Вариант "Новгород - 1470". ч 3

Дан скрипнул зубами: — У-у, все-равно, ничего изменить нельзя!

От нахлынувших чувств Дан не сразу понял, что лежит, укрытый теплым одеялом из шкур, закинув-подложив одну руку под голову и что эта рука у него давно занемела. Он высвободил руку и пару раз сжал и разжал кулак, дабы кровь живее заструилась по венам. Занемевшую руку сразу закололо множество маленьких иголочек.

Неожиданно сопение рядом прекратилось и Дан услышал шорох. Из темноты появилось бородатое лицо Домаша. Почти тут же к бородатой физиономии Домаша присоединилась "варежка" Семена.

— Ты как? — почему-то тихо спросил Домаш, всматриваясь в Дана.

— Живой, — также шепотом, на всякий случай, отозвался Дан. И поинтересовался: — А что случилось? Почему так тихо?

— А-а, забудь...— уже нормальным голосом сказал Домаш. И спросил: — Голова не болит?

— Нет, — уронил Дан. — А что, должна?

Внезапно рядом с Домашем и Семеном материлиазовалось еще несколько физиономий. Притом из них Дан знал только Лаврина и Вавулу, остальные две, со спутаными длинными бородами и темными клобуками на головах были ему совершенно незнакомы.

Домаш наклонился ближе к Дану.

— Ты помнишь, что с тобой произошло?— медленно, с расстановкой, спросил он Дана.

— Помню, — ответил Дан, — не волнуйся. Я еще не сошел с ума. Нас с тобой подловили за воротами какие-то урки.

— Ты брось эти свои словечки, тати это были, по нашу душу.

— Да, — с интересом спросил Дан, — а чего же мы тогда живы?

— А я бы не сказал, что ты сильно жив, — с кривой ухмылкой уронил Домаш и выпрямился. — Ты два дня без памяти тут провалялся...

— Сколько? — даже приподнялся на лавке Дан.

Незнакомые суровые физиономии оттеснили Домаша.

— Молитвы владыки нашего Ионы услышал господь, — громко, густым басом, сказал обладатель одной из них, тот, что был весьма габаритен, — ожил раб божий Дан. — И также, как Домаш, посмотрел на Дана. Внимательно посмотрел. После чего произнес, обращаясь к обладателю второй физиономии, с лицом, обезображенным шрамом, пересекающим щеку и скрывающимся в ржавой бороде: — Брат мой, мы больше здесь не нужны. Пойдем, пусть эти люди поговорят с ним. А мы дождемся утра и отнесем благую весть наставнику нашему. — С этими словами незнакомые лица исчезли. Дан услышал только небольшой шорох и звук опустившихся, неподалеку, на лавку тел.

-Кто это был? — слегка обалдело спросил Дан у вновь возникших на месте незнакомцев Домаша, Вавулы, Семена и Лаврина.

— Монахи из полка архиепископа Ионы, — ответил за всех, по праву старшего, Домаш.

— Какие-какие монахи? Из какого полка? — не понял Дан. — Они-то здесь причем? И хватит всем на меня таращиться!

— Действительно, — согласился с Даном Домаш, — Лаврин, Семен, Вавула, идите досыпайте, вон, до утра уже всего ничего осталось.

— Как скажешь, хозяин, — от имени Вавулы, Лаврина и себя самого, произнес Семен, — но, если что зови.

— Идите, идите, — пробурчал Дан, — Нечего на меня смотреть, как на ожившего покойника.

— Живой, теперь точно знаю, что живой, — даже в темноте Дан ощутил, как радостно оскалился Семен и заулыбались все остальные, в том числе и Домаш... Судя по звучанию слов, ушли мужи новгородские не дальше, чем монахи и устроились досыпать тоже где-то неподалеку от Дана и Домаша.

— Ну, и что это за светопредставление? — повторил вопрос Дан.

— Погодь, — сказал Домаш и, пошарив рукой в темноте, подтащил к себе небольшой табурет. Усевшись на него, он поправил одну из косичек в своей бороде и продолжил: — Скажем так, владыка новгородский Иона проявил некоторое беспокойство о тебе и прислал двух монахов ко мне на двор с наказом — охранять тебя и беречь. Как зеницу ока беречь. Кстати, заодно владыка развил бурную деятельность в поисках татей, напавших на тебя и меня. Его монахи уже второй день обыскивают весь город и дежурят на выходах с города. Кроме того, — добавил Домаш, — несмотря на то, что Иона весьма немощен, он, тем не менее, аккурат в первый день твоего беспамятства, лично посетил боярыню Борецкую. И, думаю, не для того, чтобы просто повидаться с боярыней... Об этом сейчас весь торг судачит, — помолчав, произнес Домаш.

