-Человека из ЦК ждем — ответил он, смотря на дверь — предупредили нас, что будет. И не один, а с помощником-референтом. Знаете, начальство не опаздывает никогда — оно лишь задерживается.

-Тогда можете приступать — говорю я серьезно — вот мое удостоверение.

И показываю "корочки" Инструктора ЦК ВКП(б). У товарища вид, в первую секунду, совершенно ошарашенный.

-Тогда, товарищ Лазарева, прошу в президиум.

Хорошо, что тут сцены нет, и трибуны на ней. А просто стол со стульями, за которым тотчас находится место для меня и Лючии. Товарищи с ответственным видом кладут перед собой блокноты и карандаши. А я — свою сумочку, не в руках же держать все время, и на коленях неудобно? И мероприятие начинается.

Насколько я поняла, Иван Антонович, после издания сборника своих рассказов, задумался о фантастике — ой, это выходит, раньше чем в мире "Рассвета", там ведь у него еще "На краю Ойкумены", две книги вышли, и лишь после "Туманность Андромеды"? И еще больше десяти лет до того — хотя если человеку уже под сорок, характер сложился, опыт набрался, мировоззрение сформировалось, то вполне может взяться — вот только будет это совсем другая вещь, интересно! И кто же это идею подал — или Ефремова кроме меня еще кто-то опекает? Хотя мог и сам дойти, раз он после такие замечательные книги написал, значит сидело уже это у него в душе? И "андромеда" там начала издаваться в "Технике-молодежи" с января 1957, еще до спутника, это уже после космическая фантастика косяком пошла — вот интересно, кто это на "Воронеже" такой любитель, и кто мне на ноут подборку делал? Которую я читала, среди прочих занятий — когда в Москву вернулась, а Владик не родился еще, времени свободного было навалом. Так вполне мог Ефремов беляевской "Звездой КЭЦ" вдохновиться, или "Прыжком в ничто". Если сумеет еще один важный компонент в книгу добавить...

А мэтры считают фантастику чем-то несерьезным. И советуют прекратить баловство, и заняться соцреализмом, то есть воспеванием боевого и трудового подвига советских людей. Что кое-кто из них в кулуарах называет "обязаловкой", "тягомотиной" и даже "моральным госзаймом", есть уже сигналы, с конкретными именами — но это пока другая история. Ой, как очередной критик обличает, с каким пылом — не иначе, от зависти, что кто-то может летать мыслью, а ему не дано! Однако, надо Ивану Антоновичу помочь — а то заклюют! И не родится Великая Книга — ну не может же человек на взлете своего таланта плохую вещь написать!

-Простите, товарищ, отчего вы сравнили фантастику с "пинкертоновщиной"? — спрашиваю я — лично мне например, очень нравятся книги Александра Беляева. И Жюль Верна. Что на ваш взгляд плохого, если наши советские люди, в первую очередь молодежь, будут читать подобные повести и романы?

Критик в ответ начинает говорить о долге советского писателя, выдавать на-гора продукт высшего сорта. А это очевидно, что развлекательное чтиво никогда не сравнится с настоящей литературой.

-Тогда, будьте добры, дайте определение что такое "настоящая" — продолжаю я — что вы сказали, это сложный вопрос, не литературоведу не понять? Вы для литературоведов пишете, или для широкой публики?

Снова словесная вода минут на пять. Слушать устала — и кажется, не только я одна.

-Может вы, товарищ Инструктор, проясните линию партии? — спрашивает председательствующий — если конечно, вы беретесь судить о литературе.

Ах так? Еще и с намеком? Ну, получите!

-Я не берусь судить о литературе как таковой — начинаю я — но вы согласны, что литература не сама по себе нужна? А чтобы люди, читая, сами становились лучше, духовнее, умнее, добрее. То есть, решалась задача образования — возможно, в художественной форме, где на фоне сюжета сообщаются сведения из естественных наук — что очень хорошо выходило у Жюля Верна. Или задача воспитания — но для того нужно, чтобы герои были настолько реальными, живыми, что их жизненный опыт становился вашим, после прочтения. Вы, товарищ, хотите возразить?

