Дети Гамельна. Зимний Виноградник

Капитан элегически слушал назойливое гудение мух, сбившихся в плотную стаю над оставленными в сторону сапогами. Сапоги выглядели так, будто искупались в одной ванне с Альжбетой Батори, причем оная не только поливала обувку свежей кровью, но и грызла воловью кожу изящными аристократическими зубками.

Выпустив очередное кольцо, капитан изволил перевести взгляд на местного селянина, битый час маячившего неподалеку. Судя по тому, как незадачливый пейзанин крутил в руках шляпу, и бросал быстрые косые взгляды на капитана, вопрос представлялся достаточно серьезным, чтобы выслушал его не кто иной, как Швальбе.

— Чего тебе?

Крестьянин, наконец-то дождавшийся своего, аж подпрыгнул от радости. Впрочем, как оказалось, ничего хорошего от прыжка не получилось, ибо все мысли и заготовленные речи, перемешались в голове, стриженой под "горшок". Судя по всему, случился эффект, схожий с попаданием в шлем хорошей картечины. Швальбе не раз наблюдал такое сотрясение мозгов.

— Вспугнул... — сам себе сказал капитан и, вздохнув, продолжил. — Пошли, болезный, в дом. Потому как всем сердцем чую, что без перегретой кочерги в заднице, нам с тобой никак не обойтись!

— Не надо кочерги, герр капитан! — прорвало селянина. — И без нее беды такие, что никакой жизни нет!

— А пиво есть? — задал неожиданный вопрос капитан. И, получив в подтверждение несколько лихорадочных кивков, продолжил. — Тогда тащи, здесь и поговорим. Мне, после ваших гребанных лесов пешком ходить невместно! Всякая скотина норовит себе каменную башку отрастить!

Селянин все же оказался не так туп, как показалось на первый взгляд. Сопоставив заскорузлые сапоги и состояние "головы" у шкуры, деревенский побледнел, уподобившись отборному италийскому мрамору. И припустил в сторону таверны, успев напоследок, еще раз пять кивнуть.

Швальбе снова тяжело вздохнул. Не то, чтобы он так уж не любил или даже презирал селян, как часто водилось среди наемного люда. Просто каждый раз, когда команда приговаривала какого-нибудь адского выродка, со всей округи начинали сбегаться страждущие. И у каждого — наготове рассказ о каком-нибудь чудище, ведьме или иной напасти. И все как на подбор — сказки, дурной головой навеянные. Это была одна из странностей работы — те, кого и в самом деле доставала потусторонняя нежить, обычно тянули с жалобами до последнего, надеясь на то, что как-нибудь само собой разрешится.

И сейчас ему, наверняка, вывалят мешок слухов о скиснувшем молоке и прочих сельских неприятностях, которые точно есть происки самого Дьявола. А потом будут тихо обижаться, когда капитан станет гнусно ржать.

— И почему я такой добрый? — вопросил в никуда Гунтер.

* * *

— Шальной дух, засевший в доме? Поджоги, трясучка, швыряние предметов? Гунтер, ты чего, вообразил себя долбанным экзорцистом?! Вы, герр капитан, не добрый! Вы, герр капитан, дурной как три валаха!

Судя по тому, что сержант перешел на смесь чинопочитательных обращений и ругательств, Мирославу определенно не понравилось предложение Швальбе. Хорошо хоть, дурная привычка вслух трепать на языке командировы планы проявлялась лишь тогда, когда они оставались с глазу на глаз. Иначе авторитет капитана, язвительным сержантом был бы подорван и с салютом похоронен еще пару лет назад. Хотя, сегодня свидетели имелись — на пороге комнатушки сидела мелкая крыса, посверкивая умными глазками, будто понимая, о чем спорят два человека. Оба были заняты спором настолько, что ни один и не подумает хватануть кинжал, да метнуть в любопытного зверька...

— А почему не четыре? — прищурился Швальбе.

— Потому, если как четыре, то ты еще бы и ходил под себя, прямо в штаны. А так, до выгребной ямы добегаешь, бесценный груз доносишь.

