В книгах начала ХХ века считались нормой пространные описания машин. Федотов пошел проторенной дорожкой. Читатель был ознакомлен с идеей ракетного полета, с невесомостью и ускорением, но о большинстве 'изобретений' говорилось с позиции назначения. Писать о сути этих новинок Борис планировал в следующих книгах, но Смоленцева интересовало все: отчего автор считает, что боевые фалангеры будут двуногими, откуда такое убойное оружие и в чем суть загадочной проекции тактической обстановки на стекло гермошлема.

О фалангерах Борис прочитал в каком-то фантастическом боевике. Это были мощные ходячие махины, управляемые сидящим внутри пилотом. Бред, конечно, а потому пришлось выкручиваться:

— Мне кажется очевидным, что коль скоро в живом мире стали доминировать прямоходящие, так такое же должно произойти и в мире техники. Отсюда родилась идея этой боевой машины. В ней роль спинного мозга выполняют вычислители, это, так сказать, низовая автоматика. Высшая деятельность отведена сидящему внутри человеку.

— С вашими вычислителями, признаться, я вовсе ничего не понимаю.

В начале века арифмометры только-только появлялись. Опираясь на этот факт, Федотов смог нарисовать непротиворечивую версию будущего развития вычислительной техники.

Когда вдалеке показался первый экипаж с гостями, прозвучал последний вопрос:

— Борис Степанович, а в чем суть радиоуглеродного анализа?

— В основе жизни лежит углерод, а я занимаюсь радиоделом, отсюда растут ноги этого словечка, а в остальном чистая фантазия.

— А знаете, Вы можете оставить след в мировой истории.

— Это как это?

— Когда ученые найдут метод датировки, не исключено, что воспользуются вашим термином. Таких примеров масса, правда, для этого вам надо печататься в нашей типографии.

— Ради такого дела, считайте, что мы заключили пожизненный контракт.

Первым прибыл Гиляровский. Рядом сидела незнакомая женщина. Напротив Зверев с Мишениным. Шустро выскочивший Димон галантно помог даме выйти из экипажа. Рядом неловко топтался Мишенин. Во второй коляске, приобняв Катерину, сидел Иван Никитич. Далее потянулся тот люд, что обычно слетается по случаю выхода в свет новой книги. С ними добрались студенты. Парочка критиков приехали с женами и детьми. Не отстали от них владельцы книжных лавок и завсегдатаи литературных салонов. Навскидку съехались около тридцати человек.

Многие по-свойски здоровались с хозяином. Смоленцев целовал дамам руки.

Внимание привлекла незнакомка. Светлое платье. Дорогое колье. Широкополая фетровая шляпа мягкими полями игриво прикрывала лоб. От этого лицо казалось по-особенному загадочным. В сопровождении Гиляровского дама легко двигалась между гостей.

— Борис Степанович, знакомьтесь, Нинель Дмитриевна, писательница из Санкт-Петербурга. Сейчас живет во Франции. Нинель порадовала нас своим присутствием, — представил спутницу Владимир Алексеевич.

Нинель было около тридцати пяти. Гордая осанка. Густые светлые волосы. Чистая кожа. Во всем чувствовалась порода, что всегда привлекает мужчин. Серые глаза без смущения разглядывали Федотова.

— Очень приятно, Федотов, Борис Степанович, репатриант из Чили. Сейчас инженер, — губы коснулись протянутой руки. — Вы красивая женщина.

— Борис Степанович, и я Нинель Дмитриевне говорю то же самое, — пророкотал репортер, увлекая спутницу к следующему гостю.

То с одной, то с другой стороны дачи слышался женский смех. Ему вторили то мужской басок, то детский голос.

Торжественная часть протекала в тени лип, где причудливым образом стояли изящные столики. Звучали пышные тосты и пожелания порадовать читателя новинками. Критики отмечали привнесенную в детективный жанр новизну. Запакованная в немыслимое количество кружевных тряпок рослая критиканша долго вещала о чистоте русского языка. 'Дылде в тряпках' (так по секрету ее назвал Смоленцев) явно не понравилось словечко 'отморозки'. О федотовской фантастике говорили мало, по большей части просто желали успеха. Сказалась неразвитость этого жанра в России.

