Теnь

... Лил холодный осенний дождь. Какой-то сердобольный прохожий затащил Вафлю под скатик крыши, где было посуше, подложив ему под голову мешок и рядом инструмент. О деку лютни со звоном разбивались капли дождя. Природа омывала своего блудного сына. Бледное лицо Вафли было уже лицом мертвеца.

— Вы Вафлю помните? Ну, музыканта того...

— Говорят, совсем спился.

— Я видел его сейчас. То ли пьяный был, то ли еще что. Он поднялся на башню, а оттуда на городскую стену. И потом пропал.

Обратно не спускался, это уж точно.

— Что ж у него крылья по-твоему отрасли, что ли?

Послышался смех.

— Он бросился вниз, я видел. Я поднялся туда следом!

— Не кипятись, утром поищем. А сейчас, в темноте и тещу родную не узнаешь.

Но в городе его никто больше не видел. Разное потом говорили: что видели его тело в общей могиле, на кладбище, или, совсем напротив, жив мол здоров, все так же играет по кабакам. Может быть кто-то ждал его возвращения в этот город... Но вряд ли он мог вернуться."

IV

Жизнь как-то незаметно заполнилась всем тем, что занимало Nicolasа раньше. Хотя он не был человеком чрезмерно общительным, но так же не любил сидеть без дела. И только иногда, если на глаза попадался какой-нибудь журнал, из тех что принесли в дом по его желанию целые стопки, Nicolas останавливался, пролистывал несколько страниц. В конце-концов свалил их все в комнату ненужного барахла.

Он по-прежнему язвил, иронично отзывался обо всех окружающих, и, казалось, твердо решил ни к чему из прошлого не возвращаться. Но все же Nicolas понимал, что миновал какой-то рубеж. Что-то мешало ему полностью вернуться в прежнее течение жизни. Вечерами, когда он сидел в одиночестве у камина потягивая хорошее вино (сейчас он позволял себе только один бокал и далеко не каждый вечер) — ему виделось нечто новое в игре пламени, в остывающих углях, что описать было трудно, только почувствовать. Nicolas давно заметил, что одни любят наблюдать движение и перемену облаков, других влечет следить за течением воды. А он с детства был заворожен красотой и силой огня, любил смотреть как он разгорался, трещал, сердился, сыпал сполохами искр и, наконец, угасал, обращаясь в светящиеся таинственно угли, сказочные развалины. Nicolas чаще вспоминал теперь, что в детстве все мальчишки уходят жечь костры, словно прячутся подальше от взрослых. В одиночестве, с лучшими друзьями или большой группой — неважно, и о чем пойдет разговор, тоже не имеет значения. Важно нечто другое — тепло огня, первое прикосновение к Миру и взаимная поддержка друг друга — может быть это. Ведь взрослеть страшно. Люди взрослеют и забывают свои ощущения.

Недавно он получил по почте, в самом обыкновенном конверте письмо, которое вручили ему лично. Писала жена, сообщая, что знала о его болезни, но не хотела волновать, боялась говорить о своем возвращении. Письмо помещалось на двух листах, Nicolas дочитал его до последней строчки (где указывался обратный адрес) Он написал короткий ответ: "Можешь вернуться в любой день и час. Ключи у тебя есть."

Nicolas понимал, что теперь, после всего прошедшего, в душе он стал мягче и немного по-старчески чувствительней. Он улыбался, медленно потягивал вино, смакуя его запах и вкус. Ко многому в жизни он только сейчас начинал относиться так же, как к этому вину, и находил для себя много нового. Было жаль, что жизнь его отмерена рамками, так же как бокал хорошего вина. Но грусти и горечи эти мысли после себя уже не оставляли.

"Он оглядывал морское побережье — и никак не мог понять, отчего в прошлый раз эти места казались ему совсем чужими. Вот дуга залива, возвышенный берег, где каждая раковина в песке, ленты облаков в небе, даже сами волны, то как они набегают на берег, какую музыку несут с собой — все знакомо. Но он продолжал идти, вглядываясь в песок и мелкие камни, он словно искал следы, хотя бы намек на то, что они здесь проходили в тот день, когда песок старался затянуть их на дно моря... теперь такого приветливого. Что она шла рядом. И, может быть, искал встречи — счастливой или роковой, случайной или вполне обдуманной — он не знал какой, с кем.

