Выдвигаю наверх свои глаза — всё верно. Справа напересечку мне идёт красавица "Нанива". Высокая труба, массивная длинная надстройка и вся она такая беленькая.

— Малый ход. Десять градусов вправо.

Снова "выглядываю". Цель принимает правее, чуть удаляясь, но, всё равно стрелять удобно.

— Пять вправо. Боевой курс, — и, чуть погодя, — первый, товсь.

— Первый готов.

Выдерживаю еще минуту, поджидая, когда крейсер придет в нужное место.

— Пли!

— Торпеда вышла.

— Глубина двадцать, ворочать влево. Плавно.

Звук взрыва докатился до нас через минуту с четвертью. Что же, на этой дистанции от нас не было ни одного китайского корабля, значит, попал, куда целил.

Мы лежим в циркуляции и отчетливо слышим, как над нашими головами молотят винты чего-то большого и мощного. Чуть погодя — ещё один прошёл. Теперь акустик докладывает о шумах слева за кормой. Всплываем.

Какой красавец! Двухтрубный, вытянувшийся над волнами в устремлении вперёд щеголь "Ионсино".

— Право тридцать, одерживай.

— На курсе, — рулевой доложил, что выполнил команду и уже держит "дорожку". Подсказывает.

— Пятый, товсь.

— Пятый готов.

Снова ожидание прихода цели в место встречи с торпедой. А он возьми, и поверни. Ну да, крейсер ведёт бой и маневрирует, а не следует из пункта "А" а пункт "Б".

— Пятый, отбой! Право двадцать, одерживай.

— Дорожка.

— Шестой, товсь. Пли по готовности.

Я прячу перископ и дожидаюсь выхода торпеды. Стрельба на глазок. Навскидку, так сказать.

— Торпеда вышла. — И, в это же мгновение страшный грохот, сотрясение, гаснет свет и что-то журчит. Не иначе, снаряд разорвался в воде неподалеку от нас. Интересно, чей?

— Осмотреться в отсеках. Перископная.

Вспыхивают электрические фонарики. Лучи их обегают внутренние поверхности. Впрочем, вот вместо лопнувшей лампочки вставили новую. Чуть погодя — вторую. Слышно, как помаленьку продувают носовую балластную цистерну — значит, принимаем воду, и боцман восстанавливает плавучесть.

Третий отсек не отзывается — оттуда слышны удары. Но колотят не в дверь переборки, а где-то у левого борта.

— Из третьего стучат, чтобы включили осушение.

Слышно, как заработала помпа, а я снова выставляю перископ и отчётливо вижу, как у борта красавца-крейсера встаёт высокий столб воды. Звук взрыва приходит чуть позже.

— Третий отсек доложил о пробоине. Заделывают.

А я наблюдаю за японцами. Один из крейсеров выглядит поврежденным и оттягивается к югу. Не иначе — выходит из боя. Плавно поворачиваю лодку ему вслед.

— Третий, товсь.

В этом аппарате находится торпеда с акустическим наведением. Надеюсь, в направлении, где кроме неуклюжего утюжка "Мацусимы" больше никого нет, она не запутается в источниках сигнала.

— Третий готов.

— Пли.

— Торпеда вышла.

— Боцман говорит. Прошу разрешения продуть первый и третий торпедные аппараты. Не хватает плавучести.

— Продувай.

Снова осматриваю поверхность. Бой идет как ни в чем ни бывало. В толчее, устроенной китайцами, что-то горит, а один корабль тонет. Пятерка японцев идет в кильватер по дуге и ведет стрельбу правыми бортами — но они сейчас далеко и продолжают удаляться. Удобных целей больше нет.

— Из третьего просят продуть отсек сжатым воздухом.

— Продувай.

Чинимся. В третьем отсеке мерно стучит кувалда. Видимо приладили, наконец, что-то подходящее для заплаты и вколачивают распорки. Боцман доложил о начале заполнения носовой цистерны — значит, вода из третьего отсека уходит, и мы начинаем всплывать. Вот и сжатый воздух в магистрали перестал шуметь — это перекрыли вентиль как раз там, где ведутся работы.