Проговорив все это на одном дыхании, сержант скептически посмотрел на ногу капитана. Судя по ее распухшему состоянию, капитан еще с неделю бегать мог исключительно во снах. Слава Богу, что лишь растяжение, а не антонов огонь...

— Я же его убивать не хотел, потому и подъемом бил, — мрачно протянул Швальбе, проследив направление сержантского взгляда. — В носке пластина стоит, сам знаешь.

— Кому как не мне знать, что у тебя в сапоге! — скривился сержант, нервно пощипывая себя за отвислый ус. — Сам же вставлял! Специально, между прочим, на схожий случай.

— Вот! Надо было со всех сторон оковывать, чтобы я себе ноги не вывихивал!

— Ага! Сначала заехать с ноги в морду оборотцу, дескать "живым возьмем!", теперь в проклятый дом с голой жопой и благими намерениями, — Мирослав вернул разговор в прежнее русло. — Чтоб меня взгрели, как протестантов у Белой Горы в двадцатом году, Гунтер, нельзя же творить добро направо и налево! Да еще забесплатно!

— Тоже верно, — неожиданно признал ошибку капитан. — Но ты лучше объясни, почему так завелся? Ведь ничего же сложного. Ну, завелся в доме кто-то презлющий. Вещи швыряет, подножки ставит и вообще пакостит. В первый раз, что ли такого видим? Все просто и легко. Как полковую фрау огулять.

Мирослав скривился, будто отведав померанца.

— Все просто и легко, но священника дух чуть не придушил. Да и когда в руках загорается крест... — Сержант сердито мотнул головой. — По-моему, проще сжечь весь дом. Как ты обычно говоришь про запах гари по утрам?

— Что это запах победы — согласился с товарищем и подчиненным капитан Швальбе. — Подпустить под крышу красного петуха проще всего. Вот только дома здесь, считай, стена к стене. Полыхнет один — выгорит вся деревня.

— И что? — сержант скривился еще сильнее, походя на черта с плохо нарисованной иконы.

— А то! — многозначительно поднял палец Швальбе. — Что потом этого Клауса...

— Карла, — поправил Мирослав. — Того придурка, что прибежал за помощью к благородному и мягкосердечному капитану Швальбе, зовут Карл.

— Да хоть Гунтером пусть зовут! Впрочем, тезке я бы помог в любом случае, не слушая твоих возражений. Так вот. Если огонь перекинется на соседей, то и часа не пройдет, как Карла четвертуют. А потом придут за нами. И начнут вспоминать, что наши предки делали с ихними.

— Мне ничего не вспомнят. Я ж не чех! — искренне удивился Мирослав. — Да и ты не особо.

— Так ты все-таки не чех? — прищурился Гунтер. Сержант тут же потупился, сделав вид, что не понял намека.

— Думаешь, это кого-то будет волновать? — продолжил Швальбе. — Бьют по лицу, а не по записям о рождении и смерти в церковных книгах. И ты, если судить по роже — вылитый гусит. Прокоп Малый к примеру, аль сам Жижка. Так, что, тут уж извини, придется обойтись без поджогов.

— Прокоп или Жижка померли давным-давно. Кто их видел, тем более рожи сравнивал? — сварливо возразил сержант. — Может, вообще уехать завтра и забыть? Они со своими горестями живут который год, притерпелись. Все равно, платы толковой на этом дельце не выгорит.

— У тебя грехов мало на душе? Вот! И у меня не мало. Да и лишние смерти совсем не способствуют доброму сну.

— И все равно, ты дурак!

* * *

Капитан внимательно наблюдал за тем, как выстраивается диспозиция грядущего сражения. Сам он, будучи не особо ходибельным, в процессе не участвовал, но заинтересованные лица справлялись и сами,не нуждаясь в ценных советах умудренного жизнью ветерана. Стаей муравьев обитатели дома сновали взад-вперед, вынося из помещения мало-мальски ценные вещи. Таковых, впрочем, было немного. Какие могут быть ценности в бедной деревеньке, где даже своей церквушки не имеется? Но, все это было задумано не с целью сбережения имущества.

