Правда, мы с сестрой сюда не на рыбалку приезжали. Здесь была одна из самых неприятных полос препятствий, которую довелось проходить Олегу, когда он был Сварогом. Половина ПП приходилась на искусственно заболоченный участок... С комарами, пиявками, вонью и прочими болотными прелестями.
— Навевает воспоминания? — Впервые с момента разговора у гостиницы подал голос Ламский, когда мы шли от стоянки к особняку и проходили мимо деревянной арки с надписью "Детский городок" — входа на полигон и полосу препятствий... человек с юмором делал, однозначно.
— Да не особо.
Действительно, не особо. Это для Олега Радовича полоса препятствий "Детский городок" была чем-то выдающимся и неприятным, а для Сая Нагава и Олега Дорина — сущая ерунда по сравнению с любой из миссий "Гантца".
К тому же сейчас моя голова была занята предстоящим "разговором", а не детскими воспоминаниями. И — самое главное — причинами этого разговора. С чего вдруг бывшим родственникам захотелось поговорить с изгнанником, вышвырнутым несколько лет назад из Семьи?
— Ну-ну... — неопределенно хмыкнул Ламский.
Привели меня в какой-то кабинет, усадили за стол (на место посетителя, разумеется) и ушли, велев подождать...
Вот сижу — жду... Уже час жду. Потом девушка в коротенькой юбочке принесла мне горячий сладкий чай с печеньем, который я быстро уничтожил, а потом — снова ждал...
— Не высыпаемся, господин Радович? — Выдернул меня из дремы голос Ламского.
— Очень уж обстановка умиротворяющая, Иван Иванович!
Удивительно, но, кажется, я выспался! И, по ощущениям, проспал часа два! Это на неудобном-то стуле!
— Говорят, что у людей с чистой совестью — хороший здоровый сон. — Ламский уселся в кресло за столом.
— Или полное отсутствие этой совести. Во всяком случае, я знаю как минимум одного человека, который хорошо и крепко спит, будучи бессовестной мразью.
— Кажется, я догадываюсь, кого ты имеешься ввиду, Олег... — Покивал головой Ламский. — Наш разговор будет записываться... не возражаешь?
— С моей-то чистой совестью? Ни капли!
— Кхм... Олег. Как ты понимаешь, мне нужен однозначный ответ на этот вопрос.
— Нет, Иван Иванович, я не возражаю против ведения записи нашей сегодняшней беседы.
— Замечательно! Итак. Среда, восьмое сентября 7511 года, двадцать два часа сорок минут. ("Вот это я "придавил"!") Беседу ведет Ламский Иван Иванович. Олег Ильич, представься, пожалуйста.
— Олег Ильич Радович, ранее — Сварог. — Ламский прищурился и усмехнулся, но промолчал. — Восемнадцать лет. Родился шестого мая 7493 года в Москве.
— Хорошо. Честно говоря, я удивился, когда узнал, что ты вернулся в Москву, Олег. Как тебя сюда занесло? Ты же в Киржаче учился?
— А уж как я удивился, когда меня сюда чуть ли не насильно перевели! Руководство Политеха почему-то решило, что такой умный и талантливый мальчик должен получать образование в центральном филиале Университета, а не в глухой провинции...
— Бывают же совпадения! — Очень натурально восхитился Ламский.
— А что с чем совпало, Иван Иваныч?
Но Ламский, разумеется, не позволил себя поймать:
— Олег, я ж тебя учил... когда-то... тут я задаю вопросы, а ты отвечаешь... И — никак иначе!
Вообще, то, что говорит Ламский — совершеннейшая ересь — теория допросов никак не соотносится с данной ситуацией. Он вообще не имеет права меня допрашивать, представляя частную лавочку. Но зачем же ссориться?
— А-а-а... Да, припоминаю, Иван Иванович. Чему-то такому меня, действительно, учили. Прям, как знали, как знали...
— Ну, не будем отвлекаться. Пятого сентября 7511 года... Олег, попытайся вспомнить, что ты делал в этот день.
— Ну... Иван Иванович. Ну, вы спросили...
