Чертополох. Том 2

За время нашего путешествия моя провожатая ни разу не обернулась и не произнесла ни единого слова, но я почему-то была уверена, что у жрицы смуглая кожа южанки и красивое, надменное лицо... Она словно воплощала в себе дух этого места, я же с каждым мгновением чувствовала себя здесь все более чуждо...

Наконец, наше путешествие закончилось около комнаты Матери, и я вошла в освещенные предзакатными лучами солнца покои хозяйки Мэлдина. Яркий блеск позолоченных светильников и статуэток Малики во всех её обличиях на мгновение почти ослепил меня, а Хозяйка Мэлдина, встав из кресла, подошла ко мне, протягивая полные, холеные руки. Её речь была плавной, как река и сладкой, точно мёд. Я почти утонула в этом обволакивающем, грудном голосе, как тут по моей ноге что-то скользнуло. Я опустила глаза вниз и увидела, как невероятно толстый гадючий хвост исчезает под подолом длинного одеяния Матери.

Моё сердце замерло — я вновь взглянула в лицо хозяйки Мэлдина. Она ответила мне ласковой улыбкой и протянула руку, норовя взять меня под локоть, но я шарахнулась от неё, точно от огня...

В тот же миг все пропало — теперь я очутилась средь кромешной мглы, а вдалеке передо мною маячило светлое пятно. Я пошла к нему навстречу, с трудом переставляя ноги в густой, вязкой мгле, но чем больше я желала приблизиться к странному отсвету, тем быстрее он от меня удалялся — точно дразнил. Тем не менее, я продолжала упорно следовать за отсветом, и даже, вроде бы, стала его нагонять.

Неожиданно в окружающую меня мглу словно бы проник луч света: он ярко осветил то, что я с таким упорством преследовала, и я поняла, что вижу Мали. Моя кровиночка стояла предо мною — в белой, расшитой мною рубашке, с распущенными косами, в венке из бессмертников.

— Мали... — в эти мгновения я позабыла о том, что моей дочери нет в живых, но сердце защемило от боли. Упав на колени перед малышкой, я обняла её, шепча что-то бездумно ласковое.

Мали, вздрогнув, прижалась ко мне, ответив на расточаемые ей ласки, а я, подняв голову, чтобы еще раз взглянуть в лицо своей кровиночки, увидела, что обнимаю чужого, совершенно незнакомого мне ребенка!

Ощущение невосполнимой потери едва не придавило меня к земле — горечь затопила душу. Я почувствовала себя подло и жестоко обманутой. От разочарования и боли хотелось кричать, но темноволосый хрупкий мальчик лет восьми смотрел на меня такими, полными тревоги и надежды глазами, что я просто не смогла оттолкнуть его от себя.

Так мы с ним и стояли: я — на коленях, и он — тесно прижавшийся к моему плечу, а вокруг нас перекатывались маслянисто — чёрные волны тьмы...

Проснулась я неожиданно и резко — меня точно под бок толкнули. Несколько мгновений я со страхом всматривалась в окружающую мглу, и лишь потом сообразила, что по-прежнему нахожусь в кромлехе и страшно замёрзла, а дыхание сидящего около меня Рэдлина изменилось. "Карающий" больше не спал.

Почувствовав, что я зашевелилась, Рэдлин наклонился ко мне и едва слышно прошептал:

— Молчи и слушай...

Я вместо ответа нащупала в темноте его ладонь и слегка сжала огрубевшие, мозолистые пальцы "Карающего" — после ночных мороков душа сама тянулась к человеческому теплу, от кого бы оно ни исходило. Рэдлин, видно, понял это, ответив на мое слабое пожатие своим, и тут откуда-то снаружи раздался грубый, громкий голос.

— Ты ведь схоронился вместе со жрицей в этом каменном мешке, "Карающий"?.. Можешь не отвечать — я знаю...

Говоривший замолчал, и в тоже мгновение до нас донёсся сердитый ропот многочисленных голосов и громкие злые выклики — разбойники всё же сообразили, в каком укрытии нас следует искать...