Окончилась торжественная часть. Гости разбились по интересам. Кто-то азартно гонял бильярдные шары. Четверо степенных господ присели за карточный столик. Оттуда периодически доносилось: 'марьяж', 'бескозырка', 'игра на стол, господа'.

Лавочка у пруда дала приют Катерине и Нинель. О теме разговора догадаться было нетрудно — обе периодически посматривали на переселенцев.

Гиляровский на пару с Федотовым окучивали владельцев книжных лавок:

— Господа, убедительная просьба довести до читателя мысль о дальнейшем развитии сюжета. Позже будут полеты к звездам, масса приключений и завоеваний звездных миров. Вы получите свою прибыль, мы — свою, и будет нам счастье.

Из ротонды доносились возбужденные голоса любителей политических баталий.

— Господа! Манифест о Государственной Думе есть путь к демократии и свободе.

— Да, свобода, да, демократия, — пророкотал незнакомый баритон, — но отчего-то все забывают ее сущность. При демократии решения принимаются толпой. Кто сказал 'да'? Может быть, Вы? Или Вы?

— Вам по душе свинцовые мерзости царизма? — в бой ринулся Иван Никитич.

— Иван, уймись, все-то тебе словами кидаться, так и до термидора добросаешься. Знаешь, а не отдам я тебе свою Империю, мне здесь детишек растить, — урезонивал политического буяна Дмитрий Павлович.

— Господа, господа, успокойтесь, дамы же вокруг. Ей-ей неловко ... .

'Вот те на! Зверев с Иваном на ты, а мы не в курсе. Непорядок. Кстати, вот и Димон определился — Россию он им не отдаст'.

Политическая баталия притихла, зато у игрушечного прудика вспыхнула другая. Две дамы терзали бедного Доцента. Партию вела 'дылда'.

— Владимир Ильич, вам непременно надо развить чувственную сферу. Задача литературы, даже детективного жанра, показать все реалии жизни.

Дама лихо размахивала перед носом Ильича длинным мундштуком с дымящейся папироской. Мишенин морщился. Его гримасы только раззадоривали нападавшую. Ей вторила небольшого роста товарка:

— Да, да, Владимир Ильич, мы, русские суфражистки, требуем раскрытия женских характеров, надо показывать наш тонкий внутренний мир, — писклявым голосом вещала напарница дылды.

Горящие взоры местных эмансипе говорили больше всяких слов. В какой-то момент Борису показалось, что Ильича сейчас прилюдно изнасилуют.

'Ильич, что же ты так лопухнулся, надо было брать с собой Настасью'.

Похоже, аналогичная мысль пришла в голову не только Федотову, иначе с какого перепуга перевозбудившихся женщин оттеснил незнакомый критик. Надо полагать, собравшиеся знали, чем для Мишенина могло окончиться 'нападение борцов за права женщин'.

Подошедшие к Борису Зверев, Иван Никитич и Катерина имели весьма загадочный вид.

— Борис Степанович, есть предложение взять Екатерину Евгеньевну в Питер. Сами говорили, она хороший секретарь.

Лицо морпеха выражало детскую невинность. Выжидательно смотрела Катерина и доброжелательно ... Иван Никитич.

От такой несуразицы Борис на мгновенье завис. Одновременно представил, как в сопровождении Катерины он входит в кабинет высокого начальства. Деловой жакет, чуть ниже колен строгая юбка. Высоко поднятые волосы открывают красивую шею. Высокие каблучки подчеркивают изящные ножки. Неприступность на лице только усиливает эффект секс-бомбочки. Следом фантазия нарисовала сцену в ресторане. Кокетливый смех секретарши, сальные взгляды престарелых носителей аксельбантов и смачные лобызания оголенных плеч. После такого воздействия дяденьки поставят подписи почти задаром. Душа Федотова возмутилась. Ей было жалко отдавать Катьку за одну подпись: уж больно хороша была девушка в эту минуту.