— Ясно, — пробормотал Дан и попросил: — Помоги мне сесть... И скажи Вавуле или Семену, раз они, все равно, здесь ночуют... Кстати, а они почему тут торчат? Неужели тоже из-за меня?

— Из-за тебя родимого, — с некоторой иронией и одновременно легкой завистью, проронил Домаш, — все тут из-за тебя. И Вавула, и Семен и остальные работники... Едва выпер их, — в сердцах добавил Домаш. — А еще монахи тут из-за тебя, и шум по Новгороду идет тоже из-за тебя. Скоро, — непонятно, толи в шутку, толи всерьез, пожаловался Домаш, — и меня из дома выселят, а здесь, как ты говорил, фи-ли-ал двора владыки устроят с обще-жи-тием. Так и кружат все вокруг... Так, ты что попросить хотел? — резко сменил тему Домаш, застав врасплох задумавшегося от подобных известий Дана.

— А, это, — очнулся от своих мыслей Дан, — пить хотел чтобы принесли. Квасу какого или просто водицы.

— Вавула, — произнес Домаш, — ты еще не спишь? Принеси квасу для Дана.

Пока Вавула ходил за квасом, Домаш поделился с Даном хроникой событий за последние 2 дня, то есть за те 2 дня, что Дан провалялся в беспамятстве. И для начала сообщил о визите к нему, Домашу, бирича, как раз на следующий день после нападения татей на Дана и Домаша. Однако, не успел и след остыть ускакавшего с известием о беспамятстве Дана бирича, как на подворье, возникли, словно из воздуха вывалились, новгородский посадник на пару с новгородским же тысяцким. И тысяцкий и посадник сходу озаботились здоровьем Дана, мгновенно откуда-то появилась пользующая саму боярыню Борецкую знахарка Велинишна, просидевшая возле, лежавшего пластом, Дана весь день... Следующим, как понял Дан со слов Домаша, кто серьезно озаботился здоровьем Дана, стал архиепископ новгородский, владыка Иона. Притом озаботился настолько, что на подворье Домаша тотчас же обосновались воины-монахи из его полка, а по всему Новгороду начался розыск напавших на Домаша и Дана татей. И на всех, даже самых малозначительных, выходах из города, появились дюжие мужи в темном монашеском одеянии...

— Ого, — чуть не присвистнул Дан, — это серьезно.

— Да, уж, — подтвердил Домаш, — серьезней некуда. Кстати, по словам монахов, Иона сильно заинтересован в твоем выздоровлении и жаждет личной встречи с татями, напавшими на нас. И почему-то мне кажется, что уже сегодня, как только монахи донесут ему, что ты очнулся, тебе последует приглашение посетить владыку. Да, чуть не забыл, — произнес Домаш, странно улыбаясь, — тут тебе кое-что принесли. Посыльный сказал — от вдовицы-молодицы.

— Дай сюда, — сказал Дан, — и перестань скалиться — что такое "скалиться" Домаш знал, все-таки не первый день с Даном общался.

— Наш молодец везде успел,— не преминул уколоть Домаш, передавая Дану затянутый шнуром небольшой кожаный мешочек. — Нравишься ты девицам...

Дан хмыкнул и взглянул на мешочек. Мешочек был не из дешевых, они сами — с Домашем — недавно заказывали подобные у кожевенников. Дан потянул за тоненькую полоску кожи, игравшую роль шнура, и достал из мешочка искусно вырезаную из моржовой кости, редкой в Новгороде, маленькую фигурку. И понял, почему ухмылялся Домаш. Фигурка была, хоть и вырезана из кости, но мастер явно ориентировался на фигурки-обереги православных святых и не только... — Учитывая окружающее Новгород население, не всегда славянское и не всегда христианское, а также обычаи самих новгородцев, хранящих в быту много языческого... — Короче, мастер ориентировался на христианские, а по сути языческие фигурки-обереги, изготавливаемые на продажу "фирмой Дана и Домаша" и имеющиеся в наличии в торговой лавке Домаша. Стоит заметить, что фигурки продавались на Торжище при полном непротивлении церкви — Дан сначала выпустил на рынок всего лишь с полдесятка таких оберегов, ожидая какая будет реакция местных духовных иерархов. И только после того, как новгородская церковь никак не отреагировала на керамических маленьких Илью-Пророка, Николая-Чудотворца и Святого Власия, Дан сделав, по договоренности с Домашем, значительный денежный вклад в старейший на Торжище и второй по значимости в Новгороде — Николо-Дворищенский собор, демонстративно сделав, запустил их в более массовое производство. И мешочек, который Дан держал сейчас в руках, был очень похож на те, что они с Домашем заказывали под подарочную — очередное озарение Дана — для богатых, упаковку этих фигурок. Однако, если Дан и Домаш делали фигурки из глины и никак не могли решиться делать их еще и из дерева, кости, застывшей смолы и всего прочего подходящего — рук на все просто не хватало — то этот оберег, отныне должный защищать жизнь Дана — фигурка святого Николая — был вырезан из кости.

— Интересно, — пробормотал Дан, — очень интересно. — И обратился к Домашу: — От кого, говоришь, мешочек?

— От вдовицы-молодицы, — повторил гончар. И ехидно добавил: — Видать, славная вдовица!

— Вдовица, — автоматически произнес за Домашем Дан и сразу вспомнил службу в церкви 3 недели тому назад. Он, Семен, Вавула с семейством и стоящая с девочкой статная новгородка. Новгородка с невероятно сине-зелеными глазами — озерами. Он, Дан, спрашивает у Семена, кто она. И пытается снова увидеть ее глаза. А потом, к концу службы, Дана отвлекают и когда он снова поворачивается, новгородки уже нет...

Встреча с владыкой новгородским произошла в палатах Софиевского собора, на территории детинца. Именно здесь и находилась резиденция Ионы, чуть ли не самого влиятельного чиновника Господина Великого Новгорода.

... Дверь у входа преградил мощный крепкий человек в темном одеянии.

— К владыке, — прошелестел, сопровождающий Дана монах. Человек отступил в сторону.

Рослый худой мужчина... — Нет, стариком Дан бы поостерегся его назвать... — лежал на узком ложе. Возле ложа сидели двое служителей церкви. Лежащий и церковники о чем-то беседовали. При виде Дана слуги божьи, судя по одеянию — явно из церковных сановников, тут же прекратили разговор, встали и, молча поклонившись лежащему, вышли из помещения-кельи. Дан успел лишь скользнуть по ним взглядом — один был белес, тонок в кости и высок, почти, как Дан; второй плотен, широколиц и на голову ниже Дана.

— Садись, — уронил лежавший на ложе мужчина, обращаясь к Дану, и указал глазами на табурет рядом с собой.

— Старыми богами балуешься, — едва Дан присел, неожиданно, с укоризной, сказал мужчина. — Продаешь их изображения на Торжище...

Дан напряженно застыл на краешке табурета.

— Кто ты, — тихо промолвил лежавший, — я знаю, меня же зовут владыка Иона. — Лежавший помолчал, а затем продолжил: — Однако, оставим дела торговые купцам новгородским. Я о другом хочу поговорить с тобой... — Дан с облегчением выдохнул и попытался незаметно подвинуться на табурете, чтобы усесться удобнее...

О чем с ним беседовал новгородский архиепископ, Дан не сказал никому. Ни тысяцкому Василию с посадником Дмитрием, пытавшимся узнать у Дана содержание разговора, его разговора, с владыкой, ни Домашу, вроде как бы случайно заинтересовавшемуся здоровьем архиепископа. Домашним — Вавуле, Семену, Нежку и другим, Дан тоже ничего не ответил. Всех, кто спрашивал его о встрече с владыкой или задавал какие-либо наводящие вопросы, Дан с чистой совестью отправлял в покои Ионы в Софиевском соборе, сообщая, что там они могут сами все узнать. И не потому Дан так делал, что глава новгородской церкви просил его об этом — не разглашать их беседу, хотя владыка и давал такой совет, а потому что большая часть их разговора касалась лично Дана и имела мало отношения к остальным. А та, что имела, была бы весьма нелицеприятна для них. Особенно для бояр. Ну, а в общем... Владыка Иона являлся самым настоящим патриотом Новгорода. Причем гораздо большим, чем Марфа Семеновна Борецкая со своим окружением из бояр, видевшем в Москве, в первую очередь, опасность для их личной боярской свободы. И угрозу для их же огромной боярской казны.

Владыка, как оказалось, довольно давно и пристально следил за деятельностью Дана... И обещал поддержку Дану. Неофициально. Официально ранг церковного сановника не позволял.

— Не должна церковь, — сказал архиепископ, — открыто вмешиваться в дела мирские, напрямую управлять городом.

И Дан его понял — холодный северо-восток Европы это не солнечная Италия, где католические сановники зачастую одновременно являлись и мирскими владыками. Розыск же напавших на Дана и Домаша татей, учиненный владыкой, и временные посты из воинов-монахов владычьего полка на выходах из города обьяснялись очень просто...

Иона родился в Новгороде. Став монахом, он не слишком задумывался об окружающем его мире. Он просто делал то, к чему, как он думал, у него было призвание — служил богу. А все вокруг было вторично и не очень важно. Однако, дослужившись до высшего церковного чина и вынужденный теперь, в силу своего положения, смотреть на мир шире — не только, как священослужитель, Иона понял, ему не нравится то, что происходит с Новгородом. Господин Великий Новгород, самостоятельный, свободолюбивый город-республика, город, с мнением которого ранее считались все соседи — ближние и дальние державы — город, где княжил еще Рюрик и "откуда есть пошла земля руськая", неумолимо превращался в рядовое, разве что несколько великоватое, заштатное поселение. Место, каких много на просторах и Руси, и Германии, и прочей Европы... Иона не мог найти этому обьяснения. И винил во всем сильных и жадных соседей, окруживших Новгород. И, не в последнюю очередь, Москву. Не столько сильное, сколько жадное московское княжество явно рассчитывало поживиться за счет Новгорода и выжидало момент, когда город его детства, город, к которому он привык и в котором родился, окончательно ослабеет... Иона видел, что еще год — два и Москва завоюет новогородскую землю. И, вдруг, появилась надежда! Надежда, изменить судьбу Новгорода, сделать его не менее сильным, чем соседи. Надежда, воплощенная в неизвестно откуда прибывшем в Новгород литвине Дане. Этот литвин, если отбросить в сторону все его сомнительные пророчества — в которые владыка даже не считал нужным вникать — прозревал то, что не мог увидеть даже он, Иона... Не говоря уже о погрязших в ежедневных заботах мирянах. Более того, литвин сумел показать боярам новгородским — боярыне Марфе, посаднику Дмитрию и тысяцкому Василию, а также ему, Ионе, то, что происходит в Новгороде на самом деле. Показать то, что они не видели. И то, что, несмотря на свои проблемы, Новгород все равно остается силен, очень силен, и уж всяко не слабее соседних Москвы и Ливонского ордена. Только нужно правильно использовать его силу... Даже несколько простеньких советов литвина, при минимуме денежных трат и весьма слабеньких усилиях со стороны города, продемонстрировали боярам и Ионе имеющуюся в Новгороде мощь. И чернь сразу стала меньше восхвалять московского князя, особенно после того, как на торжище, на лобном месте, при всем "честном народе" несколько бывших мастеров и купцов московских просили помощи у новгородцев и рассказывали, почему бежали из-под руки московского князя. Литвин назвал это очень длинно и непонятно — "ин-фор-ма-ци-онная ди-вер-си-я". То есть, литвин прекрасно чувствовал, что нужно делать и что говорить... И, вдруг, на литвина и его подельника Домаша совершают нападение! Нагло, днем, на виду у работающих на стенах города новгородцев... Иона тогда здорово испугался, испугался, что этого литвина, в которого он поверил и с судьбой которого теперь связывал столько надежд, связывал судьбу Новгорода, может убить какая-то лузга, тати без роду и племени, которых даже трудно назвать адамовым племенем. И сразу отдал приказ монахам-воинам из архиепископского полка найти этих тварей, покусившихся на его надежду изменить судьбу города. А заодно и так напугать людишек, занимающихся ночным разбоем в Новгороде, чтобы намертво вбили в голову имя литвина Дана и обходили его десятой дорогой. Ибо помнили, что находится сей литвин под охраной, особой охраной, новагородского владыки Ионы...