Коша

Следует недолгая пауза, после которой архангел продолжает изливать душу собеседнице.

— Вот ты говоришь, Петра понурым встретила. Это он как раз печалился по поводу смерти очередного первочеловека. И способ-то какой идиотский придумали. Мол, смерть его на конце иглы, а игла та в яйце, яйцо в утке, утка в зайце... Нет, ты можешь себе утку в зайце представить?

— Да я, Гаврик, их и по отдельности представить не могу.

— Да? Ну извини... В общем, такого навыдумывали, такого... И ведь материализовалась выдумка-то.

— Убили, значит?

— Убили бедолагу. Оттого и Петр печален был. Тут вишь, какая закавыка. Ежели сущность бессмертна, то в материальном воплощении ее душа с телом неразделимое целое составляют. Собственно, и тело вовсе не тело, а эта самая душа и есть, только в особом уплотнившемся состоянии. Потому получается, что убивая перволюдей, люди убивают их души.

— Разве такое возможно?! — восклицает голос той, которую архангел называл Марой. — Ведь даже Создатель не уничтожил ни одной сотворенной им души.

— Как видишь.

— Получается, эдак люди могут и нас уничтожить?

— Не дай-то Бог!

— Какой еще Бог?

— Тьфу, это я от людских душ присказок нахватался.

Послушай, Гаврик, а что, если все людские недоразумения от чистилища? Что, если душу не очищать до первородности, а вернуть в мир с толикой прошлых знаний?

— Пробовали не единожды.

— И что?

— В половине случаев по-разному, когда дурачком век скоротает, когда на кресте или на эшафоте закончит. Зато другая половина, возымев власть, такую бойню среди сородичей устраивала! Петр с Павлом еле поспевали в ад сонмы отлетевших душ сгонять.

— В ад-то зачем? На кой бесам человеческие души?

— А куда их девать, пока чистилище всех переработает? Не в ваш же Морфей? С ними и бесы-то насилу справлялись. После каждого такого наплыва бедолаги петицию Создателю отправляют, просят увеличить количество котлов в чистилище, дабы впредь избавить их от общения со столь беспокойными человеческими душами. Они, вишь, даже в бестелесном состоянии друг друга убивать пытаются, что очень болезненно сказывается на нежной психике бесов.

— Бедняжки, — сочувственно говорит женщина, и далее следует продолжительная пауза, во время которой я вновь пытаюсь обратить на себя внимание. Однако голос мне по-прежнему не повинуется. Я будто бы существую только мыслью, не способной даже к самостоятельному перемещению. Что если этот говорун забудет меня в таком состоянии? Боже упаси...

— Гаврик, — прерывает молчание Мара, — если первочеловек есть уплотненная до состояния тверди душа, то я могу уплотнять своих морфейчиков. Я часто так делаю, устраивая зримые представления для ангелочков.

— Ну, то морфеи, а то души. А к чему ты это?

— Суть-то одна — эфир с толикой сущности Создателя. Я к тому, что могу попробовать создать первочеловека взамен убиенного.

— Ага. И что получится? Перволюди в первородных реальностях и начинали жить, постепенно подстраиваясь под изменения, которые вносили потомки. И то многие этих изменений не пережили. Да и те, что остались, долго ли еще протянут? А ты предлагаешь чистую душу не в плод, а сразу в мир бросить? Это ж сколько мучений душа примет, пока люди придумают, как ее убить!

— А давай не чистую? Давай вон этого шустрого, что из чистилища сбежал? Воплотим его вместо того, которому людишки смерть в яйце у зайца напророчили, и пусть ему воздастся за шустрость.

— Кхм... На конце иглы смерть... Впрочем, без разницы. Они могли и такое придумать.

— Решай скорее, Гаврик. А то я уже скучаю без своих морфейчиков.

— Надо Петра призвать. С ним посоветоваться...

1

Проснувшись, не спешу открывать глаза, и некоторое время размышляю над кошмаром, который мне приснился. Несмотря на всю сказочную бредовость сна, он кажется невероятно реальным и помнится от первого до последнего момента.