Наконец, лязгнула дверь переборки и два мокрых как мыши мужика несутся в корму через центральный пост:

— Течь устранена. Надо менять оба анализатора.

— Вторая аккумуляторная неработоспособна. В яме слышен запах кислоты.

— Поднять шноркель. Вентилируем третий отсек.

Вот так, одно дело за другим. Сашка Клёмин с тюком ветоши в руках ждёт, когда на нём закрепят дыхательный аппарат. Брр. Потом всю эту гадость в виде грязном и вонючем попрут в гальюн — уж я-то знаю, что случается с аккумуляторами после подобных воздействий.

Ремонт ремонтом, но ведь у нас нынче война.

— Средний вперед!

Отчетливо вижу, как прямо на меня идёт приплюснутый однотрубный крейсер с выразительным таким тараном. Он пока далеко и, точно знаю, обязательно повернёт направо, чтобы не разрывать дистанцию до китайцев. А, если не повернёт, придет ко мне за корму.

— Эвакуировать людей из аккумуляторной ямы. Торпедная атака.

Действующие лица торопливо перераспределяются, только в третьем отсеке продолжают городить огород вокруг пробоины — нам, возможно, придётся нырять.

Однако, "Чиода" вовремя изменила курс и я её снова на глазок достал из второго аппарата. И тут ко мне в прицел сама пришла... не понял, "Ицукусима" это или "Хасидате". Одна труба, одна здоровенная мачта ближе к корме. Вот как раз для неё в четвёртом аппарате у меня гостинчик припасён.

* * *

Взрыв торпеды, выпущенной вслед Мацусиме, слышен был отчётливо. Каково же было моё удивление при её виде. Она шла настолько медленно, что в сумерках мы её нагнали — она тоже двигалась на юг. Ну и мы поторапливались под шноркелем. Боязно находиться в море с такой дырой в борту, вот и стремились поскорее убраться восвояси.

Так про крейсер. Утопил я его. Вот прямо как шел под перископом и шноркелем, так и обогнал, повернулся, как положено, и всадил ему в борт торпеду. Собственно, Игнат распоряжался — я за сегодня как-то уж слишком настрелялся, поэтому тихонько сидел в уголке и поглядывал на происходящее. Просто говорю про лодку, как про себя потому, что уже сжился с нею.

У вас не случалось болей в третьем отсеке? Вот. А у меня они нынче весьма ощутимы. Старею, наверное.

* * *

О судьбе акустической торпеды мы узнали уже дома из газет. Там была победная реляция про разгром, учинённый японскому флоту Бэйянской эскадрой военно-морских сил Китая. В числе утопленных кораблей упоминался некий "Фусо". Писали, что броненосец. В числе фамилий погибших в бою офицеров флота страны восходящего солнца мне встретились и две смутно знакомых.

А вообще в комментариях проскользнул любопытный вывод о том, что основным строем для грядущих морских сражений должен являться фронтальный, с последующим переходом в свалку, где каждый воюет сам за себя. И что не стоит уделять столько внимания артиллерии средних калибров, а нужно ставить на броненосцы одни только большие пушки. И совсем маленькие, чтобы отгонять миноносцы.

Китайский флот приходил к нам в Большой Камень для ремонта. Им самураи успели знатно навтыкать. А война — так и продолжается. Эта Бэйянская эскадра не даёт противнику подвозить подкрепления, а на суше идут нешуточные бои. Сан Саныч за помощь в борьбе с агрессором получил от Цы Си кусок Манчжурии по самую нашу железную дорогу, а от Кореи полосу берега Японского моря по самый порт Лазарева.

Мы когда вернулись, как раз вскоре и Посьетский дивизион из похода пришел, так что сдал я лодку настоящему командиру, да и поехали мы с Дуняшей к себе в Севастополь. Игнат с Ксюшей обещались вскорости туда же прибыть.