Я в отчаянии прикусила губу — мое вечернее предположение о том, что душегубы попытаются выкурить нас из кромлеха, точно лис из норы, вот-вот должно было воплотиться в жизнь!

Ропот же голосов на поляне, достигнув всей своей мощи, постепенно стих и первый разбойник вновь взял слово:

— Ты слышал, "Карающий" — нас здесь много! Мои ребята могут раздавить тебя, как мокрицу, да возиться с тобою нам неохота, а потому у меня к тебе есть предложение.

Отдай нам жрицу, "Карающий", и мы тебя не тронем. Если хочешь, можешь сидеть в этом кромлехе до тех пор, пока сам Седобородый к тебе не явится!

Я не лгу. Ты неплохо потрепал засаду, но с твоей шкуры навар все одно невелик, а кровь мы тебе сможем пустить и в следующий раз. Жрица же — иное дело. По содержимому сумок с её лошади я понял, что она травница, а лекарка нам очень даже нужна... Да и выкуп за неё храм даст неплохой...

Подумай о том, что я тебе сказал!..

Разбойник умолк, а Рэдлин вновь с силой сжал мою руку и громко произнёс:

— Коли тебе, боров лесной, так нужна служительница Малики, попытайся взять её сам!

Его ответ породил новую волну разгневанного ропота и криков, но главарь, успокоив своих людей, заговорил снова:

— Я не такой дурак, чтобы лезть прямиком под твой меч. Проще будет подкоптить вас там немного. Едкий дым, порою, действеннее любых посулов!..

Главарь снова умолк — видно, давал нам время на осознание грозящей участи, но вскоре вновь заговорил — с нарочитой глумливостью.

— Раз уж этот олух в красной куртке решил подохнуть, то обращусь к тебе, жрица. Ты нам к своим травам живой нужна, так что никакого убытка тебе от гостевания в лесу не будет. Накормим, обогреем и приголубим, как следует!.. На последних словах он резко хохотнул и добавил. — Можешь считать, что ты нас так благословлять будешь от имени богини. Сама подумай — когда тебе ещё подол задерут!

Его последние слова потонули в хохоте остальных разбойников — они были свято уверены, что загнали жертв, и теперь добыча никуда не денется. Предложение главаря являлось откровенной насмешкой — было бы глупо рассчитывать на милосердие с его стороны... Готовясь дать достойный ответ, я коснулась висящей на шее ладанки, но Рэдлин меня опередил.

— Коли тебе так хочется бабы, что аж свербит, поди и отымей какое-нибудь древесное дупло, а уж после этого с людьми разговаривай!

Это было, конечно, не совсем то, что я собиралась сказать разбойнику, но суть моего несостоявшегося ответа слова Рэдлина отразили настолько метко, что я невольно хмыкнула. "Карающий", уже в который раз за ночь, ободряюще сжал мне руку, а стоящий снаружи главарь разразился смачной бранью.

Пока разбойник поминал всех предков "Карающего" до седьмого колена, тот повернулся ко мне и прошептал:

— Наш глава успеет — я верю...

У меня такой уверенности не было, но моё отчаяние или слёзы вряд ли бы сослужили сейчас добрую службу, поэтому я не стала посвящать Рэдлина в свои сомнения и страхи. Лишь посмотрела в сторону смутно белеющих во мгле остатков своей сорочки и прошептала.

— Мокрая ткань немного защитит от дыма.

Рэдлин ответил мне одобрительным хмыканьем.

— Хорошо, что ты об этом вспомнила, госпожа. Тем более что и вина у меня ещё вдоволь...

Между тем главарь разбойников, закончив браниться, велел своей ватаге стаскивать к кромлеху хворост. Часть душегубов встретила его слова одобрительным гулом, но двое или трое заметили, что подобное самоуправство может прийтись не по вкусу Седобородому.

Упоминание Хозяина Троп несколько сбавило разбойничий пыл, но главарь немедля заметил, что именно мы, укрывшись в кромлехе, потревожили Седобородого, а, значит, с них все взятки гладки. Это умозаключение успокоило разбойников, и они начали подносить сучья к входу в кромлех.