'Какая на хрен строгая юбка, — очнулся от грез переселенец, — здесь за такое пришибут, да и Катьку жалко. Димон, давай-ка сам отбивай у Ивана свою телку'.

— А родители? — Борису казалось, что этот аргумент подействует безотказно.

— Вань, ты с моими переговоришь, брат ты мне или нет? — после таких слов Федотов окончательно понял, что у него поехала крыша.

Ближе к вечеру большинство гостей отбыло домой. Кроме хозяина, остались Гиляровский с Нинель, Иван с Катериной, студенты и переселенцы.

Вид с веранды завораживал. Под закатными лучами изумрудным цветом светились заливные луга. Соломенные крыши отдавали бордово-красным. В полусотне метров от дома неспешно несла свои воды река. На берегу студенты разводили костерок.

— А вот там Строгино, — кивнул на восток Мишенин.

На секунду показалось, что сквозь пасторальный пейзаж проступили громады бетонных ульев, бензиновой гарью задымила лента МКАДа.

— А у меня в Рублево осталась двоюродная сестра. Во-он там, — Борис указал на юго-восток, — отсюда всего пяток километров.

— Позволите? — подошедший со своей спутницей репортер прервал воспоминания.

— Милости просим, — взявшись за спинку стула, Федотов вознамерился поухаживать за дамой.

Запах волос. Случайное прикосновение. 'Черт, как же она красиво движется. Повезло кому-то', — но с языка слетело иное:

— Владимир Алексеевич, Вы не против поговорить о журнале?

— Не против, не против. Всех проводили, можно и о деле. Только ... хлопотное это занятие, журнал выпускать.

Вряд ли Гиляровский заговорил бы при непосвященных. Значит, Нинель приглашена не случайно, — таков был вердикт переселенцев.

— Верю, хлопотное, но нам надо популяризировать свое дело. Оно того стоит.

— И вы готовы нести убытки? — подала голос Нинель.

Вопрос заставил по-иному отнестись к гостье.

— Господа, позвольте кратко обозначить цели, в противном случае мы рискуем задержаться до утра.

По мнению переселенцев, поначалу журнал должен был популяризировать радиодело. Эдакая смесь журнала 'Радио' и 'Науки и жизни'. Чуть позже должны появиться серьезные статьи по теории радиосвязи, обзоры своих и конкурирующих профессиональных изделий. С появлением массовой продукции журнал должен обеспечить рекламу.

— Сколько планируется выпусков в год? — вопрос репортера был сух и деловит.

— Полагаю, по паре номеров на ближайшие два-три года. Позже журнал станет ежеквартальным. Дальше — как получится.

— В принципе подход правильный, но надо определиться с кругом читателей на каждом этапе, — голос Нинель был все так же женственен, хотя тема звучала вполне деловая.

Примерно через час переселенцам стало понятно, что они приличные олухи. То же самое стало ясно и Гиляровскому с Нинель, хотя виду они не подали. Зато в тематику журнала было рекомендовано внести произведения приключенческого жанра. Серьезные статьи предложили пустить приложением. Пусть бесплатным, но отдельным приложением. 'Ибо не фиг скрещивать трепетную лань с бегемотом', — примерно так Федотов понял мысль Нинель Дмитриевны.

В разговоре обозначился перечень первоочередных дел и список должностей. К персоналиям решили вернуться позже.

В сумерках от костра доносились гитарные переборы. Там рыжий Мишка исполнял романсы. Звучало неплохо, лишь голос выдавал незрелость исполнителя.

— Димон, инструмент возьмешь?

— Эт мы мигом. Господа студены, хватит кормить комаров. Гитару в студию!

Звуки настраиваемого инструмента. Несколько испанских проигрышей сменяются джазовыми ритмами, следом угадывается стиль кантри. Удивленные взгляды окружающих. Прижавшись спиной к Ивану Никитичу, задумчиво слушает Катерина. Рядом со Зверевым и Гиляровским примостилась Нинель. Борис со Смоленцевым сидели особняком. Затаив дыхание внимают студенты.