Эпилог

Электровакуумные диоды заметно отличаются от полупроводниковых тем, что падающее на них напряжение весьма значительно. Однако построить регулируемый источник питания для лабораторных целей с ними вполне возможно. Как регулируемый? Лабораторным же авторансформатором, именуемом в народе ласковым словом "ЛАТР". Кто в курсе, те поняли, что однофазные генераторы переменного тока я уже использую — а что делать!? Пора переходить на переменный ток.

Хотя, я нынче не очень много занимаюсь разными делами — седьмой десяток, как-никак. Вполне себе солидный возраст. Я им доволен, как и временем, в котором мне выпало доживать свой век.

Моим современником оказался Менделеев. Пржевальский как ни в чём ни бывало, изучал Азию, подросли Ленин со Сталиным, правда, они сейчас живут под другими фамилиями. Миклухо-Маклай заложил фундамент этнографии. Ещё молод Циолковский, а Жуковский, не поэт, а математик, трудится на педагогическом поприще и непременно создаст теорию тех самых самолётов, что помаленьку строит Можайский.

Так что, не извольте беспокоиться — ничего я в нашем прошлом не напортил. Всё в мировой истории, насколько я её помню, идет так же, как и если бы я сюда вообще не попадал. А то пишут в книжках всякую ерунду про бабочек Брэдбери.

Ну право, какое влияние на судьбы мира может оказать событие, упомянутое в газетной заметке, висящей в рамочке на стене моего кабинета:

"Петербургские ведомости

Как сообщает нам по телеграфу наш конфидент в N-ской губернии, в городе N-ске, преподаватель гимназии Пётр Семёнович Романов построил и опробовал на глазах всего города ныряющую лодку — суть средство для передвижения как по поверхности воды, так и под оной, изготовленное на педальной тяге. Храбрый изобретатель произвел пробное погружение вчера, одиннадцатого дня сего месяца, проведя под водой, в совокупности, около часа. Его лодка оригинальной конструкции показывала скорость до пяти вёрст в час в погруженном состоянии, и более семи вёрст в час в непогруженном. Для контроля за ходом испытания от флота ЕИВ был командирован лейтенант Макаров С.О. Подробности о дерзком эксперименте в редакции ожидаются"

На этом записки Петра Семёновича прерываются. Однако в домашнем архиве Великой Княгини Ксении Александровны исследователям удалось найти несколько документов, проливающих свет на события, связанные с этим неизвестно откуда появившимся человеков, роль которого в истории нашей страны до сих пор пытаются понять.

Найденные бумаги, по-видимому, являются черновиками писем или воспоминаний. Датировать их и установить автора удалось сличением почерка и анализом состава чернил и бумаги. Тем не менее, они в некоторой степени занимательны, что оставляет у составителя надежду на то, что читатель не пожалеет времени, потраченного на ознакомление с двумя короткими текстами, приведёнными далее.

Писано рукой адмирала графа Уроева примерно в 1902 году.

Мне шёл восьмой год, когда погиб отец. Он был моряком, и однажды в шторм его ринуло какой-то снастью, сорванной ветром. Мама после этого больше года плакала на берегу, словно у могилы любимого человека. А мне не пришлось пойти в школу — в дом пришла нужда.

Матушка брала заказы на шитьё, сестрица Оленька хлопотала по дому и управлялась в саду и на огороде, а я пробавлялся случайными заработками. То рыбки наловлю и продам, то на рынке кому-то помогу донести покупки. Сапожник или лодочный мастер звали меня иногда на помощь. Не то, чтобы они не могли обойтись без подручного — просто это такой способ оказать поддержку соседям. Не считалось правильным подавать милостыню. Но это я уже потом сообразил, а тогда — просто ничем не гнушался ради лишней копейки.

Мамин брат, а он — тоже моряк, приносил заказы на пошив рубах. То есть голодать не давал. Однажды, года через три после отцовой смерти, заглянул к нам с товарищем-сослуживцем. Мне этот дядькин знакомец показался шибко старым, и я сильно рассердился на маму, за то, что она оставила его ночевать.