Еще один критик, начинает ссылаться на классиков. Что это общеизвестно, классическая литература тем и отличается, что ставит во главу именно философские, человеческие проблемы.

-А разве мы не об одном говорим? — удивляюсь я — вот скажите, чем переживания какого-нибудь молодого Вертера или Чайльд Гарольда лучше формирования характера нашего советского человека? Вопрос лишь — сумеет ли писатель сделать своих героев настолько настоящими? У вас есть сомнения, что у товарища Ефремова это получится?

Еще кто-то встает, и призывает, ну и пусть тогда автор про наших современников и пишет, как они строят коммунизм. Зачем фантазию приплетать без меры?

-Простите, товарищ, а что тогда такое художественная литература, как не вымысел? — отвечаю я — или по-вашему, писатель должен репортером быть? И если вы к фантастике относите по принципу, действие в будущем происходит, то отчего это исключает достоверность образов героев, то есть истинную "классичность", как я уже сказала? На мой взгляд, любая книга, и про современность, и про будущее, может быть как истинно художественной, так и "чтивом", это уже от мастерства автора зависит. И вы товарищу Ефремову заранее отказываете в таковом?

И так еще с полчаса. Уф, отстояла я Ивана Антоновича — он конечно, не мальчик, много в жизни прошел и повидал, но перед мэтрами робел поначалу, как я в Киеве, перед "заслуженными партийцами". Главное, чтобы сам он в себя, именно как в писателя, поверил!

А то ведь — настоящая фантастика, это не только и не столько высоконаучные изобретения! Вот прочла я изданную недавно "Тайну профессора Бураго", так уверена, забудут ее очень скоро — потому что живых людей там нет, а научное быстро устареет. В то же время "Аэлиту" и "Гиперболоид инженера Гарина" и в конце века будут читать, мне мой Адмирал говорил! Так и Ефремова — не забудут. За то, что он напишет — можно и поспорить, подраться!

А когда все встали и начали расходиться, подходит ко мне интеллегентного вида человек средних лет, чуть полноватый, в очках, и спрашивает:

-Простите, Анна Петровна, а вам не кажется, что это противоречит самому духу творческой интеллегенции? Писать не то, что хочет душа и совесть, а чего изволит власть? О нет, я не мечтаю вас переубедить — поставлю вопрос иначе. Вам не кажется, что тогда "правильная" бездарность будет выше чем "неправильный" творец? И все затопит волна серости — исповедующей безупречно правильные политические взгляды.

-Отчего же выше? — отвечаю я — "правильные" взгляды в данном случае, это не больше чем намерение выпустить продукцию. А если вышел брак — то отвечай за это!

-Предлагаете судить писателей за вредительство?

-Зачем? — удивляюсь я — если кто-то за работу инженера возьмется, и не справится, его в подсобники разжалуют, заготовки таскать, может, лучше получится. Так и тут, если не получается быть писателем — на производство иди. Кстати, товарищ, вашего имени-отчества не расслышала?

-Наш английский гость — влез председательствующий — профессор Исайя Берлин, из Оксфордского университета. Друг СССР, приехал изучать историю русской литературы, и демократического движения — творчество Герцена, Белинского, Чернышевского.

А по-русски говорит чисто! Быстро вспоминаю, что читала про эту фигуру — это верно, что профессор Оксфорда, философ, экономист и литературовед, но в данном случае еще и второй секретарь английского посольства, работающий на МИ-6! Родился в Риге в 1909, в семье капиталиста, не принявшей революции и эмигрировавшей 1921 году в Британию. Философии его не помню, что-то там про свободу как абсолют. Любопытно, а здесь он случайно оказался, или?

-Но все же согласитесь, творческий процесс не равен производству. Творец не может по приказу сесть и написать "Войну и мир". Ему нужна свобода, как необходимость.

