Вариант "Новгород - 1470". ч 3

— Ну, — вздохнул Дан, и замер на минуту прислушиваясь — не бегает ли во дворе собака... Если не считать Домаша, мало кто из хозяев в Новгороде не имел пса. Правда, все "четвероногие сторожа", которых Дан видел, показались ему, мягко выражаясь, какими-то некрупными. За исключением пса у Марфы Борецкой. Огромный, лохмато темно-рыжий, похожий на кавказскую овчарку из далекого будущего, он всегда глухо ворчал при виде Дана и, слава богу, что его в это время держал за ошейник белобрысый Окинфий, слуга боярыни... Дан перекрестился, чем высказал удивленный взгляд Домаша — до сих пор Дан в особом религиозном рвении замечен не был, и произнес: — С богом! — Затем толкнул калитку в воротах усадьбы Якима.

Небольшой двор, дом-сруб, двухэтажный, прочный, побольше, чем жилище Домаша, изукрашенный по фасаду домовой резьбой, с деревянной головой лошади на коньке крыши; встроенные в забор, являющиеся одной стеной частью забора — сарай и хлев, за ними дальше — отхожее место; маленькая будка для собаки, наполовину прикрытая каким-то, сколоченным из досок, щитом — оттуда доносилось угрюмо-недовольное ворчание; двухярусная печка для обжига под навесом — как у Домаша, между домом и сараем. В сарае слышно, как вертится гончарный круг. По двору, вперемешку с прыгающими то тут, то там воробьями, бродит с десяток мелких кур и несколько довольно жирных гусей, в хлеву слышно хрюканье свиньи — единственный двор в Новгороде, где Дан не видел живности, если не считать за таковую иногда проскакивающих мышей — это был двор Домаша. Да, и то потому, видимо, что некому было ухаживать за этой самой живностью. Хозяйки у Домаша не было, работники занимались своим трудом, а у самого Домаша руки не доходили.

Первый этаж сруба, вероятно, использовался, как курятник-гусятник — Дан заметил, как в открытые двери-проем первого этажа постоянно заходят-выходят куры, а то и гуси. Возможно, первый этаж был разделен на несколько частей и еще как-то использовался. То есть курятник — гусятник занимали лишь часть его площади.

На дворе Дана и Домаша ждали два немолодых, а скорее, немногим за тридцать, новгородца. Один повыше ростом, массивный, широкий, с большим хрящеватым носом и седой, стриженной в горшок, шевелюрой... Впрочем, борода и усы у него были темными. Второй пониже, потоньше, со светлыми волосами, удивительно ярко-голубыми глазами и светлыми усами и бородой. Одеты оба были непритязательно, в портки, заправленные в небольшие сапоги... — Небось специально надели, а так ходят в лаптях или, в лучшем случае, в поршнях, — подумал Дан... — и в простые рубахи. Только пояски, перехватывающие рубахи, у обоих были яркие и цветастые. И на головах у обоих красовались небольшие, мягкие и округлые, с маленькими отворотами, головные уборы.

— Тот, что повыше, Перхурий, — шепнул, не оборачиваясь к Дану Домаш. Он шел на полшага впереди Дана. — А пониже — Яким.

— Понял, — так же вполголоса ответил Дан...

— Ну, здрав будь, Яким, — первым сказал Домаш, выказывая уважение хозяину двора.

— Здрав будь и ты, Домаш! — ответил тот, что пониже и потоньше.

— Здрав будь и тебе, Перхурий!— произнес Домаш.

— И тебе того же! — уронил второй мужичок, повыше, плотный и широкий.

Вслед за Домашем, сначала представившись... — Меня зовут Дан, сын Вячеславов, — назвал гончарам свое имя Дан. И добавил: — А кто хочет зовет меня литвин Дан или мастер Дан. — После чего повторил всю процедуру пожелания здоровья Якиму и Перхурию, то есть, сказал уважительное "здоров ли есть..." вместо сокращенного и используемого часто при разном социальном статусе, либо при повторной встрече "здрав будь"... — Кто бы подумал, что существует столько нюансов в том — когда, с кем и как здороваться, — удивился Дан, первый раз столкнувшись с подобным проявлением новгородского этикета. Хотя, более тщательно в эти нюансы посвятил Дана Вавула, после достопамятного визита новгородского тысяцкого на подворье Домаша. Это когда новгородский воевода, к изумлению Вавулы и других работников Домаша, как с равным, как боярин с боярином, поздоровался с Даном...

