Времена надежды: Наместник

Остромов грустно склонил голову, соглашаясь.

Хартли потер ладони:

— Значит, до осени будем расширять память. Первый урок такой: в мыслях отведи восемь памятных мест. Лучше всего — представь воочию, как утром просыпаешься. Видишь спальник. На спальнике стоит первая вещь, которую нужно запомнить. Потом идешь умываться. В умывальнике плавает вторая вещь. Представь, реторта плавает. Как утка...

Спарк улыбнулся. И носиком стучит в деревянный бортик. Словно наяву.

— Чем ярче образ, чем невероятней, тем легче запоминается, — наставник подхватил улыбку. — Вот, когда расставишь так восемь вещей в памяти, словно записал на свиток. И потом, как потребовалось вспомнить, сперва представляй себе спальник. На спальнике...

— Реторта синяя!

— Хорошо. В умывальнике?

— Реторта желтая.

— На крыше отхожего места?

— Фляга. Ручки нет, потому на гвоздь не повешена, а стоит на крыше.

— У коновязи?

— Пара гребней привязана. Как восьминогие кони.

— Отлично! Занимайся. Через две октаго проверим тебя еще раз.

* * *

— Раз Хартли не объяснил, попробую я, — Стурон вязал сетку. Рукоделие не мешало говорить. Каждый урок старый маг чтонибудь мастерил. Подпиливал костяные ушки для охотничьих стрел, плел корзинки, подтачивал поварские ножи, чистил земляные орехи; наконец, грибы перебирал — ни разу еще Спарк не видел, чтобы крепкие коричневые пальцы учителя лежали праздно.

— ... Тут все просто. Всякое объединение разумных существ в общество, в цивилизацию, "ensystemo", всегда вызвано давлением извне. И все системы делятся на два рода и два вида. — Стурон потянулся. Челнок с намотанной тонкой веревкой щелкнул по лавке. Спарк и Ратин вздрогнули: так резко и неожиданно случился звук. Учитель успокоил их улыбкой, сел поудобнее, и продолжил:

— Первого рода — как войско набирают. Или упряжку. Чужой волей, по приказу. Второго рода — как ваша ватага в Пустоземье составилась. По вольному хотению. Отсюда главное различие: в системах первого рода всегда надсмотрщики нужны. Потому что создатель системы хочет одной цели, а те, кто в ней состоит — совсем другой. Возчик правит к городу, а кони тянут к воде. На то и кнут... — дед прищурился от уходящего к закату солнца, и лицо у него тотчас сделалось хитрое-хитрое. Ратин даже обернулся украдкой: не готовит ли кто со спины каверзу?

Но за спиной обоих учеников была всего лишь теплая бревенчатая стенка амбара. А справа красными ветками кивала рябина. Школу построили в урочище Рябиновый Край. Медведь Раган живо освоился с обилием ягод, выпросил у Хартли большой чан, и вот уже третий день варил загадочную не то мазь, не то пастилу, не то бальзам, обещая удивить вкусом на Осеннем Празднике.

— ... В системах второго рода все хотят одного и того же; потому там и нет расходов на проверки и кнут не требуется, — завершил свою мысль старый маг. Ловко продел челнок в две петли, затянул, закрутил — и сам засмеялся ловко сработанному узлу.

...— А системы первого рода строят в тех вещах, которые никто делать не хочет, но надо. Все равно, что подтираться. Радости никакой, но перестань — мигом запаршивеешь.

Ратин выпрямился, расправил плечи, махнул руками. Шумно выдохнул. Сел. Вытянул из сумочки на поясе точильный камень, из ножен — нож. Пристроил все это рядом с собой на лавке и зашуршал лезвием по точилу. Спарку стало неловко: все делом заняты, а он сидит дурнем.

— Возьми в амбаре миску рябины, — посоветовал маг. — Ягоды с гроздей обдерешь.

Спарк послушно сходил в амбар. Выволок изрядной величины медный таз, полный красных кистей. Сбегал к Рагану, принес чистый кувшин, куда и стал ссыпать твердые алые шарики. Некоторое время все сосредоточенно молчали. Наконец, Ратин дотянул последний проход. Убрал нож, точило и спросил:

— По-твоему выходит, власть нужна не сама по себе, а как... ну, плетка?