-А наших писателей кто-то лишает свободы? — отвечаю — я кажется, упомянула лишь одно обстоятельство. Если членство в Союзе Писателей подразумевает получение неких благ от государства — то будьте добры государству быть лояльны! А то непорядочно выходит. Не согласен с чем-то — так попробуй издаваться сам, наш закон этого не запрещает... если издатель найдется.

-Вы отлично знаете, что такого изгоя никто не издаст! — сухо отвечает Берлин — и выходит, что у вас творческие люди лишены свободы. Или издавайся, славословя — или молчи. В то же время в любой демократической стране существует свобода слова. Как сказал Вольтер, "я не согласен с этим человеком — но я готов отдать жизнь за его право высказывать свои убеждения". О нет, я не собираюсь никого переубеждать — но интересуюсь, разве вы не видите, что ваши ограничения приводят к скудости интеллектуальной жизни и обеднению мысли, в конечном итоге?

-А разве у вас иначе? — спрашиваю я — неужели разрешили бы напечатать того, чье мнение идет вразрез с официальным? Насколько мне известно, в Британии тех, кто выражал даже словом в частной беседе поддержку Гитлеру, ждали реальные тюремные сроки! И ваша свобода разве дозволяет — критиковать свое же правительство?

-Неизбежные ограничения военного времени — ответил англичанин — что до остального, то да, у нас, цинично говоря, имеет место принцип, кто платит, тот в своем праве. Однако же согласитесь, это справедливее, чем диктатура — потому что владеющих достаточными средствами может быть больше, чем руководящих бонз! И собственность безразлична к политическим взглядам — значит, среди заказанных точек зрения неизбежно будет и плюрализм.

Ага, плюрализм в мозгах, это шизофрения! Как в "перестройку" и случилось — но про то английскому гостю знать не надо! В своих заморочках — сами разберемся, без заграничных советчиков! Поскольку, вот не верю ни на копейку в их бескорыстие и беспристрастность!

-Бесспорно, вы, русские, очень талантливый народ — тем временем говорит англичанин — однако же и талантам нужен простор для реализации...

Он говорил еще что-то, слова оплетали как паутина. Так, что мне даже хотелось спать — но в то же время я с удивлением заметила, что отношусь к этому Исайе с растущей симпатией и доверием. Это было неправильно... ой, опять нить потеряла, о чем это я?

-Ань, ты что? — Лючия дергает меня за руку.

И наваждение ослабевает. Что это было, гипноз? Ах ты сволочь, скандал поднять, или... а вот не смотреть ему в глаза, только на плечо. Понял он или нет, что не получилось?

-Анна Петровна, мне интересно, кто же был автором того множества стихов и песен, вошедших в обиход два-три года назад. Даже в ВУОАП (прим — Управление по охране авторских прав — В.С.) не знают имен, ссылаясь на неких моряков Северного флота или солдат Ленинградского фронта.

-Она ничего вам не скажет! — заявил подошедший Иван Антонович — а вас я попрошу уйти!

И англичанин как-то вдруг стушевался, и почти убежал. И что же что было? Какая симпатия — лишь брезгливость чувствую, будто меня прилюдно попытались раздеть!

-Видел я подобное в экспедиции в Туркестане — сказал Ефремов — не гипноз, но что-то похожее. Тот, кто там мне это демонстрировал, хвастался, что так можно продать любому самый негодный и ненужный ему товар! Тут главное, не смотреть в глаза. И помогает также резкое движение или шум. И конечно, если вы с самого начала относитесь к "продавцу" не нейтрально, а настороженно. Но каков гусь!

-Ань, ты стояла, слушала, и мне вдруг показалось, что тебе нехорошо — вставила Лючия — ты будто смотрела и не видела ничего.

-Спасибо тебе — отвечаю — и вам, Иван Антонович. Это не гусь, это враг! Пойдем, пора нам уже!