От размышлений о сне отвлекает ощущение чего-то твердого, словно камень, и очень холодного подо мной. В голове возникают два вопроса: "На чем я лежу? Где я?"

Ответ на первый вопрос получаю, открыв глаза. Лежу я действительно на камне. А вот с ответом на второй возникла явная проблема. Тем более что и сам он потонул в хлынувшей череде других вопросов.

Впрочем, если подойти к вопросу "где я?" буквально, то я проснулся на краю ущелья, на дне которого — сейчас загляну — течет бурный поток, с постоянным шорохом перекатывающий камни. Глубина ущелья примерно с девятиэтажку. Ширина метров десять.

На противоположной стороне, метрах в ста от края, возвышается стена леса. Даже с такого расстояния видно, что это тот самый лес, который принято называть дремучим. Огромные ели, вонзаясь острыми вершинами в небо, надежно скрывают землю от солнечного света. Лишенные хвои нижние ветви столь густо перекрывают пространство между необхватными стволами, что через них невозможно пробраться ни человеку, ни сколь бы то ни было крупному зверю. С первого взгляда заметна неправильность леса, заключающаяся в отсутствии опушки в привычном понимании этого слова — с подлеском и мелким кустарником. Такое ощущение, будто некий великан отсек мясницким ножом часть леса. Подобный феномен можно было бы списать на возникшее в результате, допустим, землетрясения ущелье. Однако слишком далеко от края начинается дремучая стена.

Оглядываюсь, ожидая увидеть такие же мрачные ели и у себя за спиной, но вижу неприступную скалу. Каменная стена тянется вдоль ущелья в обе стороны.

Что за... Как я сюда попал? Я продолжаю спать?

Перевожу взгляд с каменной стены на мрачный лес, вновь заглядываю в ущелье, где по-прежнему ворочает камни бурный поток. Течение воды завораживает, кружит голову, тянет вниз.

Жаркие лучи выглянувшего из-за вершин елей солнца выводят меня из транса. Отрываю взгляд от потока, и только теперь замечаю, что сижу на камнях совершенно голый. Ну, точно сон... Моя кожа неестественно бледная, будто никогда не встречалась с солнечными лучами. Волосяной покров на всех частях тела отсутствует. Провожу ладонью по голове — здесь тоже идеальнейшая лысина, муха поскользнется. И вообще, тело какое-то не мое — если не обращать внимания на бледность и отсутствие волос, оно слишком идеальное. Вот и шрам от аппендицита опять же исчез. Да и такое ощущение, будто росточком стал несколько повыше. Встаю и визуально определяю, что значительно выше.

Однако солнце начинает печь все сильнее, а с такой бледной кожей можно быстро обгореть. Хоть и во сне, но неприятно. В поисках тени отправляюсь вдоль каменной стены, изучая ее на предмет хоть какой-нибудь пещерки или расщелины. Двигаюсь, судя по поднимающемуся светилу, примерно на север. Вскоре обращаю внимание, что стена, а вместе с ней и ущелье делают плавный поворот влево.

Замечаю нечто черное на краю ущелья. Какая-то тряпка зацепилась за камень. Поднимаю и удовлетворенно хмыкаю: у меня в руках плащ с капюшоном. Отряхнув, накидываю — мой размерчик. Правда, нет ни рукавов, ни прорезей для рук, но на первый случай сойдет и такое укрытие от солнца.

Так как сон на этом не закончился, продолжаю идти дальше. По ту сторону все так же тянется дремучий лес. Отвесная скала вместе с ущельем все так же плавно заворачивают влево.

Не знаю, сколько прошло времени, может, полчаса, а может, всего минут десять, когда я набрел на вход в пещеру и остатки моста через пропасть.

Идеальная арочная форма темного зева пещеры, в который свободно смог бы проехать средний грузовик, говорит если не об искусственном происхождении, то о явной обработке человеческими руками. Человеческими ли? Судя по цепям, кои выходят из расположенных метрах в четырех над землей отверстий в скале по обе стороны от входа, стелятся по каменной площадке и свободными концами свисают в ущелье, выковать их могли только настоящие великаны. Почему-то мысль о высокотехнологичном оборудовании, гнущем звенья толщиной в руку и размером с человеческую голову, даже мельком не посещает меня.

Заглядываю в пропасть и вижу обгоревшие остатки бревен, из которых некогда был сооружен удерживаемый цепями мост. Даже обугленные обломки столь велики, что бурный поток не в силах справиться с ними и вынужден переливаться через нагромождения или обтекать стороной.

Размышляю над тем, стоит ли жалеть об отсутствии переправы на ту сторону ущелья. Пожалуй, скорее стоит радоваться, ибо неизвестно, какие звери водятся среди этих мрачных елей. Конечно, в пещере тоже могут таиться неведомые монстры, но у меня есть надежный способ бегства при встрече с оными — проснуться, отделавшись лишь холодным липким потом.

Осмотрев окрестности, делаю вывод, что пещера, скорее всего, необитаема. По крайней мере, никто крупный в ней не живет, ибо вокруг нет следов — ни экскрементов, ни обглоданных костей, ни других визитных карточек опасных хищников.

Всматриваюсь в темный зев, но после яркого солнечного света не могу ничего рассмотреть. На слух тоже не улавливаю ни единого шороха. Начинаю осторожно продвигаться внутрь. Глаза неожиданно быстро адаптируются к темноте, и вот я уже вижу так же хорошо, как при дневном свете. Ну, сон он и есть сон.

Прямой ход выводит в огромный зал, на другом конце которого чернеют три арки. Путь к ним преграждает подземное озеро. Темная поверхность водоема подернута рябью от постоянно дующего в сторону арок сквозняка.

Так как никакого плавсредства не наблюдается, делаю вывод, что пройти к аркам можно в брод. Осторожно трогаю ногой воду — холодная, но терпимо. Ощупывая ступнями каменистое дно, вхожу в воду. Способность видеть в темноте не помогает разглядеть, что творится под ногами, слишком уж темная вода. Продвинувшись метра три к центральной арке, наощупь определяю, что к ней ведет неширокая каменная тропка, едва скрытая под водой. Проверять глубину за краями тропинки желания не испытываю. И вообще, не понимаю, какая сила заставляет меня лезть в эту подземную жуткую лужу? Что я потерял в этой пещере? Наяву ни за что бы сюда не полез.

Примерно на середине водоема справа от меня вдруг всплыл и лопнул большой пузырь. Затем еще один. Затем еще и еще. Вот вода буквально закипела и вспучилась огромной бурой слизистой массой.

— Ква-а! — Утробный рык, сопровождаемый смрадным выдохом, едва не сдул меня с тропки. Странно, что я сам не спрыгнул с нее, в надежде удрать от этой мечты француза, а вместо этого застыл как вкопанный, уставившись в тазики глаз милого бородавчатого лягушонка, не уступающего размером карьерному самосвалу.

— Ква-а... — Чудище снова сотрясло воздух подземелья и, как мне почему-то показалось, дружески шлепнуло меня по лицу липким кончиком длинного розового языка, отчего я с трудом удержался на тропинке. Ощущение было такое, будто меня приложили грязной мокрой половой тряпкой. Судя по тому, что язычок размерами превышал виденного в детстве в Харьковском зоопарке удава, обошелся со мной лягушонок крайне нежно. Да и усеянная великим множеством мелких острых зубов пасть, по размерам подходящая под гараж для легковушки, не вызвала особого содрогания. Не могу объяснить почему. Вот не боится же человек коровы, или, например, слона, несмотря на то, что этим животным ничего не стоит затоптать его насмерть. Вот и этого монстра я сразу воспринял примерно как доброго слона.

Поприветствовав меня, слонолягушонок погрузился в мрачные глубины подземного озера, а я двинулся дальше, потирая горящую от дружеского шлепка правую сторону лица.