Будто услышав невысказанную просьбу, зазвучали минорные аккорды. Им в помощь полились стихи любимого Федотовым одинокого гитариста. Димон знал предпочтения своих друзей.

И витает, как дымок, христианская идея,

Что когда-то повезет, если вдруг не повезло,

Он играет и поет, все надеясь и надеясь,

Что когда-нибудь добро победит в борьбе со злом.

Отзвучали рифмы. Все притихли, вслушиваясь в себя. Такова магия стихов в незатейливом музыкальном сопровождении. Казалось бы, ну что особенного в этих стишках, а вот надо же! В душах, способных слышать, эти рифмы стократно усиливаются интонациями исполнителя. Раскрывается тайный смысл, понять который до конца никому не удается, но всякий мечтает и печалится. Следом зазвучала баллада о свечах:

Дождь притаился за окном,

Туман поссорился с дождем,

И беспробудный вечер,

О чём-то дальнем, неземном,

О чём-то близком и родном,

Сгорая, плачут свечи.

Мелодии сменяли одна другую. Переселенцы давно выявили предпочтения аборигенов. В этом мире воспринимались напевные мелодии или стихотворные рифмы с философским подтекстом. Инструментальные произведения шли на "ура". В какой-то момент Федотов не удержался:

— Дим, а осенний цикл?

— Напомнишь?

Вы пришлите в красивом конверте

Теплых слов шелестящий шелк.

Ну а мне вы не верьте, не верьте -

Я такой — я взял и ушел...

Сквозь речитатив едва слышно пробилась мелодия. Изумленные взгляды женщин. Печаль осеннего огня будоражит души. Зовет в неведомое, но Димон слов толком не помнит. Прозвучал первый вопрос:

— Откуда все это богатство? Это все из Чили? — в голосе пополам с изумлением явное недоверие.

— Не скажут, Нинель Дмитриевна, режьте их на куски, не скажут,— баритоном прозвучал голос Гиляровского. — Эх, водят они нас за нос.

В голосе промелькнула горечь. От неунывающего жизнелюба услышать такое было непривычно.

— Но как же так?

Неизвестно, как бы развернулась дискуссия, если бы не Мишенин:

— Дим, а "Бесаме" вспомнишь?

Зазвучало бессмертное произведение. Пахнуло пыльным зноем мексиканской пустыни и нездешней любовью.

Каждая эпоха плодит музыкальный мусор. Среди никчемных поделок изредка рождаются шедевры. С самого первого исполнения они становятся классикой. В этом ряду "Бесаме мучо" едва ли не на первом месте. Реакция не заставила себя ждать:

— Господи, какое же чудо! — взор Нинель был обращен к Федотову.

По-видимому, сегодня в Зверева опять вселился бес, как иначе объяснить очередное объявление:

— А сейчас прозвучит чилийская народная песня протеста — "Кукарелла". Говорят, она была написана еще до конкисты на каком-то южноиндейском диалекте.

Ошалело закрутил головой Мишенин, внутренне сжался Федотов. Между тем вступление прозвучало вполне даже 'по-чилийски', с характерным "тррри ха-ха" и "тррри бум-ба", но никто не упал и даже не поморщился. Вот что значит искусство далекого народа! Это вам не балалайка. Более того, все оживились. Вскоре и оба 'чилийца' самозабвенно помогали солисту. Мишенин отбивал ритм по пузатому самовару. Федотов воспользовался спинкой стула. Оба почти сносно подпевали: 'Шала-ла-ла'. Трудно было удержаться от музыкального вихря, впитавшего в себя африканский темперамент и ритмику восьмидесятых годов.

Федотов давно не испытывал опасений по поводу случайных оговорок из своего времени. В любой момент можно было сослаться на 'Чили' или попросту послать особо любопытного в дальнее эротическое путешествие. Другое дело — посылать не безразличных тебе людей. Душа была категорически против. На счастье, Борис вспомнил о бумажных фонариках:

123

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