Не находя этих следов, Nicolas вздыхал, вспоминал ее слова о том, что все души бродят по берегу моря не в силах раньше срока преодолеть его. А вдруг ей первой пришлось спуститься вниз по лестнице Аида? Nicolas чувствовал себя трусом. Не все ли было равно, кто она, откуда и зачем к нему приходила. Он снова вздыхал, и шел дальше. Странствие его длилось уже долго.

... Незнакомец сидел на песке, скрестив ноги, рядом лежал инструмент — гитара, одетая в добротный, кожаный чехол. Человек что-то сосредоточенно записывал в тетрадь, не замечая ничего вокруг себя, старомодное гусиное перо быстро скользило по бумаге. Nicolas подошел совсем близко и мог видеть его биссерно-мелкий почерк, уходящий под углом, от начала строки вверх, как стая перелетных птиц. Ему ничего не оставалось, только ждать, когда на него обратят внимание.

Nicolas стоял прямо напротив него, лицом к морю. Это был залив и где-то там берега, загнавшие воду в свои очертания, заканчивались. Стояла тихая безветренная погода, слишком теплая для ранней весны. Nicolas глубоко вздохнул — может, и не было никого больше здесь. Он видел — и как будто не видел того, кто сидел напротив. Не мог сказать точно, какого цвета его глаза, волосы, стар он или молод... Взгляд постоянно упирался в серое море за его спиной, едва только Nicolas пытался разглядеть что-то четче и подробнее.

Человек поднял в очередной раз голову и наконец-то обратил внимание на того, кто стоял перед ним.

— Привет, — бросил он Nicolasу, — пришел сюда отдохнуть?

— Мне на секунду показалось, что ты всего лишь туман, призрак, — сказал Nicolas.

— Это все море, — вздохнул человек, — слышишь, как предостерегающе оно шумит?... Мир значительно шире того, каким нам кажется в начале пути.

Они помолчали. Человек поднялся на ноги, он был ниже ростом, приземистей Nicolasа, потому взглянул на него снизу вверх, слегка улыбнувшись, снова заговорил:

— Уходя, мы должны унести с собой главное — любовь к тому миру, который покидаем.

— Зачем? — нахмурился Nicolas.

— Чтобы еще раз вернуться, но уже по-другому, — ответил ему незнакомец. И в его взгляде, в веселой легкой улыбке Nicolas уловил нечто знакомое, почувствовал на секунду, что понял все связи этой сложной игры. Но тот уже перебросил через плечо лямку от чехла, сложил свою тетрадь. Подумав, человек снова открыл кожаный переплет, вырвал страницу, подавая ее Nicolasу:

— По-моему, это для тебя.

Он ушел в сторону, противоположную той, откуда появился Nicolas, и остановить его было невозможно. Листы оказались из нотной тетради, Nicolas понимал что это песня, слышал музыку, но еще не мог уловить ее, воспроизвести. Он стал читать мелкий, разборчивый почерк:

" В мае, на закате дня,

Когда тонкий лист дрожит,

Через марево травы

Ты увидел ее лик.

Лик волшебный, неземной.

Потерял навек покой.

При луне, душой горя,

Пел ей песни о весне.

Верба слушала, клоня,

Косы русые к волне.

Чтобы справиться с тоской,

Чтоб ее не вспоминать,

Мед на травах настоял,

Думал боль свою унять.

В нем — веселие уму,

Безмятежность ясность дня,

Луговая в нем постель

Для цветов, и для тебя..."

Дочитав последние строчки, Nicolas заметил, что буквы тускнеют. Затем и сам листок стал тонким, прозрачным. Свежее дыхание океана коснулось его рук и унесло прочь странное послание вслед далеко ушедшему человеку..."