Существовало два наиглавнейших момента, делавшими осмысленным вынос во двор надколотых тарелок и прохудившихся ушатов. Во-первых, у стороннего наблюдателя могло сложиться превратное впечатление скорого переезда, что уже несколько дезориентировало. А во-вторых, у противника одним махом выбивался из рук главный козырь в борьбе бесплотного против телесного. Нельзя поднять в воздух, скажем, кувшин да обрушить на нестриженную капитанову макушку, если кувшина просто нет.

Швальбе все пытался вспомнить что-нибудь библейское насчет того, что отсутствует, хотя должно было иметься в наличии. Но так и не смог, хотя капитан был уверен, что когда-то нечто подобное точно слышал. То ли от Отца Йожина, то ли от Отца Лукаса.

По итогу стараний во всем старом двухэтажном доме, знававшем лучшие времена и больший достаток, должны были остаться лишь стол, стул да бочонок. Внушительный, чуть ли не в три имперских галлона емкостью, он гордо возвышался посреди стола, волей-неволей притягивая основное внимание. Подле расположилось два мятых кубка и пара глубоких тарелок с нехитрой снедью — перья лука, вяленое мясо, сыр. На отдельной доске лежал хлеб, нарезанный крупными ломтями. Отсутствие изысканности компенсировалось количеством — таким числом снеди можно было накормить банду немецких наемников, а у тех, как известно, кошельки и желудки дна не имеют.

— Красиво... — сказал сидящий подле капитана сержант Мирослав, ухватив ломоть козьего сыра.

— А? — оторвался от наблюдения за крестьянами Швальбе. Карл с парой сыновей, кряхтя и ругаясь сквозь зубы, волокли, оставляя глубокие задиры на полу, здоровенный сундук. Сундук весил раза в два тяжелее носильщиков, отчего зрелище выходило крайне завлекательным.

— Натюрморт, говорю, достойный кисти Микеланджело...

— Ты меня порой пугаешь! — в который уже раз признался Швальбе, покосившись на оживленно жующего сержанта.

— Агха! — проглотил кусок Мирослав и нацелился за следующим. — Что твой заместитель разбирается в искусстве, это страшно. А вот то, что ты затеял, тебя не пугает!

— Не трожь жратву, — строго повелел капитан. — Это рабочий инвентарь, а не повод набить брюхо. И вообще, все мы умрем. А вот то, что мои подчиненные наглым образом истребляют инвентарь, пугает сильнее. Орднунг и дисциплинус!

— Не жадничай! Все равно оплачено.

— Ты точно не иудей? — нехорошо прищурился капитан.

— Вот убьем всех, поедем к московитам! В бане и узнаешь, иудей я или еще кто.

— Ба-а-аня... — капитан покатал на языке приятно звучащее для понимающего человека слово. — Ну, как-нибудь обязательно съездим. Но потом.

Сержант поднялся с лавки, освобождая ее для носильщиков, хлопнул Швальбе по плечу и негромко сказал:

— Ты, это, Гюнтер, если что, это дело... Есть у меня один заветный кисетик...

— Не дождетесь, — Гунтер аж вздрогнул и перекрестился. — Ты же опять все перекрутишь. Хоть мне и ненравится Шварцвальд, но в Жеводан я не хочу еще больше!

— Ну, я свое слово сказал, — понимающе хмыкнул Мирослав. — Дело за тобой.

* * *

Дверь гулко бухнула, снаружи заскребло — вход крепко подперли жердиной, а то и двумя. Теперь из дома хода не было до самого утра, разве что в окошко сигать. На дворе смеркалось, внутри же стало совсем темно — бычьи пузыри в узких рамах почти не пропускали свет. Швальбе деловито затеплил несколько свечей, расставил их по углам стола и на бочонке. Расправил плечи, строго постучал костяшками пальцев по бочонку, проверяя степень заполненности. Снова задумался обо всем, происшедшем в доме.