А потом она плакала, когда он не пришёл на другой день.

— Бросил он тебя, — сказал я ей со злобой в голосе.

— Он нынче с турком воюет, — она погладила меня по голове. — Кузьма Нилыч бает: в самом пекле его место. Нет у Петра Семёныча страха, зато супостата он напугал до икоты. Только говорить об этом никому нельзя.

Как Вы понимаете, после таких слов я этого человека сразу зауважал, хотя в его смелости убедился только спустя многие годы. Он, когда вернулся с войны, к нам переехал и с мамой обвенчался. Купил мне маленькую парусную лодку, стал помогать рыбачить и начал меня же готовить к поступлению в гимназию. Тихий человек, заботливый отчим. Откуда смелость!? Какой героизм!? Его за все подвиги козой пожаловали, а вовсе не орденом.

Но ко мне он не цеплялся, только помогал по хозяйству и на рыбалке. В общем, безвредный человек, но польза от него немалая. Склеил из резины маски со стеклом, чтобы удобней было драть мидии для наживки, построил коптильню — и сразу наши уловы стали прекрасно продаваться, да за куда как лучшую денежку.

Я уже совсем было раздумал уважать его как героя, и стал просто по-человечески любить за мягкость и разумность, но в один прекрасный летний день пришел к нам на берег, где мы готовились к промыслу, мужчина, с которым папа о чем-то разговаривал. Мы с сыном гостя сперва спорили, а потом я этому Кольке показывал маски и затаскивал его на глубину, а ещё мы их провожали на пристань и я знакомил гостей с городом, а потом оказалось, что это цесаревич с сыном.

Тогда я и понял — отчим у меня — человек непростой.

* * *

Мы жили среди папиных макетов электрических машин и эскизов. Я был первым помощником и, как понял позднее, главным учеником. Пётр Семёнович быстро и деловито напичкал мою голову познаниями, которые оказались на уровне самых последних достижений науки и техники. Зубрёжка латыни и муки чистописания, испытанные мною в гимназии, воспринимались как досадные помехи на пути к познанию действительно важных вещей, и... я был вынужден уделять столь ненавистным дисциплинам немало времени, пока не сделался одним из лучших учеников по всем предметам.

Видимо произошел какой-то прорыв в скорости восприятия, начавшийся с усвоения математических формул, описывающих работу устройств, что мы сооружали. Потому что знания в этот период в меня влезали в неограниченных количествах и оседали в памяти крепко.

Нам не раз пришлось переезжать. Жили то в царском дворце под Санкт-Петербургом, среди картин и статуй в обществе их хранителя, способного часами рассказывать истории создания этих шедевров. То переехали в скромную гостиницу в Николаеве, где строили подводную лодку, добрую половину устройств которой я знал прекрасно — сам участвовал в их создании. Случались и встречи с Великим Князем Александром Александровичем и сыном его Колькой, тоже, конечно, Великим Князем — а что поделаешь?! Вся семья у них такая — одни сплошные Великие Князья.

После Египетского похода во время аудиенции государь вручил мне Георгиевский крест и спросил, чего я хочу, на что я ответил, что желаю Его Императорскому Величеству много увлекательной работы. Мне было всего пятнадцать — мальчишка еще. Сан Саныч, как услыхал такое, сказал, что я, по его мнению, весь в отца, чем он премного доволен. И засмеялся.

Беда случилась, когда я выходил из кабинета и отцеплял орден от гимназической тужурки, чтобы отдать его гвардейцу — не положено такую награду прилюдно носить. Так вот, сестрёнка Колькина Ксюха случайно оказалась свидетельницей этой сцены и... вы бы видели её глаза. Наверное, подумала, что у меня отбирают орден. Она тут же ворвалась в кабинет своего папеньки-императора, и громко что-то кричала. А потом выскочила заплаканная и налетела на меня. Ей было лет семь — совсем ребёнок. Так что пришлось мне утирать царевне слёзы и помогать высморкаться.