— Это воскресенье, если ты запамятовал...
— Готовился к отъезду в Москву, потом ехал в Москву, потом приехал в Москву... Хотя, нет — приехал я уже ночью в понедельник.
— Подробно, Олег. Подробно. Вот, проснулся ты... во сколько ты, кстати, проснулся, и где?
— В своей постели в общежитии... К сожалению, один... — Тяжко вздохнул я, заглядывая в вырез блузки секретарши (или помощницы... или кто она здесь?), снова принесшей чай и сладости. Та стрельнула проказливыми глазками. — Совсем один... — Совсем жалобно протянул я, подмигнув ей.
Подробно, по часам, даже по минутам, я вспоминал воскресенье и описывал весь день. Разумеется, эпизод с дракой в электричке плавно обошел — ехал и ехал, в окно смотрел... к тому же формально эта драка случилась за полночь... То есть уже в понедельник. А рассказать-то меня просили про воскресенье. Ламский уточнял, записывал фамилии тех, кто может что-то подтвердить.
— Ага... а потом?
Рассказываю, как ехал на метро, как заселялся в заранее забронированный номер гостиницы...
Такое впечатление, что у них кого-то убили или что-то ценное украли. И случилось у них эта неприятность примерно с двух до трех часов дня в прошедшее воскресенье, если судить по особому интересу Ламского именно к этому промежутку времени...
— А почему тебя в Москву перевели?
Вздыхаю, но тоже рассказываю... несколько раз.
Допрос длился где-то часа три-четыре. Ламский совсем замордовал меня уточнениями, многократным повторением одних и тех же эпизодов... Нормальный такой добротный допрос одного из свидетелей.
А "короткая юбочка" Марина — секретарша Ламского — все это время таскала мне чай, пирожные, конфеты и печенье, постреливая доброжелательным взглядом... Сладости — это хорошо: при стесненных средствах в них постоянно ощущается потребность... А организм-то молодой и мозг, что характерно, развивающийся (будем надеяться) — сахар нужен, много-много сахара!
— Что ж, Олег. Спасибо за то, что нашел время с нами встретиться и поговорить! Не смею тебя больше задерживать! Конец записи. — Он показательно щелкнул мышкой настольного компьютера. — Можешь идти. На ворота я сейчас позвоню. Дорогу до станции помнишь?
Я поднялся и вежливо улыбнулся:
— Благодарю за чай, Иван Иванович. Я как раз успею к утренней электричке!
— Всего хорошего, Олег Ильич!
— И вам не хворать, Иван Иванович!
+++
Итак, мало того, что обратно к гостинице меня отвозить не стали, так еще и на мой намек на то, что последняя электричка давно ушла — не обратили никакого внимания!
А ведь когда-то на лимузине меня в эти ворота ввозили и охрана честь отдавала... А теперь — будто щенка под забор выкидывают. Топай. Ножками — ножками.
Обиделся? Не-е-ет. Удивился. Сильно удивился.
Дело в том, что в эмоциях Ламский не испытывал ко мне негативных эмоций. Более того, была симпатия и приязнь! Но его действия в конце допроса... точнее, бездействие... Будто он, выкидывая меня за ворота в два ночи, выполнял некий приказ или часть плана. Ну и небольшим чувством вины в меня от него плеснуло...
Посмотреть на мою реакцию? Напасть по дороге? Нет, вряд ли — на платформе камеры и жандармерия, а в Москве я так и так окажусь только утром, в огромной толпе, спешащей на работу... Так что, наверно, именно посмотреть на реакцию... Но как-то сложно все накручено, сложно...
Опять-таки, зачем им потребовались мои показания? Что у них такого стряслось в прошедшее воскресенье после полудня?
А еще я огорчился в ожидании грядущих неприятностей — если они не удовлетворятся моим рассказом (а они вряд ли им удовлетворятся), то будут собирать доказательную базу... включая записи с камер наблюдения электрички. И вот тогда Олегу Радовичу будет очень и очень грустно — придется ему, Олегу, объяснять, некоторые непонятные моменты с бесконтактной транспортировкой тела по воздуху... Черт, как же не вовремя этот Ковыль там оказался! Да и я хорош — мог бы спокойно "на пресс" принять тот детский удар!
Охранники на воротах, не будучи посвящены в хитросплетения внутрисемейных отношений, сильно удивились и даже не хотели меня сначала выпускать:
— Ты куда на ночь глядя, отрок?
— На станцию. — Самое интересное, что не вру ни капли!
— Ты на часы смотрел, парень? Какая электричка в два часа ночи!
Пожилой охранник кивнул на часы над входом. Два — ноль четыре.
— А у меня персональная электричка в два десять.
— Два десять? Так ты опоздал уже! Не успеешь за пять минут до станции добежать...
— Это специальная электричка — у нее стоянка двадцать минут. Как раз успею.
— Лёх, звякни-ка в караулку... кажется, один из отроков не выдержал "Городка" и намылился в самоволку.
Было понятно, что звонить дежурному по поместью второму охраннику совершенно не хочется:
— Так Ламский же звонил уже!
— А этим детишкам голос подделать — что тебе два пальца в розетку сунуть.
— Да вроде не завозили детишек в последнее время... — Удивился напарник, тем не менее прижимая к уху телефонную трубку и надавливая кнопку.
Спокойно жду, пока идут переговоры по телефону. В конце концов, вопрос решен — охранники, пожав плечами, отворили калитку в воротах и выпустили меня из гостеприимного поместья. На лицах — одинаковое выражение "Чего-то мы не понимаем".
— Ну, вот! — Громко огорчаюсь. — Теперь только на "два-сорок" успеваю!
Ну, зато кулинарией всякой и чаем на неделю заправился... Со сладким у бывших приютских очень нежные и трепетные взаимоотношения. А чай Мариночка заваривала очень вкусный.
Кстати, о чае!
Свернул к забору и расстегнул ширинку... Охранники, наверняка, смотрят сейчас на мониторы, из чистого любопытства отслеживая дальнейшее перемещение странного парня, которого руководство приказало выпустить в два часа ночи из поместья.
Ох, хорошо-о-о...!
Интересно, отреагируют? Вызовут наряд, как по уставу положено (и появится этот наряд минут через пять... чтобы попытаться догнать одного-единственного парня, помочившегося на забор), или сделают вид, что не заметили?
+++
— Хорошо-о-о. — Простонал Ламский, открыл глаза и посмотрел на монитор. — М-да... Обиделся парень. Хорошо, что мы его ужином кормить не стали...
— А я бы тоже обиделась! — Девушка бросила на монитор любопытный оценивающий взгляд и фыркнула. — Ну, не так, конечно, но точно обиделась бы!
— Иначе было нельзя, Маришка... Чуть сильнее сожми... Да, вот так... М-м-м...
— А почему?
— Почемучка ты, Марь... Да-да, вот так... О-о-о...
— А все-таки?
— Почемучка и въедливая! Так надо, Марь... Ох... Ох... О... О, да-а-а! Да! Ух...
— Странно как-то...
— Спасибо тебе, родная — теперь почти не болит. Молодец! Мамка научила так с папкиной шеей обращаться?
— Но это же неправильно! — Не позволила Марина сменить тему разговора.
— Дочь! Опять ты... Вот смотри, сейчас папка тебя сильно удивит! Хочешь?
— Конечно!
— Дай-ка телефон...
+++
— Старший унтер-офицер Дерюгин! Ваши документики, гражданин! — Старое, как мир, и до слез знакомое. — Та-а-ак... Радович, Олег Ильич... Почему на скамеечке спим, Олег Ильич? Да еще и на станции Кратово? Когда вот тут у тебя я вижу квитанцию о бронировании номера... Где ты там номер забронировал, Олег Ильич?
Старший унтер-офицер Дерюгин грозно шевелил усами и нависал. Не то, чтобы старший унтер-офицер Дерюгин был очень большим, но — каким-то он был квадратным, коренастым крепышом, неудобным. Я бросил взгляд на часы над платформой... Два-сорок. До первой утренней электрички еще два часа! И ведь только-только засыпать стал на неудобных креслах, предназначенных для сидения, а вовсе не для лежания.
— Гостиница "Московские зори", господин старший унтер-офицер. Улица генерала Емельянова, дом... э-э-э... дом не помню, господин старший унтер-офицер... Но не больше десяти!
Вообще-то, дом одиннадцать, но надо добавить в образ повесы и раздолбая толику достоверности.
— Ну и почему ты спишь не в гостинице "Московские зори", а на станции Кратово? Да еще и на скамеечке?
— На последнюю электричку опоздал, господин старший унтер-офицер.
— Хм?
— У девушки задержался — чаек с плюшками гонял...
— Хм?
— Девушка живет в Кратово. — Вздохнул я. — На улице Зеленой... но дом я вам не скажу, господин унтер-офицер, извините. Прошу меня понять!
— Ай-яй-яй... И сколько же было идти от улицы Зеленой до платформы, господин Радович?
— Пятнадцать минут. Если по улице. А если через Коровий Овраг, то — семь. А если бежать, то и за пять уложиться можно.
Если за эти пять лет там все-таки построили забор — я попал!
— Хм, и короткую дорогу уже к своей... разузнал, хе-хе... И расписание, небось, наизусть помнишь... Что ж ты так не рассчитали-то?
— Ну... — Смущенно чешу затылок. — Общение очень уж интересное пошло в самом конце...
Жандарм, повернулся к напарнику — тоже невысокому, но пожиже.
— Сань. Спроси там, наши кого-нибудь уже прихватили?
Я занервничал, а напарник поднес к губам рацию. И — спустя минуту переговоров:
— Никак нет. Обезьянник пустой.
— Отлично! Следуйте за нами, Олег Ильич!
— А что я сделал-то? — Только этого мне не хватало! Ну, что за день такой!
Или — вот для этого меня "выкинули на мороз" из поместья? Чтобы я попал в караулку? Как-то мелко это для Сварогов!
— Общественный порядок нарушал — спал в неположенном месте! — Веско припечатал унтер-офицер, но тут же расплылся в улыбке. — Не боись! До утра в обезьяннике поспишь, а не под открытым небом, а на первую электричку я тебя разбужу... Девушка-то красивая?
— А то стал бы я последнюю электричку пропускать!
Оба жандарма гоготнули одновременно — мощно, утробно... и одобрительно — эмоционально они были настроены добродушно. И, судя по тем же эмоциям, поверили.
Странно. Не подстава это. Во всяком случае — не похоже. Или — сделана на том самом уровне интриганства, которое недоступно обычному боевику-ликвидатору, которым, по сути, и является любой "гантцтер".
— Коль, оформи на молодого человека незначительное нарушение общественного порядка... ну — намусорил на платформе, допустим. Добавь, что "выбрана мера пресечения — воспитательная беседа в помещении участка. Беседу провел старший унтер-офицер Дерюгин. Задержанный осознал свою вину и раскаивается"... Эй, задержанный? Ты ж раскаиваешься?
— У-у-у, как раскаиваюсь, господин унтер-офицер!
— То-то ж... Давай, распишусь... Задержанный, тоже распишитесь!
В изоляторе временного задержания мне постелили тулуп и выключили свет, оставив только красный дежурный...
+++
— Спасибо, Михал Юрьич! Что? Да нет, ничего он не натворил! А что он сказал? У красивой девушки чай с плюшками гонял? Надо ж — даже не соврал! Хе-хе... Спасибо тебе еще раз, Михал Юрьич! Буду должен!
Ламский положил трубку и хитро посмотрел на чуть покрасневшую дочь.
— Да-а-а, папка... — Фыркнула она. — Недаром тебя Хитрым Лисом прозвали!
— Это кто еще тебе про Лиса разболтал?!
— Ой...
— Мамка, небось? Ну, я ей...
+++
Девушки в Университете смотрели только на меня!
Но совсем не так, как должны смотреть прелестницы на такого красивого и замечательного парня, как я! Взгляды были осуждающие, насмешливые, жалостливые и даже брезгливые! Все это подкреплялось соответствующим эмоциональным фоном.