Его разбудил луч солнца. Nicolas не стал сразу открывать глаза, видел красноватое марево от собственной горячей крови. Но и подняв веки, он понял, что различает только ослепительный дневной свет без всяких теней. И страх заставил его замереть.

Через минуту нормальное зрение вернулось. Он видел свою комнату, свою постель, ласковый луч солнца, сошедший с глубокой синевы чистого неба. Внизу кто-то открыл ключом дверь, стараясь осторожно закрыть ее — но она все равно протяжно скрипнула, тяжело грохнулась о косяк. Легкий скрып ступеней — ее шаги он когда-то изучил в совершенстве.

Но теперь Nicolas помнил до последней фразы только ту музыку, что унес с собой ветер. Остальное все было уже не важно.

ЧАСТЬ II

" Как только дело начинания осуществленно, начинатель умирает — или становиться отступником." *

Гейне

"Песочный замок"

I

Они продолжали жить вместе. В конце-концов Nicolas слишком устал ссориться. Иногда он уезжал. Время от времени и жена наведывалась к каким-нибудь своим подружкам. Таким образом, по обоюдному согласию они давали друг другу отдых.

К прежнему не возвращались. Теперь он работал у себя, она — в своей половине смотрела телевизор или читала. Хорошо еще, что добросовестно следила за домом и за ним самим. Приняв ее обратно, Nicolas все же не мог до конца простить, и это чувствовалось.

Она оставалась такой же привлекательной женщиной, следила за собой, хорошо одевалась, никогда не ходила растрепанной, в каком-нибудь старье даже в домашней обстановке. Но Nicolas не мог перебороть обиду, прикоснуться к ней. Все казалось не таким: и запах, и вкус губ, и то как теперь она убирала свои волосы, какие делала из них прически. За все время Nicolas ни разу не назвал ее как прежде "моя девочка", не опекал больше покровительственно. Девочка повзрослела...

Как всякая женщина, она остро чувствовала эту перемену. Зная его характер, трудно было ожидать чего-то другого. И все же она нервничала, злилась и на себя и на всех вокруг. В тот день они оба вернулись домой из разных мест. Теперь в их отношениях царила неограниченная свобода, и они, в лучшем случае, оставляли в столовой короткие записки друг для друга. Она вернулась в хорошем настроении — Nicolas сразу заметил и новый костюм, и что-то прежнее, веселое и открытое в ее приятной улыбке. Скользнув взглядом, он снова отвернулся к бару, налил себе еще. В его делах не все ладилось, и в делах и в жизни вообще. С тех пор как Nicolas запустил во внутренность бара бутылку, пришлось убрать зеркала, и веселенькая идиотская музыка больше не раздавалась, когда открывались дверцы. Теперь внутренняя отделка бара напоминала не убранство дворца, а унылость и темноту вонючего винного погреба. Хозяин вздохнул, налил себе еще порцию.

— Nicolas, — обратилась к нему жена, — оставь стакан в покое... Тебе нравится моя покупка?

Nicolas молчал, обдумывая как бы повежливее ей ответить. Уж по одному тому, что он прошел сюда в пальто, она могла бы догадаться ни о чем его не спрашивать, не говорить ничего хоть пару минут.

— Не забывай, что я не миллионер, — ответил ей Nicolas, проглатывая залпом очередную порцию спиртного.

Она сразу вспыхнула, как всегда, увидев за его словами совсем другой смысл: " Не забывай, что ты живешь здесь из милости и будь скромнее". Уже полгода она всякий раз так и читала в его обличающих взглядах: "Будь скромнее". Слова захлестнули ее, она не могла потом вспомнить, как и с чего начала говорить.

— ... Ты думаешь мне приятно сидеть здесь безвылазно, в этом мрачном одиноком доме?! Невыносимо стало жить, терпеть тебя, видеть как ты корчишь из себя больного... Я ухаживаю за тобой, стираю твои подштанники — а чем ты платишь мне? У тебя даже денег нет, оказывается!

— Ну уж, — оглянулся на нее Nicolas, криво усмехаясь — Ни одна из моих подружек не гнушалась постирать за мной трусы... не требуя за это отдельной платы.

