, детка, — воскликнул Вафля, беря из ее рук поднос и ставя его на свою постель.

Девушка закраснелась, она жила здесь уже год, но никак не отучилась от деревенской стеснительности по пустякам. Она всегда мило называла его "господин Вафля", потому что свое имя, данное матерью при рождении, он и сам забыл. Вафля вожделенно схватил кружку пива, пригубливая ее и, допив до дна, подал Марите:

— Принеси еще, сделай милость, душенька !

Марита взяла кружку, но стояла на месте, потом сказала негромко и укоризненно:

— Не пили бы вы, господин Вафля...Это не хорошо.

— Эх, что бы ты понимала, цыпленок! Вино утешает наш желудок и веселит сердце. Ну, иди, иди...

Девушка вышла. Когда Вафля допил вторую кружку, он заметно оживился, заговорил с ней снова, принимаясь за завтрак.

— Отчего ты такая печальная, Мариточка, или не нашлось парня, который бы тебя развеселил?

— Откуда, господин Вафля? — обернулась к нему девушка, заканчивая сметать со стола мусор, — Ведь я не красавица и приданого у меня нет. Кому я нужна?

— Насчет красоты, могу с тобой поспорить, — Вафля помедлил, пережевывая пищу, — Скажи мне, я по-твоему красавец или нет? Только смотри внимательней, не забудь ни неряшливых бедных тряпок, ни моей щетины.

— Я бы не назвала вас ни красавцем, ни уродом. В вас много хорошего, есть и плохое... Но хорошего все же больше, — рассудительно ответила девушка.

— Хвала вашей правдивости, прелестная синьора! А теперь подумай о том, что я много некрасивее тебя, по многим причинам... Поэтому, запомни, Мариточка, что красота — понятие растяжимое. Некоторым нравятся толстые, другие — худые, третьим рыжие, и еще всякие разные! Есть такие, которым нравятся хромые, косые, сварливые, злые... Всех не перечислить. Поэтому брось об этом думать и развеселись.

Вафля посмотрел на пустые тарелки и, с особым сожалением, на дно кружки.

— А если ты мне принесешь еще пива, то, обещаю, что приданое у тебя будет и жених вскорости найдется.

— Шутник вы! — улыбнулась Марита, забирая поднос с посудой и пустую кружку. Но все же через несколько минут вернулась с полной, а Вафля ее цветисто отблагодарил.

Через пять дней, которые Вафля провел образцово, то есть не напивался, не ходил по другим кабакам и даже побрился, он сказал как-то Марите:

— Ну вот, твое приданое готово.

Она удивленно подняла брови.

— Какое приданое, господин Вафля?

— То, которого у тебя нет, но сейчас уже есть. Появится оно сегодня вечером.

— Что это вы задумали? — осторожно спросила его Марита, — Если просить для меня денег, то мне этого не нужно.

— Ну зачем именно просить! Нет, я написал для тебя песню. Вернее, про тебя. Чего ты хмуришься, глупышка? Вот увидишь, что иметь своим приданым хорошую песню — очень прибыльно. От такого не отказывалась еще ни одна знатная дама.

— А вы ... уверены в этом?

— Именно так оно и есть. Сотни певцов прославляют несуществующие прелести своих метресс... Почему бы не прославить скромность, доброту простой девушки, вроде тебя, Марита? ..." Та девушка, что подносит мне эль..." Или та девушка, что ткет полотно... Ее руки огрубели от работы, но сердце у нее — самое нежное, самое преданное и чистое. Она ждет своей любви, мечтает о ней, как и все девушки в мире.

Тихо закончил он, ласково глядя на Мариту. Она отвернулась, прикрывая пылающее лицо белоснежным передником.

— Мне как-то неудобно, господин Вафля. Еще никто никогда не пел для меня, не то чтобы сочинять что-то.

— Ну так сегодня вечером все переменится!

Марита ничего не ответила ему, тихо вышла из комнаты.

Вечером Вафля сел на свое место, для начала сыграл несколько быстрых живых мелодий, потом поприветствовал публику и сказал, что хочет спеть для них новую песню — а они пусть судят хороша ли она или нет.

— Она посвящается простой девушке. Быть может, вы ее узнаете, а, может, и нет... "Девушка, что подает мне эль..."

Когда Вафля пел, он впервые за долгое время слегка волновался, потому что не видел нигде Мариты. Она же специально не вышла в этот вечер, но слышала все. И пока он пел стояла гробовая тишина... Закончив, Вафля с удивлением услышал все ту же тишину, а затем кружки с грохотом опустились на столы:

— Пой еще! — кричали ему — еще раз!