И вот когда осталось сделать последний шаг, чтобы ступить на площадку перед центральным входом, из него вырвалась стая больших летучих мышей. От испуга я шарахнулся назад, поскользнулся, сорвался с тропы и ушел с головой под воду. Когда вынырнул, нечто мокрое облепило мою голову. Слепо барахтаясь в воде и вопя от ужаса, я кое-как содрал это нечто с лица, отбросил в сторону и тут же снова подхватил, пока оно не утонуло. Ведь это оказался слетевший с моих плеч плащ.

Фух... Если бы такое произошло в реале, у меня наверняка разорвалось бы сердце.

— Ква-а! — басовито грохает за спиной.

— Тьфу, твою лягушки мать! Чтоб тебя стадо французов поймало! — ругаюсь на привлеченное моим барахтаньем чудище.

Оно обвивает меня языком и нежно выбрасывает на площадку перед левой аркой.

— Я, между прочим, туда хотел, — указываю на среднюю арку, но монстр, гаркнув прощальное "ква", скрывается под водой.

— Эй! — кричу в темный отнорок и отстраняюсь на тот случай, если и из него вылетит стая мышей.

Подождав с полминуты, облачаюсь в мокрый плащ и решительно двигаюсь вперед. Все-таки интересно, пока не проснулся, узнать, куда ведет этот ход.

Гладкие, словно отполированные каменные ступени спиралью уходят вверх. На серых, кое-где расчерченных мелкими трещинами стенах нет ни светильников, ни следов копоти от факелов. Лишь постоянно дующий снизу сквозняк подталкивает в спину и холодит мокрый плащ, заставляя меня периодически зябко передергивать плечами. Не знаю, сколько полных оборотов сделала спираль лестницы, когда ее ступени наконец-то осветились солнцем, и я вскоре вышел наружу.

Несколько секунд потребовалось глазам, чтобы привыкнуть к свету, и первое, что я увидел, была яблоня, ветви которой ломились от обилия крупных, краснобоких, блестящих на солнце плодов. Руки сами потянулись к ветвям, и я, подобно загипнотизированной куском сыра мыши, подошел к дереву, сорвал наливное яблочко и с сочным хрустом вонзил в него зубы. Сглотнув наполнивший рот живительный сок, почувствовал невероятное блаженство.

Закрыв в упоении глаза, опускаюсь на мягкую травку и, опершись спиной о ствол, не спеша поедаю райский плод. Может, это действительно рай? Снилось же в первом сне чистилище...

Негромкий шорох заставляет открыть глаза. Скашиваю взгляд влево и вижу не спеша прыгающего в мою сторону белого крольчонка. Начинаю машинально шарить рукой в траве, пытаясь нащупать что-либо типа камня или увесистого сучка. В качестве снаряда подойдет и яблоко. Но чтобы его сорвать, придется встать. Тогда кролик меня заметит и сбежит. Странно, что он до сих пор не обратил внимания на сидящего под деревом человека. Скачет в мою сторону, будто меня тут нет.

Вот я уже могу дотянуться до красноглазого зверька рукой. Мышцы напрягаются, и я уже готов схватить наглеца. Но вот он сам запрыгивает ко мне на колени и, глядя в глаза, начинает колотить меня по груди передними лапами, будто бы требуя чего-то.

— Я не по-онял, — протянул я. Но вспомнив, что это всего лишь сон, поинтересовался у наглого грызуна: — Тебе чего?

Однако кролик человеческим голосом не заговорил, только смешно опустил в разные стороны уши и тихо, но требовательно пискнул.

— Ну, извини, ушастый. Моя, как говорится, твоя не понимает. — Аккуратно опускаю его на траву, поднимаюсь, срываю яблоко, разламываю пополам и кладу одну часть перед кроликом. — На вот, яблочко пожуй. Очень вкусное. Настоятельно рекомендую.

Зверек в моих рекомендациях не нуждался. Более того, судя по тому, с какой жадностью он вгрызся в плод, именно яблоко от меня и требовалось.