Вслушиваясь в их шаги и хруст подволакиваемых к кромлеху веток, я продолжала хранить молчание, хотя на душе у меня было холодно и пусто. Смерть от удушья тяжела, но та участь, которая ожидала нас с Рэдлином, если мы просто потеряем сознание в дыму, и разбойники доберутся до нас — беспомощных и беззащитных, была еще горше. Мне предстояло стать многодневной забавой для разозленных преследованием и непокорством добычи душегубов, а "карающий" будет медленно умирать от пыток.

Пока я боролась с заполняющим душу отчаянием, Рэдлин тоже не произнес ни слова, но потом он вдруг вздохнул, и тихо, так, чтобы нас не расслышали снаружи, произнёс:

— Видно, я и вправду сглупил... Прости, госпожа — поступи я по-другому...

Так и не договорив до конца, Рэдлин снова вздохнул, и тут над поляной разнеслось громкое, сердитое карканье. Странно, но оно точно бы вселило в меня угасшую было надежду, тем более, что у разбойников работа сразу же встала — по крайней мере, я больше не слышала их шагов, а потом кто-то произнёс.

— Седобородый гневается — вестника послал...

— Да какой это вестник — просто глупая птица решила поорать некстати!.. — Главарь старался говорить уверено и смело, но я всё же смогла уловить в его голосе затаённый страх. Другие его тоже почувствовали — во всяком случае, после слов главаря никто не взялся за брошенную, было, работу, и он, чувствуя, что его не слушают, накинулся на птицу.

— А ну, улетай отсюда, зараза чёрная! Сгинь и пропади!

Но ворон на эти угрозы лишь разразился очередным: "Кар-р-р-р", в котором чувствовалась почти человеческая насмешка, и главарь, совсем потеряв голову от злости, крикнул:

— Не хочешь, по-хорошему — швырну в тебя камнем! Убирайся прочь!

В этот раз насмешливое карканье почти слилось с разнёсшимся над поляной кличем "карающих". Рэдлин всё рассчитал верно!

Мой попутчик, услышав своих, не смог сдержать радостного возгласа, а вот для собравшихся на поляне разбойников появление воинского отряда стало громом среди ясного неба. Кто-то из них, судя по всему, схватился за оружие. Кто-то просто постарался удрать со злополучной поляны, но "карающие", окружив разбойников, ринулись на ватагу, точно коршуны на цыплят. Конское ржание смешалось со звоном оружия и людскими выкликами.

Я с тревогой вслушивалась в доносящиеся до меня звуки резни, так как вряд ли происходящую возле кромлеха круговерть можно было назвать боем. Эта ватага изрядно озлила отряд Рэдлина, и теперь разбойничьи мольбы о пощаде перекрывало неизменное: "Пленных не брать!"

"Карающие", вырезая разбойников под корень, были в своем праве, да и к душегубам я жалости не испытывала, но, тем не менее, от слишком резких звуков вздрагивала. Мне даже казалось, что я чувствую запах пролитой на поляне крови...

Рэдлин не замечал того, что со мной творится — как только началась резня, он, пытаясь рассмотреть то, что происходит на поляне, приник к входному лазу и теперь то и дело рассказывал мне то, что ему удалось различить. Я чувствовала, что душою Рэдлин рвался на поляну — к своим соратникам по оружию, в самую гущу боя, и лишь одно его удерживало. Узкий лаз делал его слишком уязвимым: если на Рэдлина нападет один из разбойников в те мгновения, когда "карающий" будет выбираться из кромлеха, Рэдлин не сможет даже толком защититься. А подставлять голову из-за пустой жажды боя было бы глупо.

К счастью, резня продолжалась недолго — уже вскоре возле кромлеха стихли и крики, и звон оружия, а упавшую было на поляну тишину развеял спокойный уверенный голос:

— Рэдлин, как вы там? Целы?

— Все хорошо, глава! — ответив старшему, Рэдлин, и не мешкая более, протиснулся наружу. Я последовала за ним: ненадолго выглянувшая из-за туч луна ярко освещала поляну и изрубленные тела разбойников — в серебристом, призрачном свете залившая землю кровь казалась чёрной. "Карающие" уже сгрудились вокруг Рэдлина — он, вытянувшись перед своим главой, рассказывал ему о том, что с нами произошло.

Стоять среди трупов мне претило — я медленно подошла к "карающим", да так и застыла. Глава слушал отчет Рэдлина, держа за волосы отрубленную голову одного из разбойников. Глаза мертвеца были выпучены, рот раскрыт, щёку уродовало клеймо каторжника, из обрубка шеи все еще стекала кровь, пятная собою плащ "карающего".

Глава отряда, словно бы почувствовав мой взгляд, обернулся. Посмотрел на меня, на голову, что сжимал в руке:

— Вышек Хромой — трижды приговаривался к работе в каменоломнях за грабеж и разбой, трижды бежал. За изнасилование служительницы Малики был оскоплён, но, к сожалению, выжил... В последний раз смертный приговор был ему вынесен заочно, так что теперь голову Вышека засмолят и выставят на пересечении нескольких торговых трактов. Пусть еще уцелевшие разбойники видят, что рано или поздно ждёт каждого из них!..

Мне не было нужды сомневаться в словах Старшего, но кровь разбойника на руках "карающих" невольно служила напоминанием о другой... Тем не менее, к концу речи главы, я смогла совладать с охватившими меня чувствами и спокойно произнесла:

— Рэдлин, защищая меня, был ранен. Я сделала все, что следует, но пусть лекарь осмотрит его еще раз.

"Карающий" согласно кивнул:

— Так и будет, хотя я не сомневаюсь в мастерстве служительниц Малики.

А потом он обернулся к своему отряду и приказал:

— Уходим...

Поскольку лишней лошади у "карающих" не было, я снова ехала в седле Рэдлина. Воины вокруг нас тихо переговаривались, мы же с ратником хранили молчание — сон в кромлехе не придал сил ни мне, ни ему, и теперь усталость навалилась нам на плечи тяжким грузом... Неожиданно начавший было клевать носом Рэдлин вздрогнул, и, оглядевшись по сторонам, тихо спросил:

— Скажите, госпожа, вам что-нибудь приснилось в кромлехе?

Этот вопрос неожиданно заставил меня призадуматься. Оказалось, что необычайно яркое и живое сновидение уже изгладилось в моей памяти больше, чем наполовину. Если извивающийся змеиный хвост Хозяйки Мэлдина до сих пор стоял у меня перед глазами, то лицо подменившего Мали ребенка я не могла вспомнить — оно, словно покрылось легкой дымкой...

Рэдлин по-прежнему терпеливо ожидал моего ответа, и я, еще раз перебрав оставшиеся в памяти обрывки сновидения, призналась.

— Я получила предупреждение на будущее и свиделась с умершей дочерью... Но почему ты меня спросил об этом?

Лицо Рэдлина из-за этого вопроса стало каким-то виноватым:

— Я надеялся, что не мне одному такая муть привиделась... Не поверите, госпожа, но из своего сна я лишь одно помню. Огромный ворон сидит передо мною и отчитывает голосом нашего главы за незнание устава. Долго так отчитывает, со смаком... А потом как тюкнет клювом по лбу, да как заорет: "Нечего спать в карауле, растяпа!"

Интонации "карающего" были столь выразительны, что я, не сдержавшись, фыркнула.

— Пусть невыученный устав будет в твоей жизни самой страшной вещью, Рэдлин!

"Карающий" же слабо усмехнулся мне в ответ:

— И то верно... А в дозоре я никогда не сплю — только в этот раз сморило.

— В этом не было твоей вины — такова сила этого места, — мои слова вновь заставили Рэдлина призадуматься, и остаток пути мы проделали в полном молчании.

По прибытии на заставу, глава уступил мне на ночь свою комнату. К тому времени я слишком устала для того, чтобы возражать — сил хватило лишь на благодарственный кивок. На узкой и жёсткой кровати мне, к счастью, ничего не привиделось, так что проснулась я вполне отдохнувшей. К этому времени жизнь на заставе уже кипела в полную силу. До меня доносились голоса, плеск воды у колодца, стук молота из кузни...