И никто больше — ничего необычного не заметил! Пожалуй, надо на вооружение взять, узнав подробнее, что это такое. Помнится мне, у потомков я читала что-то про "нейролингвистическое программирование" — похоже на это? Интересно, а если вуаль на лицо опустить, это бы помогло? Слабость накатила — может, присесть? Нет, лучше домой!

-Я провожу — говорит Ефремов — а то мало ли... На мое плечо обопритесь!

Ну нет, я пока еще на ногах стоять могу. И что люди подумают? Неспешно идем по коридору. Англичанина не видно нигде.

-Создав живых героев, хороший писатель воспитывает читателей — задумчиво говорит Иван Антонович — но тогда верно и обратное. Злой гений может талантливо и эффективно людей развращать, оскотинивать. Талант выходит оружием, могущее служить и добру и злу, он не ценен сам по себе. И на писателе лежит ответственность за то, куда он зовет?

-Именно так! — киваю я — так вы возьметесь за фантастическую вещь о людях будущего? О нет, я вас не тороплю — понимаю, что это очень трудно, заглянуть за горизонт. Но когда-нибудь после, возможно очень скоро, вы это напишете.

-Постараюсь — ответил Ефремов — как только пойму, о чем писать.

Снова в глазах темнеет? Ведь еще не вечер, чтобы сумерки. Зато небо затучило, и сразу стало прохладно, и еще ветер поднялся — напрасно плащ не накинула, выезжая! Платье на мне треплет, как флаг на демонстрации, то надует, то плотно облепит, пока к машине, нас ожидающей, идем.

-Простите, Анна Петровна, вы наверное, спортом занимаетесь? — спрашивает Ефремов.

-Есть немного — соглашаюсь я, одергивая подол — а что?

-Да просто... — смутился Иван Антонович — вам никто из скульпторов не предлагал, с вас греческую богиню лепить?

Ой, только этого мне не хватало! Однако же, приятно: значит, форму сохранила. Нет, мой Адмирал меня, конечно, всякой... но стройной и красивой, ему приятнее будет. И мне тоже — представляю в мечтах, как мы когда-нибудь вместе, и на большом белом пароходе, на палубе стоим, а вокруг синее море, яркое солнце, и свежий ветер. Ко мне все пристает, с платьем играет, юбку солнцеклеш как зонтик вздувает и вверх крутит, я еле поймать успела, пока не случилось "мерилин"! С моим Адмиралом наедине, был бы лишь повод улыбнуться — а Инструктору ЦК на службе и "мини" недопустимо, чтобы подол выше колен!

-Будет буря? — Лючия озабоченно глядит на небо, за шляпу схватилась, платье тоже прижала у ног.

-Я знаю! — отвечаю я спокойно.

Итальянка посмотрела на меня с удивлением. А это просто слова из фильма иных времен, про стального человека и восстание машин, там этот диалог героини, Сары Коннор, в самом конце. С тем же смыслом — надвигается новая война. И необязательно "горячая" — тому, что там с СССР случилось в девяностых, Гитлер бы аплодировал, заодно с англо-американскими империалистами!

А Лючии кстати, посоветую эти слова в сценарий ее фильма вставить. Тоже в последний эпизод! Поскольку "Терминатор" (вот, название вспомнила!) в этой истории вряд ли будет выпущен у нас на экраны.

Предлагаю Ефремову его подвезти — он отказывается, ему в другую сторону. И, простившись с нами, спешит к автобусу, пока не начался дождь. А я на свежий воздух выбравшись, после сидения в четырех стенах, даже рада! В небе картина, как из горьковского "Буревестника" — тучи стеной надвигаются, вот и молния блеснула, гром ударил, ой и прольется сейчас! Ветер, было притихший, задул снова и еще сильней, гонит пыль столбом, с шумом гнет деревья в сквере, у прохожих шляпы и фуражки с голов летят, у женщин юбки взбесились и прически — все хватаются за головные уборы, держат полы и подолы, оглядываются и ищут где укрыться, переждать. А я стою и улыбаюсь надвигающейся буре, петь хочется или стихи читать — ветер, ветер, на всем белом свете!