Поздоровавшись с гончарами, Дан, не дожидаясь, пока Яким пригласит их в дом отведать "чего бог послал", сразу "взял быка за рога" — вопреки новгородским обычаям, сходу предложил всем, посколько вопрос они будут решать не совсем привычный и в тоже время серьезный, не отягощать животы едой и обильным питьем, а просто посидеть на дворе, на бревне-завалинке за кружечкой — другой слегка хмельного кваса. К слову сказать, сей момент у них с Домашем был обговорен заранее и довольно подробно. Дан не хотел убивать полдня на то, что можно сделать за час. Его раздражало бессмысленное сидение в гостях, еда, как не в себя, питье, как не в себя и все лишь потому, что так было принято. Ему просто было жаль бесцельно теряемого времени...

Некоторая растерянность нарисовалась на лицах Якима и Перхурия, но если Яким и Перхурий и удивились такому, своего рода неуважению к ним, то виду не подали. Во всяком случае, обиды в их глазах не появилось.

— Литвин, — скорее всего, подумали они, — что с него возьмешь...

Кстати, именно на подобную реакцию гончаров Дан и рассчитывал, упоминая, что он литвин.

Сразу, после такого начала разговора, Яким отлучился на пару минут в дом... — Видимо, дать "комитету по встрече особо важных гостей", то есть домашним, "ценные" указания по поводу изменившихся условий этой встречи , — догадался Дан

Едва все уселись на завалинку у глухой стены жилища Якима, как Дан сразу спросил у гончаров: — Вы носите свои горшки на продажу Домашу на Торжище, так?

Привыкшие к степенному, издалека, началу разговора, гончары немного "притормозили", а затем, почти синхронно, кивнули головами. Тогда Дан продолжил: — То есть, вы даете нам... — Заметив слегка недоуменный взгляд худощавого Якима, Дан пояснил: — Я являюсь подельником Домаша — ... И повторил: — То есть, вы даете нам свои горшки на продажу?

Гончары снова слегка замялись, а потом кивнули.

— Так, вот, — буквально на полтона повысил голос Дан. И, сделав малепусенькую, но, все-таки, заметную паузу, четко, раздельно произнес: — Мы... — Дан специально сделал ударение на "мы", чтобы у гончаров и близко не возникло сомнений по его поводу — ... Мы предлагаем тебе, Яким, и тебе, Перхурий... — Крепкий гончар с интересом смотрел на Дана, в отличие от Якима, слушавшего, опустив глаза и словно стесняясь — ... не носить свой товар на Торжище, а сразу отдавать его нам. — И быстро добавил: — Иначе говоря, мы сами будем забирать все, что вы сделаете. Но! Но, — снова сказал Дан. И подчеркнул: — И это очень важно! Вы будете делать свой товар без всяких узоров и ваших подписей и, и то, что мы скажем. — И, тут же, поспешил объяснить: — Допустим, мы скажем — нужно сделать в первую очередь 10 горшков и 50 супниц, а потом уже все остальное — корчаги, кувшины и прочее. Это понятно? — спросил Дан. Невысокий Яким опять кивнул головой, а Перхурий неторопливо промолвил: — Да, чего уж тут непонятного.