У перепуганного Карла действительно приключилось нехорошее. То ли домовой сошел с ума, то ли маленького помощника извели, но в жилище определенно поселился некто. Очень недобрый, и не любящий людей. Все началось с того, что начала падать с полок посуда, до того, вроде бы, стоящая у самой стенки. Списали на проделки шкодливых детей, исполосовали им зады. Но нехорошесть не прекратилась и быстро подросла, как в размерах, так и в последствиях. Цыплят, взятых, ради убережения от непогоды, под крышу, нашли утром, передушенных всех до одного. Хозяева и рады были подумать на ласку или хоря, но ни один зверь не складывает тушки ровными рядками.

Почуяв безнаказанность, неведомый дух взялся и за людей. Стал по ночам прыгать сверху, хватая за горло невидимыми, но крепкими, как дерево, пальцами. С трудом поддавшийся на уговоры священник залил святой водой все углы, но, не успев дочитать и второй молитвы подряд, с дикими воплями выбежал во двор, словно за ним гналось все воинство Сатаны. Божьего человека можно понять — не каждый сохранит твердость духа, когда крест вспыхивает ярко и жарко, как маслом политый.

Короче говоря, обычными средствами и методами беды было не решить. А значит...

— Эй, хозяин! — спросил в пустоту Швальбе. — А не желаешь ли присоединиться? Пока приглашаю да угощаю?

Ответа не последовало. Не зашуршал кто под полом, не полетела в наемника какая-нибудь гадость. Заколебались огоньки свечей, но это, наверное, сквозняк баловствовал. Швальбе пожал плечами и вытащил из ножен кинжал доброй испанской работы. Быстрым ловким движением всадил клинок в пробку и поворотом кисти откупорил бочонок. По комнате поплыл терпкий ядреный запах хорошего вина. И откуда только такое взялось в местной глуши?.. Хотя до войны здесь было оживленнее, наверное, с тех времен и сохранилось.

Пахучая темно-красная жидкость маслянисто полилась в подставленные кубки. Свой сосуд капитан подвинул поближе, а второй отставил на другой край стола.

— Ну, как говорится, с Бо...

Швальбе подумал, что поминать божественную сущность, сидя в компании с нечистью, было бы не совсем мудро, поэтому закончил:

— ...За удачу!

Выпил, закусил хрустнувшим луковым пером. Хорошо, однако... Вино оказалось замечательное — в меру крепкое, без уксуса. Словно глоток лета отпил, в самом деле.

— Хозяин, — сказал Швальбе, кромсая мясо и сыр. — А ты ...

Ландскнехт вспомнил первую встречу с суженой и ее приветствие.

— ... а ты ни разу не куртуазный собеседник, а подлинный хамский и пошлый мужик. Свинья, можно даже сказать! Я такой спиритус вини с закуской выставил, а ты даже не пригубил!

Что-то тоненько звякнуло позади. Готовый к подобному Швальбе неспешно обернулся, изобразив скучающий вид. Естественно, за спиной никого не было. Зато, когда Гунтер развернулся обратно, второй кубок оказался пустым. Ни капли на дне, словно чашу не просто выпили, но и вылизали.

Нисколько не смущаясь, капитан нацедил из бочонка по второй. Самый опытный следователь инквизиции не сумел бы прочесть что-нибудь по непроницаемому лицу наемника. Зато внутри Швальбе веселился как ребенок. Прав оказался Чешир по прозвищу Кот. Прав! Призраки, из зловредных, чувствуют людской страх, он их насыщает, как пища человека. А еще бесплотная нежить — не человек и по-человечески не думает. Если его не боятся, он теряется, не знает, как поступить. И если правильно подсказать...

Швальбе низко склонился, почти забрался под стол, вроде как чтобы проверить больную ногу. Долго там возился, сопя и бурча. Когда же вернулся в прежнее положение, кубок на противоположном конце стола вновь сверкал первозданной чистотой. Да и мяса вроде как чуть убавилось.

— Ну, дружище, по третьей! — провозгласил Швальбе. — Пока не испортилось!

Холодное дуновение скользнуло по лицу, свечные огоньки качнулись, словно огненные человечки согласно кивнули пламенными головками.

— Вот, помню, двинули мы с фон Тилли в Верхнюю Австрию, — начал Гунтер длинную повесть. А в голове билась одна настойчивая мысль: