Квинт Лициний 1

Сейчас, Украина.

— Ну что, вмажем по стременной, что ли, на ход ноги? — жизнерадостно предложило сидящее напротив существо. — Для стимуляции мыслительных процессов.

Я лишь слегка кивнул в ответ. Оно тут же сноровисто обновило кальвадос в рюмашках, извлекло из воздуха золотистую тушку цыпленка табака и решительно разломило ее на две приблизительно равные части, роняя мутные капельки застывшего жира на небрежно брошенную на стол салфетку. По купе разнесся чесночный дух.

Поезд тряхнуло на стрелке, и в окно нагло полезло солнце. Мой визави оторвал взгляд от мелькавших за стеклом кустов и, многозначительно шевельнув бровью, посмотрел на меня:

— До Шепетовки осталось минут пятнадцать. Пора...

Я опять изобразил вялый кивок, рассеянно наблюдая, как при каждом перестуке колес по поверхности чая пробегает мелкая рябь.

"Да, сегодня ты, Дюха, достиг новых высот. С кем только не пил, но чтобы с явлением... — После бессонной ночи мысли двигались еле-еле, словно плавники разморенной в теплой воде рыбы. — Пожалуй, это слишком смелая концепция для меня, что бы оно ни говорило. Пусть побудет существом, раз не является человеком. В конце концов любое существо — само по себе явление..." — Я готов был думать обо всем, кроме главного.

Ожидание чуда... От него в животе пульсировал шальной восторг, и одновременно холодным червячком шевелилось опасение обмана. Слишком сладким ломтем меня поманили... Не муляж ли это?

Я еще помню, как было ДО, и знаю, как сделалось ПОСЛЕ, и оттого мне порой становится страшно. Это не тот страх, который ползет мурашками по коже, когда ты на кураже залез на десятиметровую вышку и, подойдя к краю, обнаружил, что люди под ногами съежились до букашек: такой страх можно преодолеть, сделав шаг вперед. Нет, это другой страх, тоскливый и безнадежный, цементирующий ночь могильной уверенностью, что серое и корявое сегодня, так внезапно выкрутившееся из ничего и заслонившее собой прекрасное далёко, теперь навсегда. Навсегда — вот ключевое слово.

Стоп. Хватит дергаться. Сейчас все станет ясно, я же ничем не рискую? Лишь надеждой... В худшем случае ничего не изменится.

Странно, но я так и не испытал сомнений в реальности происходящего. Как-то сразу и однозначно стала ясна фальшивость версий об иллюзорности, сне или гипнозе. Да и доказательства своих слов оно, что ни говори, предъявило убедительные. Ой не сон это, Андрюха, не сон...

Время как будто замедлило бег, и мозг, продолжая перепроверять уже принятое решение, одновременно отстраненно замечает и запоминает всякую мелочь вроде взаимного расположения косточек от маслин на столике или рисунка-вышиванки на наволочке. Почему-то кажется, что даже в порядке мелькания хат за окном и перестуке колес есть скрытый смысловой слой, который можно будет потом, в спокойной обстановке, раскодировать и использовать.

Чушь, конечно. Значение имеет только происходящее в купе, только те слова, которые сейчас скажу.

— Я решил, — начал я. Вышло сипло и фальшиво. Хмыкнув, попытался расслабить горло и без всякого удивления обнаружил, что все тело, видимо уже давно, скованно предельным мышечным напряжением. Крутанул головой, сделал пару движений плечами, с хрустом разминаясь, поморщился из-за тупой боли под левой лопаткой и уже нормальным голосом повторил: — Я решил. Март семьдесят седьмого, в себя.

Вчера, вечер.

Москва, Киевский вокзал

Он вошел в купе минут через пять после того, как уплыл назад перрон Киевского вокзала, и я уже успел возрадоваться счастливой случайности, лишившей меня в этой поездке на юг соседей по купе.

Первым в откатившуюся дверь просунулся слегка потертый жизнью, но сохранивший импозантность темно-рыжий портфель с медными накладками на уголках. Сразу стало понятно, что скроен он из самой что ни на есть натуральной свиной кожи хорошей выделки в те времена, когда воздух был чист, рыба в Оке водилась, а идея приделывать к классическим мужским портфелям ремни для ношения на плече еще никому не пришла в голову.

Я подавил вздох разочарования и быстро нацепил на лицо гримасу радушия. Вышло, полагаю, неважно — актер из меня так себе.

За портфелем в проеме возникла невысокая, но крепко сбитая мужская фигура из тех, о которых говорят "старичок-боровичок". Слегка волнистые иссиня-черные волосы с редкой проседью эффектно обрамляли породистое лицо, на котором играло странное для такого возраста озорное выражение.

— День добрый, — провозгласил он, уложив портфель на полку, и, протянув руку, представился: — Владимир, ваш сосед до Шепетовки.

— Андрей. — Я ответил рукопожатием и, заулыбавшись уже по-настоящему, еще раз окинул взглядом колоритного попутчика. Этакий благообразный хитрован лет шестидесяти с выразительной мимикой и прущей наружу харизмой. Напоминает того русского попика из анекдота, который на сельской свадьбе на вопрос: "Что пить будете, батюшка, — водку, вино?.." — жизнерадостно отвечает: "И пиво!"

"Не самый худший вариант попутчика, лишь бы не храпел", — успокоившись, решил я.

Минут через тридцать, когда проводница окончательно убедилась в нашем праве занимать места и, получив заказ на два чая с лимоном, удалилась, Владимир достал из портфеля нарезку твердокопченой колбасы, по виду — брауншвейгской, хлеб и банку греческих маслин. Финальным аккордом стали извлеченные жестом фокусника бутылка кальвадоса "Буляр X.O." и две допотопные рюмки с потертыми золотистыми ободками по краям, никак не вяжущиеся своим внешним обликом с благородным напитком.

— Прошу без лишнего стеснения, — веско сказал сосед, решительно сворачивая бутылке голову и ловко наполняя сосуды. — Если нет медицинских противопоказаний, конечно. Воспользуемся отсутствием дам.

По купе поплыла ароматная симфония легких коньячных нот с отчетливым яблочным оттенком. Я с благодарностью улыбнулся госпоже Удаче. Вот уже года два, как у меня длится "кальвадосный период", и я, перебрав несколько вариантов, пришел в итоге к тесной дружбе именно с данным сортом. Иногда крепость наших отношений проверялась моими легкими интрижками с другими "X.O." и "V.S.O.P.", но каждый раз я убеждался, что время для окончательного разрыва еще не пришло.

— Э-э-э... Да я как-то не захватил с собой ничего для адекватного алаверды... — протянул я неуверенно.

— Бросьте, Андрей. Все это, — небрежно махнул он рукой, — мелочи, не стоящие того, чтобы из-за них комплексовать. Смело пользуйтесь тем, что Бог послал. Кстати, вы знаете, что использованное вами слово "алаверды" как раз переводится с тюркского как "Бог дал"?

— Интересно... Нет, не знал. — Я перестал ломаться и завладел тем ломтиком колбасы, который сильнее всего подманивал меня задорным блеском своих сальных крупинок. И ведь не сказать, что голоден, но слюна на перекус в купе выделилась сразу — рефлекс с детства. С другой стороны, сидеть и кукситься тоже глупо.

Подхватил рюмку, изобразил привычное круговое движение и вдохнул аромат:

— Божественно... И жизнь хороша, и жить хорошо. Ваше здоровье, Владимир.

— За встречу, — охотно поддержал он и, артистично чокнувшись, одним глотком отправил содержимое рюмки в себя. С акцентированным пристуком опустил рюмашку и веско добавил: — Жизнь — штука странная, иногда и случайная встреча в вагоне может ее изменить.

Это был намек, но тогда я его не понял и промычал в ответ что-то нейтральное.

Вчера, ночь.

Россия

— ...сам подумай, — энергично напирал оппонент, азартно постукивая ногтем по краешку стакана, — в Штатах два процента населения легко кормило всю страну, а в СССР каждый пятый трудился в совхозах и колхозах — и был дефицит продовольствия. В десять раз больше, а все равно страну накормить не могли! О чем тут спорить?

— Не, Володь, ты не прав. Дьявол — в мелочах. — Для большей убедительности я почему-то ткнул пальцем вверх. — Во-первых, кого считать аграрием. У нас учитывали весь списочный состав колхозов, включая нянечек в детском саду, медсестер, сторожей, шоферов и бухгалтеров, а за бугром — только непосредственно работающих на полях или с живностью.

Я перевел дух, глотнул с донышка настоявшийся на лимоне чай и, отставив стакан, продолжил:

— Во-вторых, климатические условия. В Штатах почти нет посевов в зонах с недостаточным увлажнением. А в СССР таких было почти шестьдесят процентов, а остальное и того хуже — в зоне рискованного земледелия. Если корректно учесть особенности статистики и влияние природных факторов, то производительность труда в сельском хозяйстве в СССР была где-то на пятнадцать — двадцать процентов ниже, чем на Западе, но никак не в десять раз. И обусловлено это было нашим отставанием по уровню механизации.

Володя слушал вежливо, не перебивая, но мимикой выразительно изображал свое категорическое несогласие.

— Ну и в-третьих, — я победно улыбнулся своему партнеру по интеллектуальному фехтованию, — в магазинах да, было пусто, но в холодильниках-то — густо! Голодных не было. Хлеб чуть ли не бесплатный, молоко и картошка — копейки, основные продукты — в достаточном количестве и очень дешево. Разнообразия продуктов не хватало, но чтобы кто-то систематически именно голодал... — Я развел руками, демонстрируя недоумение.

Выпитое напомнило о себе с предельным коварством: мой локоть отправил в полет стоявший на краю стакан.

— Тьфу ты, довыступался, — ругнулся я, приступая к ликвидации последствий.

"Хорошо, что спор идет без осатанелости. Обычно дискуссия на такую тему на третьей фразе срывается в "сам дурак", — думал, выцарапывая подстаканник из-под полки. — Не переболело еще..."

— Ну да, ну да, — ухмыльнулся Володя, когда я выполз из-под стола на свое место. — Вот спасибо, голода не было. А овощегноилища помнишь? Треть урожая теряли на хранении. А какой картофель в продаже был? Гнилой и на четверть веса глины!

— Было дело... — задумчиво протянул я, вспоминая редкие эпизоды ночных разгрузок вагонов на овощебазе. В памяти всплыли сладковатый запах картофельной гнили и прыжок рассерженной крысы на опрометчиво протянутый палец. А как спать тогда хотелось...

"Пора, однако, на боковую", — подумал я, провожая взглядом плывущую за окном тьму. Сразу навалилась легкая усталость, а азарт спора начал быстро улетучиваться. Я подвел, больше для себя, итоги:

— Говорить, что СССР развалился из-за того, что люди недополучали благ, э-э-э... — Я замялся, пытаясь подобрать выражение повежливее. Не скажешь же малознакомому собеседнику в лицо: "Ты глупость говоришь". — Не совсем логично.

Володя с ироничным пониманием покивал моей заминке.

— Страну развалили не низы, которые порой испытывали определенные материальные лишения. Последние лет десять сельское хозяйство действительно не справлялось, шло ухудшение ситуации. Но эта замятня была инициирована той частью элиты, которая имела все. Именно поэтому бессмысленно вспоминать, "как мало было колбасы". Как раз те, кто раскачал систему и пустил ее вразнос, колбасы имели навалом. Не в том причина. А так... Все было, и плохое тоже было. Но почему же почти всем, жившим в те годы, так упорно кажется, что вместе с грязной водой выплеснули и ребенка? Все могло произойти иначе, если бы не череда ошибок и случайностей. Распад страны уж точно не был предопределен историей, существовали иные варианты.

— А без ошибок не бывает исторического процесса. Все ошибаются.

— Это да... Знал бы прикуп — жил бы в Сочи. Если бы хоть кто-то точно знал, — выделил я голосом последнее слово, — к чему все это приведет, историю можно было бы развернуть в другую колею.

— Навряд ли, — со скепсисом откликнулся Володя. — Исторический процесс обладает инерцией разогнавшегося катка. Один человек для него — что тля под кузнечным прессом. Ничего бы ты не сделал, даже обладая всеми знаниями сегодняшнего дня. Я имею в виду, ничего, что смогло бы радикально изменить историю хотя бы одной страны.

Я откинулся назад, обхватив плечи руками, и задумался над этой гипотетической ситуацией. Володя тем временем вновь наполнил рюмки и, порывшись в бездонном портфеле, достал и разделил молочную шоколадку.

— Пожалуй, я бы поспорил с таким утверждением. Я бы взялся, да кто ж предложит... — грустно пробормотал я, закусывая.

— Что, — недоверчиво хмыкнул Володя, — вот прямо так бы все бросил и взялся?

— Угу. Согласный я, — я запрокинул голову к тускло мерцающему потолочному плафону и напел. — О, дайте, дайте мне возможность!

В глазах у Володи что-то мелькнуло, и он замер, наклонив голову набок и раздумывая. Потом неожиданно резко подался вперед и жестко рубанул ребром ладони по столу:

— Договор.

— Что? — не понял я.

— Договорились, говорю. Пробуй.

— Не смешно, — фыркнул я.

— Согласен, не смешно. Но смешно и не должно быть, — сочувственно прозвучало в ответ.

Попутчик снова принял расслабленную позу и сделал кистью какой-то круговой пасс с потягиванием на себя. Я протрезвел и ошалел.

С минуту мы сидели молча, глядя друг на друга: я — застыв в наклоне вперед, а он, напротив, — небрежно откинувшись на подушку в тени верхней полки. Мысли в голове внезапно устроили подобие шабаша, словно каждая извилина попыталась докричаться до сознания независимо от остальных. Я отстраненно любовался тем, как хаотично возникающие идеи сталкивались и разлетались на фрагменты, из которых складывались новые причудливые комбинации желаний и образов. Затем досадливо тряхнул головой, призывая мозг к порядку, и, добившись хотя бы видимости равновесия, смог вернуться во внешний мир.

— Договор — это было утверждение или вопрос? — спросил я внезапно севшим голосом.

— Пусть будет вопрос. Рассматривайте как оферту, — мягко, с каким-то прорезавшимся легким акцентом перешел собеседник на "вы". — Есть возможность... и воспользоваться ею вы можете до Шепетовки. Через двенадцать с половиной часов мы по-любому расстанемся.

Я побарабанил пальцами по столу, раздумывая. Очень хотелось поверить, и одновременно очень страшно обмануться, поверив. Но мгновенное протрезвление от пасса рукой? Как врач, я знал, что такое не может быть фокусом. Да и что теряю? Я устроился поудобнее:

— Расскажите подробнее. Кто вы, Володя, на самом деле, зачем вам это надо, как вы собираетесь это обеспечивать. И... продемонстрируйте что-нибудь еще, что ли...

Собеседник внимательно вгляделся в мой левый глаз, что-то там выискивая, потом кивнул какой-то своей мысли и, немного помолчав, начал:

— Во-первых, я не "кто", а "что". Явление в процессе... — он покрутил кистью в воздухе, подбирая слово, — самосборки...

Сейчас, Украина-1

— Я решил. Март семьдесят седьмого, в меня.

Сразу резко полегчало. Я махнул в себя рюмку и впился в сочное бедрышко цыпленка. Голова мигом опустела, и теперь в ней вертелось навязчивое: "Сегодня я в последний раз побрился".

Минут через пять тщательно протер руки салфеткой и с тщательно скрываемой опаской посмотрел на существо напротив: