Лейтенанту повезло — он успел и освоиться, и зарекомендовать себя в глазах командования многообещающим молодым офицером, прирожденным войсковым разведчиком, дерзким и удачливым. Конечно, тогда у него не было опыта — но командование резонно рассудило, что если лейтенант останется в живых, то необходимый опыт будет им обретен естественным путем.

И был первый успех, в первом же сражении 'маньчжурского инцидента', 21 сентября 1931 года, когда китайская батарея 75-мм пушек, сопровождаемая двумя эскадронами кавалерии, въехала прямиком в засаду, устроенную взводом конной разведки, которым командовал лейтенант Инукаи. Далеко не все самураи могли представить командованию такой трофей, как три пушки. И подвиг был должным образом оценен, орденом по окончанию кампании. Первая награда молодого лейтенанта! (прим. — у японцев не награждали во время войны, а лишь по завершению ее — В.С.)

После были и Чзиньчжоу, и Харбин. И два десятка старших 'офицеров' 'маршала' Чжан сюэ-ляна, захваченных вместе с их имуществом, которое они тщетно пытались спасти от наступающей Императорской Армии, полтора десятка взятых пулеметов, более двух тысяч перебитых 'береговых обезьян', недостойных называться солдатами — да, этот результат был достоин уважающего себя самурая!

Тут на лейтенанта Инукаи обратили внимание в разведотделе, решив что таланты молодого офицера принесут больше всего пользы на северной границе Маньчжоу-го, а не в полковой разведке — после чего у Иеясу-сан началась совсем другая жизнь, мало напоминавшая жизнь обычного строевого офицера Империи. Дело было в том, что на русско-маньчжурской границе и до того шла необъявленная, но от этого не становившаяся менее жестокой и беспощадной, война между большевиками и их врагами, проигравшими Гражданскую войну, но не смирившимися с поражением. Среди эмигрантов хватало и опытных офицеров, и потомственных воинов, в России называвшихся казаками — они формировали отряды, переходили границу, убивали большевистских функционеров, чекистов, пограничников и обычных армейцев, захватывали добычу. Большевистское НКВД отвечало ударом на удар, при этом также мало считаясь с неприкосновенностью границы — скучать не приходилось никому. А с тех пор, как Империя Ямато взяла Маньчжурию под свое благотворное покровительство, действия "белогвардейских" отрядов обычно проводились в интересах разведки Квантунской армии, имея своей целью вывод из строя экономических и военных объектов, в изобилии строившихся большевиками на пока еще русском Дальнем Востоке, ну и конечно, сбор разведывательной информации. Эмигранты, которые соглашались подчинить свои действия мудрому руководству офицеров Империи, получали современное вооружение и снаряжение, проходили разведывательную и диверсионную подготовку; зачастую их в приграничной зоне прикрывали подчиненные Иеясу-сан и его коллег — ну а упрямцы, которые не соглашались, просто переставали жить.

За десять лет такой необъявленной и незаметной войны лейтенант Инукаи стал капитаном, командиром отдельного кавалерийского эскадрона — очень непростого эскадрона, где больше половины личного состава составляли унтер-офицеры, а прослуживших на границе менее пяти лет, можно было пересчитать по пальцам двух рук. Поскольку и служба была соответствующей — немногим удавалось прослужить в этой скромной части пограничной охраны Маньчжоу-го больше трех лет, остальные же либо увольнялись по ранению, либо их души попадали в храм Ясукуни. Но на их место приходили новые, все добровольцы — зная, что эта служба не только почетна, но и хорошо оплачивается. Сомневающимся было достаточно посмотреть на молодого капитана, кавалера шести орденов (прим — для Японии того времени это очень, очень много — орденами награждали невероятно скупо, причем, как уже сказано, лишь по окончании войны — В.С.), разъезжающего на трофейном русском "Форде" (прим. — имеется ввиду "эмка", для Японии того времени даже такая машина, примерно как бы для нас сейчас "Бентли" или "Ламборджини" — В.С.). Сам же майор, вспоминая то время, с трудом удерживался от того, чтобы расплыться в счастливой улыбке — это была не служба, а сбывшаяся мечта самурая, в которой было и смертельно опасное противоборство с достойным врагом, и славные победы, и достойные истинного самурая отступления в полном порядке, и заслуженные награды, полученные из рук вышестоящих офицеров, и богатая добыча, взятая 'на острие катаны'. Было и другое — майор вряд ли бы признался в этом самому себе, настолько это было дико и неприемлемо для офицера помешанной на субординации Императорской Армии — ему очень нравилось быть самостоятельным, что выражалось в том, что ему только ставили задачу, а пути ее осуществления он сплошь и рядом разрабатывал сам.

Со второй половины 1943 года настали времена не очень хорошие — строжайший приказ военного министра, основанный на Высочайшем Повелении "не раздражать СССР", приходилось выполнять, свернуть не только собственные рейды на русскую территорию, но и резко сократить акции эмигрантских групп, теперь, за редкими исключениями, о диверсиях не могло быть и речи, проводились лишь разведывательные выходы. И это происходило тогда, когда русские пограничники, войсковые разведчики, не говоря уже об осназовцах, и не думали как-то сворачивать свою подрывную деятельность против интересов Империи! Единственным исключением были акции по прикрытию выхода на территорию Маньчжоу-го особо ценных агентов. Но тут боги отвернулись от капитана Инукаи — если за прежние двенадцать лет он получил всего лишь четыре легких ранения, то теперь в рядовой для него операции, он стал калекой. Да, хирурги сумели спасти ему ногу, но не смогли полностью сложить раздробленную пулей бедренную кость, из-за чего раненая нога стала на пять сантиметров короче — и поэтому, после госпиталя о возвращении в свою часть пришлось забыть!

Старый товарищ по разведотделу Квантунской армии, ныне служивший во 2-м управлении Генерального штаба, предложил капитану должность начальника разведки заштатной 91-й пехотной дивизии, чтобы в аду ее любили северные демоны! Прибыв на новое место службы, Инукаи сначала хотел проклясть от всй души изменившую ему удачу. Эта дивизия была сформирована из двух наскоро сколоченных пехотных бригад, в задачу которых входила оборона двух кусков дерьма в самой заднице Тихого океана — и люди там собрались соответствующие: все неудачники и неумехи, от которых мечтали избавиться командиры действительно первоклассных соединений, сопливые молокососы и ни на что не годные старики, пропившие последние мозги пьяницы и полные ничтожества — таковы были в большинстве своем офицеры дивизии!

Но товарищ намекнул, что эта дыра сейчас — именно то место, где настоящий "квантунец" сможет достойно послужить Империи. Подтверждением тому было производство Инукаи в майоры. А также тот факт, что этим сборищем недоносков, именуемых по недоразумению 91й пехотной дивизией, командовал весьма уважаемый в Квантунской армии генерал Фусаки. И то, что очень скоро на Шумшу был переброшен из Маньчжурии 11-й танковый полк, командиром которого был еще один добрый приятель Инукаи, подполковник Икеда.

Встреча старых друзей была отмечена грандиозной пьянкой. Дело было не только в давнем знакомстве взаимно уважавших друг друга офицеров — и Инукаи, и Икеда принадлежали к числу тех, кого даже их сослуживцы, не разделявшие их взглядов, между собой называли "бешеными". Меморандум генерала Танаки, прочитанный ими в бытность даже не лейтенантами, а зелеными курсантами, стал с тех пор для них столь же свят, как кодекс бусидо. В этом документе было именно то, к чему они тянулись, чего хотели, о чем до хрипа спорили в казармах после отбоя и в недорогих кафе во время редких увольнительных. Империя Восходящего Солнца бедна собственными ресурсами, и чтобы выжить, должна захватить Китай. Это сделает ее хозяином всей Азии, позволит собрать "восемь углов под одной крышей", возглавить борьбу угнетаемых желтых братьев против белых гайдзинов! Владение Азией будет шагом на пути к власти над миром. Вот истинно великая цель, ради которой самураю достойно жить и умереть!

Сомнения и споры поначалу вызывало лишь то, имеют ли они моральное право рисковать жизнью всей нации Ямато ради достижения господства над миром — ведь настоящий самурай не может проявить непочтительность к своим родителям, равно как и пренебречь интересами своих детей, а риск жизнью всей нации Ниппон вполне можно было расценить именно так. Решили, что поскольку целью является достижение господства над миром именно в интересах всей нации, то такая цель оправдывает любые средства. И если внутри нации Ямато справедлив принцип, "как нет цветка краше сакуры, так нет человека лучше самурая", то по отношению к всему прочему миру должно быть принято, что все японцы перед гайдзинами, это как самураи перед простонародьем — разве мы, в отличие от всех прочих, не ведем происхождение от Богов, и нами правит не Божественный Тэнно, потомок самой Аматэрасу? Долг самурая, вести за собой, во всей полноте приняв на себя права и обязанности офицера по отношению к подчиненным — только тут имелась в виду не просто служба под знаменами Тэнно, но вся жизнь нации Ниппон. Тогда все становилось на свои места — офицер имеет полное право жертвовать жизнями даже всех своих солдат ради выполнения поставленной задачи.

Европеец бы сказал, что "бешеные" попытались, и не без успеха, довести милитаризацию общества до абсолюта, сделать всю страну военным лагерем, где гражданская власть целиком и полностью подчинена военным, вплоть до того, что высшая власть в государстве принадлежит облеченному доверием армии генералитету. Вообще, подобную идею высказывал как идеал (но даже не пытался реализовать) германский генерал Людендорф. Однако в Европе так далеко по пути милитаризации страны не заходил никто, даже в Третьем Рейхе власть военных уравновешивалась гражданскими и партийными инстанциями. Да и в прежней Японии никто и никогда не распространял принципы 'Буси-до' и 'Хага-курэ' на тех, кто не принадлежал к сословию самураев, даже на мобилизованных воинов-асигару, не говоря уже о гражданских людях. Но "бешеные" были по-своему логичны, рассудив, что только нация, ставшая своего рода "коллективным самураем" сможет покорить и удержать в подчинении многократно превосходящих ее численно гайдзинов. Ну а если она не сможет достичь поставленной цели, то все знают, как должно смывать позор поражения настоящему самураю.

Потому, когда подполковник наконец посвятил майора в суть поставленной перед ним задачи, ответ Инукаи был короток и прост — что именно я должен сделать? После чего майор Инукаи со всем мыслимым рвением, прилагая все свои силы, недюжинный интеллект и огромный опыт, приступил к сбору максимально полной информации о русской группировке на Камчатке. Задача была не самой сложной, поскольку у русских был один транспортный узел, он же единственный относительно крупный населенный пункт — город и порт Петропавловск-Камчатский.

Второе управление Генштаба (в лице вовлеченных в заговор, но оставшихся майору Инукаи неизвестными, хотя он конечно, был уверен, что его приятель, сосватавший его не это место, принадлежит к их числу) оказывало всю возможную помощь — так, в виде исключения, начальнику дивизионной разведки был предоставлен прямой доступ к информации, добываемой агентурными сетями центрального подчинения и переданы на связь некоторые ценные агенты. К сожалению, перевод на Шумшу опытных разведчиков из Квантунской армии был чреват опасностью разоблачения — если уговорить их нынешнее командование расстаться с ценными кадрами было возможно, хоть и с большими усилиями, то скрыть от недоброжелателей "квантунцев" перевод профессионалов высокого класса в заштатный гарнизон было невозможно; естественно, у вышеупомянутых недоброжелателей мгновенно бы возник вопрос, а что 'квантунцы' готовят на Северных Курилах, если они целенаправленно переводят туда своих лучших людей? А если заговор предусматривал действия и в Маньчжурии, то тем более, люди были нужны там. Потому, Инукаи приходилось довольствоваться теми кадрами, которые могли попасть в его подчинение естественным путем, и которые делились на две категории: ничего не знавшие и не умевшие молокососы, у которых даже не было протекции, необходимой для того, чтобы попасть на сулящее карьерные перспективы место службы, и никому не нужные ничтожества.

Японская разведка на Камчатке велась по четырем линиям: во-первых, войсковая, 91й дивизии (непосредственно подчиненная майору Инукаи), во-вторых, разведчики Генштаба, работавшие под "дипломатической крышей" консульства Империи в Петропавловске-Камчатском, в-третьих, нелегалы того же Генштаба, независимо от резидента в консульстве, с замкнутой на себя агентурой, ну и в четвертых, аналогичные структуры (легальные и нелегальные) были у разведки Флота — к которой еще добавлялась информация, поступающая от японских рыбаков, занимавшихся ловом рыбы и крабов в водах Камчатки. Причем вовсе не обязательно было на каждом сейнере иметь представителя разведки — капитаны, как правило офицеры запаса Флота, считали своим долгом незамедлительно сообщать все замеченное, что могло представлять интерес. Но если информацию, идущую в Генштаб, Инукаи получал незамедлительно, то чтобы получить что-то у флотских, приходилось проявлять высокое искусство дипломатии — чему весьма помогало то, что в дальних гарнизонах на краю Империи, где Армия и Флот работали в тесной связи, зачастую деля одни и те же тыловые объекты, грань между ними заметно размывалась.

Здесь и раньше было неспокойно. Первые тревожные признаки появились уже в конце лета 1943 года — русские начали массово заготавливать лес, из Америки в большом количестве везли строительные материалы; с апреле же 1944 года, едва просохла земля, на Камчатке развернулись широкомасштабные строительные работы — склады, казармы, парки для техники, топливохранилища, расширялись и бетонировались аэродромы — все это нельзя было истолковать иначе, чем оборудование стратегического плацдарма. В июле 1944 года произошел первый инцидент в проливе, когда с конвоя из двенадцати транспортов, под охраной эсминца и трех сторожевых кораблей, при попытке обычного досмотра по японским катерам был открыт предупредительный огонь из пулеметов, дальнейшие переговоры ни к чему не привели. Два года назад подобная наглость однозначно привела бы к уничтожению наглецов, посмевших нанести оскорбление Императорскому Флоту — но теперь уже был приказ, "избегать инцидентов, могущих осложнить отношения Империи с Россией". Поэтому русский конвой прошел беспрепятственно — и ответ из Токио, пришедший через десять часов, подтвердил, что и впредь не следует настаивать на досмотре грузов, если возникнет опасность "инцидентов", а попросту, войны.

Инукаи усмехнулся — в принципе, в досмотре русских грузов не было большой нужды (в плане информации, а не возможности их задержания). Поскольку японская разведка имела в Петропавловске очень ценного агента, работавшего в порту бригадиром крановщиков. И этот человек не был предателем, завербованным за деньги — служба японцам была для него местью большевикам за своих родителей, расстрелянных в тридцать восьмом. Что с точки зрения Инукаи, было вполне достойным для воина и мужчины занятием — нет, будь агент абсолютно продажной сволочью, готовой за пачку банкнот сдать родного отца, с ним также имели бы дело, "в разведке нет отбросов — есть кадры", вот только доверие к его информации было бы существенно ниже, и таких людей не слишком берегут. Здесь же было сделано все, чтобы максимально обезопасить этого агента, он даже с резидентом не встречался лично, оставляя донесение в непромокаемом пакете в одном из оговоренных мест и делая о том отметку на определенном заборе, стене или столбе — увидев которую, сотрудник консульства, или посланный агент-"почтальон", отправляется на берег с удочкой, что считается у русских совершенно безобидным, и забирает послание — излишне говорить, что ни "почтальон", ни даже дипломат, ничего не знают об отправителе. На взгляд Инукаи, русские большевики совершили большую ошибку — если то, что произошло у них в 1917 году можно приблизительно сопоставить со сменой династии на троне. Вписали всех сторонников прежней династии, "эксплуататорских классов" — в "лишенцы", "бывшие", не имеющие никаких прав, наподобие японских "неприкасаемых", буракуминов — разумно, хотя наверное, проще было бы всех перебить! Хотя во время кампаний по поиску предателей, наподобие той что была в 1937 году, именно "лишенцы" шли первыми — подобно тому, как самурай имел право убить буракумина лишь за то, что тот посмел попасться ему на глаза. Но видно, демоны закрыли кому-то глаза, если человек из "бывших" оказался на месте, где мог нанести вред — в отличие от страны Ямато, где буракуминам дозволены лишь самые грязные работы, вроде вывоза нечистот и дубления кожи!