— Тогда второй пункт или "веди". Товар должен быть без всяких изьянов и, — Дан поерзал немного на завалинке, усаживаясь поудобнее, — забирать мы его будем по чуточку более дешевой цене, чем, та по которой вы носили его нам на продажу, — Дан снова сделал ударение на слове "нам". — Однако, — сразу уточнил Дан, смотря на мгновенно нахмурившегося Перхурия и быстро сморщившегося, будто сьевшего какую-то гадость, и, оттого, ставшего чем-то похожим на нахохлившегося гнома из сказок, прочитанных Даном в детстве, Якима, — расчет мы будем производить в тот же день, когда будем забирать ваши изделия. То есть, вам не придется ждать, пока изготовленные вами горшки, кувшины и тарелки раскупят. А еще, — быстро взглянув на задумавшихся Якима и, особенно, Перхурия, произнес Дан, — я тут посчитал, сколько вы, примерно, зарабатываете за месяц... — Дан нагнулся и подобрал острую щепу, лежавшую на земле — завалившуюся под бревно-завалинку. Затем разровнял ногой кусочек голой — без травы — земли перед собой... Краем глаза он заметил, как из-за угла дома вышла женщина средних лет, такая же худенькая, как Яким. Женщина была опрятно одета и в платке замужней жены. В руках она держала кувшин-жбан, явно тяжелый. За ней, хромая, болезненно тощий парень нес большие кружки. Женщина направилась было к ним, но Перхурий что-то шепнул ей и она остановилась.

— Это то, что вы сейчас имеете, — на миг запнувшись, произнес Дан и нарисовал щепой на земле буквы кириллицы, затем поверх их провел черточки-титлы, переводившие буквы в разряд цифр... — к досаде Дана, новгородцы цифр, как таковых, не знали и пользовались, вместо них, буквами кириллицы с черточкой — титлом поверху. Каждая буква соответствовала определенной цифре, вернее, почти каждая буква... Это доставляло Дану массу неудобств, но пришлось приспособиться и делать все расчеты по-новгородски. Как тогда, когда он на подворье Домаша говорил с Василием Казимером, новгородским тысяцким. Впрочем, для себя Дан, все равно, переводил все расчеты в привычные, так называемые "арабские", цифры. А на любопытные вопросы Семена, Вавулы и Зиньки — лишь Домаш не стал ничего спрашивать, только посмотрел, как Дан считает и одобрительно хмыкнул, мол, быстро — отвечал, что это такие цифры и научился он им далеко на юге, там, где жил одно время... — А, вот это, то, что вы будете иметь, работая на нас, — и Дан нарисовал рядом с первыми двумя буквами-цифрами две другие буквы-цифры. — И это самое меньшее!

Яким и Перхурий настороженно уставились на нарисованные Даном закорючки. Дан видел, как моментально разгладилось хмурое лицо Перхурия и преобразился в большого ребенка Яким. А из-за плеча Якима уставилась на букво-цифры его жена, держа в руках полный жбан.

Дан улыбнулся и, засунув щепу, которой рисовал, назад под бревно-завалинку, громко попросил: — Можно кваску?

Женщина, смотревшая на цифры, вздрогнула и подняла голову. Ясноглазая, с сеточкой мелких морщин возле глаз, с выбившейся из-под цветастого платка русой прядью... — В молодости, похоже, была очень красивой, — непроизвольно подумал Дан. — Хм, в молодости... — Он вспомнил, что понятие "молодости", к которому он привык в 21 веке, и молодость в нынешнем Новгороде — существенно различаются. — Ей и сейчас, вероятно, лет 27 — 29, — с сожалением мелькнула мысль в голове Дана. — И я не моложе ее, хотя и выгляжу другим.

— Подружья моя, — поспешил представить свою половину Яким, — Милена, и старшой мой — Павел.

— Кружки, — сказала женщина, — Павка, давай кружки!

Старший сын Якима шагнул вперед, слегка припав на искалеченную, возможно даже в том проишествии, зимой с боярином, ногу, и поставил на обтесанный большой пень, служивший у Якима чем-то вроде дворового стола, простенькие и добротные кружки.

— Мужи новгородские, — напевно произнесла жена Якима, разливая жидкость из жбана по кружкам ... — В голосе у жены Якима до сих пор сохранились нотки, присущие молодой девушке... — испейте квасу, на ягодах сочных настоянного.

— Как видите, разница почти в полтора раза, — сказал Дан, взяв в руки кружку и пригубив из нее чуток. Чувствовалось, в квасе кроме ягод — черники, голубики и капельки терпкости от клюквы, есть еще привкус какого-то растения, но какого Дан определить не мог. Не настолько глубоки были его познания во флористике. Однако этот привкус делал квас действительно необычно-вкусным.

— В полтора раза, — повторил Дан, — по сравнению с тем, что вы зарабатывали раньше. И вам не нужно заботиться о продаже своих изделий. Совсем не нужно. Единственное "но" — чтобы иметь такой доход, вам придется работать, как мы....

Дан давно уже заметил, что люди вокруг него начинают вертеться как-то быстрее. Быстрее, чем в своей обычной средневеково-новгородской жизни. И от прежней неторопливости их бытия, рядом с ним, остается все меньше и меньше. Привыкший к ритму 21 века, сумасшедшему и невероятно быстрому — с точки зрения жителя Новгорода 15 века, Дан, как только окончательно получил "свободу рук", потихоньку, непроизвольно, стал заводиться сам и заводить окружающих. Темп 21 века из него так и пер. Дан ел так, что другим казалось — он не жует, а глотает. Ходил так, что думали — он бегает. В конце концов, насмотревшись на перемещения Дана, как он успевает из пункта "А" в пункт "Б", из одного конца сарая... — а сарай уже начали расширять и перестраивать, и теперь в нем вместо одной небольшой печи, для обогрева зимой и, чтобы было сухо летом в проливной дождь, находилось целых четыре маленьких печи. И места в нем сейчас было больше. По сути, из сарая сделали настоящий производственный цех, прообраз маленького заводика. Но самую значительную часть сарая, как и прежде, занимали гончары — Вавула и Яков, кстати гончарные круги у обоих были новые, с ножным приводом — по требованию Дана. Гончарный круг с ножным приводом, освобождавший обе руки мастеру, позволял делать керамику в большем количестве и качестве, на порядок выше, чем на кругах, требующих одной рукой крутить сам круг. Поэтому новый круг сразу купили такой, а круг, на котором работал Вавула, еще ручной, Домаш продал и доплатив, взял и ему тоже ножной.

А возле гончаров, сбоку, ближе к стене, находились стеллажи с только что снятой с гончарного круга и сохнущей продукцией — горшками, кисельницами, супницами и т. д., на этих же стеллажах внизу лежали необходимые гончарам скребки, стеки, нитки и прочее. Там же, на половине гончаров, в больших кадках, лежало и готовое к работе, промятое и очищенное от лишнего глиняное "тесто". Проминали и очищали глину каждое утро сами гончары. По соседству с Вавулой и Якимом работали художники — Зинька, Ларион, Домажир, Нежка и сам Дан. Возле каждого из них также стоял стеллаж. С инструментом и красками для художников — внизу, с уже расписанной продукцией, готовой для обжига либо расписанной уже после обжига — вверху. Подготовленную для обжига периодически уносил для дальнейшей обработки Семен, расписаную после обжига, столь же периодически — эта обязаность лежала на Зиньке, относили во второе отделение сарая, сравнительно небольшое и располагавшееся сразу за производственным, если так можно его назвать, отделением. Во втором отделение хранились уже готовые корчаги, горшки, братины и все остальное, а также окончательно досушивалась перед обжигом снятая с гончарного круга посуда. Приносил ее сюда Нежка, ему вписали эту "почетную" обязаность и как новенькому, и как самому молодому — не считая Зиньки. Забирал ее отсюда в печь все тот же Семен. Ну, и третья, самая маленькая часть сарая, как и прежде оставалась "бомжатником". Там до сих пор квартировал Лаврин, не обзаведшийся никаким иным жилищем, кроме угла в сарае Домаша, да, и Дан, пока, ночевал тут, хотя, в отличие от Лаврина, недавно присмотрел и выкупил у прежнего хозяина — новгородца участок земли через дом-усадьбу по улице и наискосок, от усадьбы Домаша. Этот участок Дан, с помощью нанятых плотников — слава богу, с финансами у него проблем сейчас не было, а, вот, со свободным временем были, успел обнести забором и практически завершить на нем, с помощью тех же новгородских плотников, строительство двухэтажного дома-сруба. Кстати, Домаш тоже надстроил второй этаж на своем срубе и, по настойчивому совету Дана, купил часть участка соседа. Уговорил соседа продать ему пустующую землю, примыкающую к участку Домаша. Уже и огородил его и даже разместил на новой территории две обшитых деревом ямы-глинника — одну для вылеживания глины от трех месяцев — минимально необходимый срок для выдерживания глины, и сколько получится, во второй, и это было нововведение Дана, глина должна будет выдерживаться не менее полугода — считалось, что чем больше глина на предварительном этапе, в своей яме, подвергается воздействию различных температур — от одуряющей жары летом до жгучего мороза зимой плюс всякие атмосферные явления — дождь, снег, ветер и остальное, тем лучше качество изделий она дает потом на выходе. Разумеется, если из нее будет делать горшки мастер, а не криворукий ученик. Дан решил проверить это утверждение опытным путем. Сейчас они с Домашем могли себе это позволить — держать часть глины в таком, долгоиграющем — более 6 месяцев, запасе. Эти две новые ямы предполагалось заполнить уже в ближайшее время синевато-зеленой, так называемой — гончарной, местной глиной. А пока Вавула и Яков продолжали пользоваться старым запасом, из полупустой ямы-глинника, расположенной сбоку от входа в сарай. По идее, ее должно было хватить еще месяца на 4... — насмотревшись, как Дан перемещается по подворью, с какой скоростью он все делает — вроде все тоже, но быстрее, народ вокруг Дана также, как-то незаметно, постепенно, начал шустрее даже не работать, а скорее жить. И этот, более быстрый ритм жизни, работники разносили и по домам своим. К сожалению, чаще всего, усложняя себе этим отношения с сородичами. Ладно Семен, он жил бобылем, лишь изредка встречаясь то с одной, то с другой вдовушкой. Или Вавула, у которого вся семья периодически крутилась на подворье Домаша и потому всей кучей втягивалась в новый ритм... Но, вот, уже у Зиньки дома появились психологические непонятки. Слава богу, родитель у Зиньки оказался неглупым и в зародыше подавил нарастающее в семье раздражение Зинькой, поведением Зиньки. Однако вскоре с подобным предстояло столкнуться Нежке, Домажиру и Якову. И, вероятно, будут обиды и непонимание, скорее всего и без скандалов не обойдется. И поделать тут ничего нельзя. Люди, в массе своей, если их постоянно не пинать под зад, склонны к консерватизму и не любят тех, кто выделяется из общей среды. То есть, тех, кто живет иначе. Подраться на мосту через Волхов за того или иного боярина — это вписывается в традицию Новгорода, это прилично; орать на торгу или в корчме, поволочиться за чужой юбкой — тоже привычное поведение; уйти в поход за добычей и там ограбить всех, кто подвернется и до кого дотянутся загребущие ручонки — мужчин, женщин, стариков, старух, чудинов или своих, православных, из соседнего княжества... И убить тех, кто недоволен и сопротивляется — нормально, а, вот, жить быстрее — ненормально. И является крамолой и нарушение обычаев. Посему подлежит осуждению и всеобщему порицанию... Короче, так или иначе, но темп жизни и работы людей в совместном проекте Дана энд Домаша, на подворье Домаша, был иной. Иной, чем за забором усадьбы Домаша. Вавула, а буквально за три дня к нему присоединился и Яков, делали за день горшков, жбанов, кружек и прочего, в полтора раза больше против прежнего. И Лаврин с Зинькой, которого Дан, все-же, допустил к раскраске готовых изделий, тоже работали быстрее... Хотя, тут понять сложно, рисунок рисунку рознь. О Домажире и Нежке речь пока не шла, они были учениками, причем в самой начальной стадии. Однако и они как-то ускорились... Хотя, может, Дану это только казалось?