Стурон повернулся к проводнику:

— Вот ты мне рассказывал про какого-то из ваших знаменитых правителей. Что власть для него была, как хороший инструмент для арфиста. Столько лет живу, а точнее определения не видел! Он с помощью власти делал свою страну, а не просто себе пузико щекотал. Хотя и жесток был сверх всякой меры, а все равно его запомнили.

Спарк от похвалы даже малость покраснел. Ратин несогласно заворчал:

— А что же тогда все, кто до власти попадет, гребут только под себя?

Стурон отложил сетку и поглядел на будущего судью прямо:

— Потому, что и выборное вече, и единодержавие, и народное правление, и даже бунт крестьянский или там дворянский заговор — именно орудия. Как топор. Сам по себе топор на дерево не поднимется, надо руки приложить. А где люди рук прилагать не желают, там нечего на власти пенять. Правитель у тебя плохой? А ты чего допустил его наверх вылезти? Не возражал, не бунтовал — ну и сиди теперь в корыте. Сил нет бунтовать, так хоть убегай. Меняй свою судьбу! — старик сердито пристукнул подобранным челноком, стягивая разошедшуюся было веревку, и вернулся к вязанью.

Ученики замолчали. Старик немного поворчал в нос, потом добавил:

— По уму, так до власти и должны только тех допускать, кто за властью видит нечто большее. Для кого власть — не вершина, а ступенька. Больше скажу: если найдешь, как с дела выгоду на всех поделить — то все за тобой и пойдут. Добровольно и с песней. Потому как для себя. И это тоже ведь будет власть!

— Получается, надо учить не столько управлять, сколько мечтать о правильных вещах... — протянул Спарк. — Как там Лотан говорил: "Если звезды твои низки, то люди низкие и будут их достигать..." Или нет, не в точности так...

Ратин нетерпеливо махнул рукой:

— Понятно! Дальше чего?

Проводник ухмыльнулся:

— Дальше я обломки меча собрал и пошел спать.

И ученики снова замолкли. Только легонько шуршали ягоды рябины, наполняя розоватый кувшин с надколотым краем.

— А магия тут с какой стороны пришита? — чуть погодя поинтересовался Спарк. Стурон улыбнулся широко, радостно:

— Так ведь мир в целом тоже система. Когда ты ее знаешь: из чего состоит и что с чем связано — то и можешь управлять. Все равно, как коня налево завернуть — левый повод на себя, а правой шпорой легонько в бок. Почему, казалось бы, правой? А вот почему: конь, если слабый укол чует, думает — муха или слепень. Не от укола отшатывается, а, напротив, идет на шпору, чтобы раздавить муху. Вот и получается, голова налево, круп направо — и стоит конь, как тебе надо. Неочевидно, а сработало. Магия — как танец в этой вот сетке с колокольчиками... — маг растянул на руках изделие. Встряхнул.

— Слева потянешь, а звякнет вовсе сверху. Хочешь жить с музыкой — учись двигаться... В магии твой усатый приятель куда лучше! — вздохнул старик, затягивая последний узел на бредне. Скосил зеленый глаз на поскучневшего Спарка, утешил:

— Зато ты в точных науках великолепен: остатки строительных чисел, математика, казначейство, все это ты знаешь... Как бы не лучше нас. Как мы привыкли жить среди леса, так ты среди чисел и правил... Ладно, хватит воду в ступе толочь. Вот я сетку связал, а вы рябину почти что перебрали. Конец урока. Один только вопрос можешь задать напоследок.

Спарк заговорил глухо, сузив глаза:

— Однажды пришлось слышать про время власти, время любви. Но это ведь не сезоны! Солнцеворот я худо-бедно выучил: лето начинается с Лепестков и Листьев, потом Пыль и Пламя; Васильки и Вишни, потом Золотой Ветер; Тени и Туманы; Время Остановки; Волчье Время; затем время Солнца и Снега; Теплые Травы; наконец, Месяц Молний. А время порядка, время совершенства, любви, власти — что за времена такие, которых нет в календаре? И еще: мне говорили, Тэмр есть только первая ступень. От войны и смерти — к жизни и миру. А сколько ступеней всего и какие они?

— Разве ты не видишь, как вращается это вечное колесо? — удивился Стурон. — Вот уходит в небыль война, вот люди наконец-то набивают желудки — Сытое Время, спокойное время! А вот уже и хозяйки принимаются разбирать изобильные груды — Время Порядка, или Время Власти, как сказали, бы наверное, в вашем мире. Затем, глядишь, уже порядок и прискучил, видно, что где-то можно обойтись без него; а где-то он просто душит. Но вот сухой костяк закона словно освещается изнутри: ты понимаешь, для чего он нужен — чтобы дать место и возможность любить. А любят ведь каждый свое! И, полюбив, всякий стремится выразить испытанное так или иначе — вот потому за Временем Любви идет Время Искусства, Время Совершенства, чье слово — точность. И затем ты поднимаешься на вершину Времени Объединения — понимаешь все Времена в отдельности и видишь, как и для чего они соединяются. И затем — итог, конец Времени; растворение в потоке света — знания больше не нужны, все происходит само собой, все ладно, уместно и правильно... И новый мир вспыхивает, и принимается бороться за жизнь, и колесо прокручивается вновь!

— Философия. Метафизика... — ученик ошеломленно помотал головой. Стурон удивленно развел ладони:

— А в твоем мире маги говорят не о метафизике? Тогда о чем же?

Замолк земной гость. Даже сам Стурон замолчал — ответа ждет. Тихо плывет сквозь вечность госпожа Висенна. Листья облетают. Дни устилают тропинку. В Школу приходят по опавшим восьмидневкам. Уходя, хрустят закатами.

Спарк повертел рябиновую гроздь, растер по ладони тугие пахучие ягоды:

— В моем мире вообще нет магов...

* * *

— Маги! Великие волшебники! Колдуны! — Хартли с размаху хлопнул письмом об стол. — Дурачье, ет-туман!

Стурон медленно поднял голову. Колодезной черноты зрачки скользнули по раскрасневшемуся наставнику; по выглаженной кленовой столешнице. Обежали медную чернильницу, уперлись в злополучный свиток.

— Думаешь, бунт?

Хартли фыркнул:

— Уж я брату говорил-говорил, а только, ты ж знаешь, младший всегда завидует старшему. Что я ни скажу, Хельви мне назло наоборот поступит, хоть заклад ставь.

— Но ведь и он тоже прав, — рассудил волшебник. Потер лоб. Спросил:

— Тамошний Опоясанный куда смотрит? Суд — это его дело. Охрана границ — опять его дело. Не Школы. Почему с Хельви за это спрашивают?

— Опоясаный... — Хартли шумно выдохнул, снял с гвоздя белый костяной гребень, пригладил светло-русые волосы. — Лопух там Опоясанный. Небось, купил себе должность, первый раз, что ли? Брат мой до власти жаден... Так и рад будет на себя чужие заботы взять. Потому что с ними слава идет, и почет неложный. Глядишь, и подсидел бы Опоясанного. Если бы там спокойная земля, а не Бессонная окраина, то и бояться нечего! Нет, Скорастадир был прав! Пока мы напишем в Академию, да пока ответ придет...

— Женил бы ты его, — выговорил маг.

— Скорастадира?! — наставник отвесил челюсть.

— Хельви. От жены-детей мало кто идет мир спасать.

Хартли помахал широким отложным воротником. Задумался. Опять подскочил и опять дернул рукой:

— Да ладно там мои семейные дела! Еще три-пять октаго, и Бессонные Земли в самом деле забунтуют. Опоясанный взаправду неповоротлив. Со Школы требуют и за подготовку, и за досмотр границы, и вообще за все. А руки-то связаны. Что у них, что у нас. Изволь по любой мелочи Исток запрашивать...

Стурон устало откинулся на бревенчатую стенку. Было уже такое, и не единожды. Окраины с серединой всегда сутяжничают. Это Хартли по молодости кажется, что его беда важная, страшная и единственная.

— Я пойду. — Маг тяжело разогнул спину, поднялся с лавки и вышел в дверь. Хартли должность получил, вот пусть теперь он и беспокоится об управлении. А маг должен прежде всего думать о своем искусстве. Стурон пережил уже несколько войн и восстаний. Старик особо не волновался: кончится, как всегда. Может, он и предложил бы наставнику — слетать на Кентрае в неспокойную Школу, урезонить строптивого братца. Но пока это делать рано: не перегорели еще, слушать не захотят. Да и важнее всетаки разобраться с недавним сном.

Снился старому волшебнику мир Спарка. Семерка демонов злых, трое добрых. Все точно так, как писал Скорастадир в давешнем письме. Ну сон, хорошо. А дальше? Вот сошлись миры — чем и как здесь воплотятся те, чужие, демоны? Управлением пусть озаботятся управители; маг должен ревновать об истине.

* * *

Что делается истинно, делается легко. Так говорят древние мудрецы — у Висенны и на Земле одинаково, Спарк теперь мог сравнивать. Он лежал на развернутой кошме, лицом к полуночному небу. По небу тихо и торжественно плыли спутники: бело-розовый Спади, меняющий фазы каждые четыре дня, и соломенной желтизны Вигла. Оправдывая свое здешнее имя — Резвый — Вигла каждый день поворачивался к наблюдателю новой стороной. Вот только сторон этих отчего-то выходило ровно четыре.

Вокруг спутников раскатились незнакомые звезды. Спарк на несколько мгновений расслабился, и вместо задания позволил себе вспомнить уроки астрономии. Чтобы найти здешний полюс, надо вон от той звезды — Опоры — провести линию на Вершину, скопление трех маленьких звездочек. Потом линию поделить пополам, и в сторону белой тарельчатой туманности отложить четверть от той половины... Кажется, так объяснял Глант...

Стоило Спарку успокоиться, и тиканье метронома раздалось почти прямо за ухом. Запомнив направление, проводник перевернулся на живот, выбросил руку:

— Там!

Далеко, на пределе слышимости зашуршала трава. Сочно хрупнула ветка. Долетел знакомый голос:

— Точно! Теперь еще четыре шага! Соберись, думаешь долго!

Майс был прав: метроном отщелкивает всего восемьдесят раз. Потом его маятник успокаивается, и звук пропадает. А Спарка нынче учили именно слушать. Просто слушать, без всякой магии. Он ложился на спину, иногда даже закрывал глаза. Майс относил метроном куда-то в неизвестную даль и запускал. А проводник по щелканью приборчика должен был определить и указать направление. Каждая удачная попытка удаляла метроном на четыре шага...

— Готов?

Спарк снова перевернулся на спину, поднял правую руку, задержал на мгновение и опустил. По этому взмаху Майс толкнул маятник... Тридцать два шага. Шапкой можно докинуть. Но куда? Еле слышные щелчки слева. Нет, это сверчок. Тугие нутряные вздохи-удары — это кровь в жилах... Ветер прошел по верхушкам, сыплются сбитые веточки... Что за шорох? А! Падающие листья ударяются друг о друга.

Дыхание! Майс дышит. Где Майс, там и метроном. Спарк выбросил руку:

— Здесь!

Поднялся, удивленно распахнул глаза: невесть откуда взявшийся, Рикард Олаус теребил свои знаменитые усы. Попросил:

— Надо посоветоваться. Извини за помеху.

От дальнего края поляны подошел Майс с прибором под мышкой. Метроном все еще щелкал, да так звонко и четко, что Спарк изумился: ну как можно не слышать его уже в двадцати шагах?

Сэдди и Остромов показались с противоположной стороны. Они так же учились слушать, и так же Салех волочил с собой метроном. Однако, если у Майса был метроном настольный, высотой в локоть, то Сэдди повезло меньше. Ему достался метроном-"основа", по ходу которого сверяли все прочие. Прибор легко переносил ночные занятия, нисколько не разлаживался ни в жару, ни в холод. Но зато размером был с небольшой комод, и весил соответственно.