— Эй, музыкант! Пой еще раз эту песню!

Марита, испугавшись, сбежала. А Вафлю заставляли петь еще и еще раз одно и то же, пока он не взмолился, не запросил пощады. На следующий день ее пел весь город. А потом, передаваясь из уст в уста, она облетела все деревни, все дома, все свадьбы и пашни...

Целую неделю Вафля вел себя почти примерно, казался неестественно задумчивым. Через неделю он решился заговорить с Маритой серьезно, когда она, как всегда, пришла убрать его комнату. Заговорил он весело и не очень-то серьезно:

— Ты все хорошеешь, Мариточка!

Она опустила глаза, ничего ему не ответив.

— Как тебе мой свадебный подарок? — продолжил Вафля, потихоньку подбираясь к теме разговора.

Девушка вздрогнула, быстро взглянула на него:

— Откуда вы знаете?! Ведь мы дяде только сегодня хотели обо всем сказать!

— О чем? — не понял ее удивления Вафля.

— Как же... Ведь ваша песня... Она ему так понравилась, что он на следующий же день отыскал меня и сказал, что, мол, кругом был не прав. Он случайно оказался у нас в тот вечер, приехал цыплят продавать и зашел, по привычке.

— Когда же ты... когда ты успела?

— Еще с осени, когда только сюда приехала. Он тоже в первый раз в город приезжал, и городские его так надули на всем!... Деньги до последней монетки выманили. Я это помню, у нас все происходило. Тогда он мне и приглянулся. А уж встретились, само собой, потом... — девушка тронула рукой печально поникшего Вафлю: — Вот мы скажем дяде и на днях уезжаем. А свадьба, как и принято, осенью. Он не хочет, чтобы я здесь оставалась больше ни дня. Домой к нему поедем.

Глаза Мариты сияли счастьем. И вся она, действительно, стала такой милой, так преобразилась, что и узнать в ней нельзя было той бедной служаночки. Вафля вздохнул про себя — не его все же...

— Ваши добрые слова я век помнить буду, — сказала тихо Марита.

И ушла. А Вафля остался один, долго еще сидел, то качая головой, то усмехаясь недоуменно и горестно.

После того, как Марита уехала, Вафля снова помрачнел. Шутки его стали злыми и желчными. Но хуже всего, что слишком часто напивался он до потери и чувств и речи. Вечерами Вафля нехотя щипал струны лютни, в другое время — забрасывал ее в угол. Так и докатился он до осени... Кабатчик, видя, как он все ниже опускается, обращался с ним все хуже.

Да и то было правдой, что Вафля стал уже не тем. И внешне — весь он почернел, взгляд от беспробудного пьянства стал тупым, безумным, худые щеки затянула жесткая щетина, волосы свалялись. Ходил он сгорбившись, приволакивая ноги как старик. И, в сущности, все стало ему безразлично. Все, кроме одного — горлышка бутылки. Только услышав ее призывное бульканье он хоть как-то оживал... Руки его дрожали, стал он многое забывать, играл все хуже. Посетители не обращали внимания на какого-то обшарпаного бродягу в углу. А он радовался каждому грошу, и тут же менял их на стакан вина. Кабатчик еще терпел его.

Однако, его музыка, его песни не забылись, имя музыканта еще помнили. Один раз от скуки или любопытства ради в кабак заглянули знатные особы, впрочем, рядившиеся под простой народ. Явно с нетерпением ждали они выхода Вафли. Кабатчик подал им свое лучшее вино, расстарался во всю. Вот только Вафля никак не появлялся.

Он опоздал на час, и уже по тому как он сел, взял свой инструмент, кабатчик понял — он совершенно пьян. " И где успел надраться?" — подумал про себя хмуро хозяин, опасаясь худшего. Его игре не позавидовал бы любой нищий, едва умеющий дергать струны. Титулованные гости глядели в его сторону удивленно. То, что случилось дальше, понять было трудно тем, кто знал и помнил Вафлю другим. Он вдруг накренился вперед, лютня его выпала из рук, в сторону, и сам он упал на пол мешком, захлебываясь в собственной блевотине. Дама поднялась с места, прижимая к носу надушенный платок. Кавалер бросил на стол монету, поспешил увести ее.

Все остальные в общем-то почти ничего не заметили. Только кабатчик, весь покрасневший, схватил Вафлю за шиворот и выкинул на улицу. Туда же полетела с жалобным звоном его лютня, а затем из верхнего окна тощий мешок.