— Подружек?... — в голосе ее слышались уже истерические взвизгивания, вероятно, в ответ на его блуждающую улыбку: — Думай, о чем говоришь! Ты уже бог знает сколько времени не мужчина, да и никогда им не был!

— Был. Только тебе мало досталось, — бросил мрачно Nicolas, добавил грубо: — Заглохни, сучка.

Недопитый бокал свалился со стойки на пол, разлетевшись вдребезги. Она продолжала кричать.

— Только не притворяйся больше умирающим, газеты так жалостливо писали о тебе! Как же! Я-то знаю тебя лучше других!

— Ты просто крашеная стерва, — повторил четко Nicolas и хлопнул дверцей бара так, что все оставшееся внутри вероятно тут же раскололось.

Истерика прошла, ей стало вдруг ясно, что все, сказанное сейчас, только обида и главное — неправда. Просто накопилась усталость из-за его упрямства и все совершенные ошибки заставили навернуться на глаза слезы. Она хотела взять его за руку, извиниться, но Nicolas оттолкнул ее руку, подобрав явно не те слова, которые сразу же пришли ему на ум.

— Пошла... к черту!

Она остановилась испугавшись неприкрытой, откровенной ненависти в его голосе. Nicolas прошел мимо нее к себе, яростно хлопнув дверью.

Закрыть ее он и не подумал, к счастью. Потому что сразу же принужден был сесть на постель, через некоторое время лечь ничком, сглатывая удушливый комок в горле. Он слышал как жена прошла по коридору, шаги ее раздавались гулко, будто коридор вдруг стал бесконечным, пустым. "Мне все сниться, — подумал Nicolas — или я уже обитаю где-нибудь в чистилище." Цоканье каблучков раздавалось все дальше, потом прекратилось. Она сняла трубку телефона, звонила подруге, в голосе ее слышались характерные ноющие интонации. Тьма навалилась ему на грудь, распластав, не давая ему шевельнуться. "... Твою мать, — Nicolas пытался сбросить со своих плеч тяжесть, — если бы вот сейчас умереть. Чтобы все это дерьмо наконец-то замерзло, или сгнило, сгорело в крематории... и всем стало бы хорошо." Веки тяжело сомкнулись, закрыв глаза.

"В какой уж раз он вернулся сюда, на берег моря. Много раз проходил он здесь — и уже никого не искал, не ожидал встретить. Море было мягким, светлым, лазурным. Высокое небо над головой — как перламутровая раковина. Все тот же залив и песок под ногами, все те же ракушки, но всякий раз, как он приходил сюда, пейзаж менялся, дарил ему новое настроение. Не всегда такое радостное, как теперь.

Nicolas присел на песок, раскурил сигару из первосортного табака, пахнущего вкусно сливой. Он сделал несколько глубоких полных затяжек, так что в голове слегка зашумело, зажмурился, глядя на солнце, висевшее над водой словно оранжевый апельсин, развалился на теплом песке. Приятно было ощущать дыхание легкого ветерка, слышать ровный морской шум. Nicolas почти задремал.

...И вот какие-то высокие голоса достигли его слуха. Слов он не понимал, но на свой слух вполне мог положиться. Nicolas поднял голову, огляделся. До сих пор побережье оставалось пустынным. Он легко поднялся на ноги и стал осторожно, тихо двигаться в сторону звучащих голосов. Nicolas четко слышал их, отличал по тембру от шума моря или ветра, от шелеста песка под ногами. Их было двое, судя по всему, две женщины. Nicolas слышал их смех, без тени грусти. Так могли смеяться лишь древние существа на заре юного, безгрешного мира, чистого как соленые морские волны. Двигаясь вперед и слушая их смех, он все больше попадал под очарование и притягательную силу их искренней радости. Он хотел прикоснуться к ней, хотел напиться из этого источника. Nicolas взглянул на солнце, взглянул на морской берег. Его тень ложилась позади. На берегу так никого и не было видно. Но голоса слышались все яснее.