Чертополох. Том 2

А вот более покорные и осторожные, согласные подставить плечи под амэнское ярмо живут и процветают — вступают в браки, рожают детей и радуются новому дню... Разве это справедливо?..

С другой стороны, я не имела права вменять в вину обитателям перешедших под руку Амэна городов их собственную жизнь. В конце концов, не они предали моего отца, а Владыка Лезмет — слишком медлительный и трусливый, вечно желающий переложить вину за свои деяния на кого-то другого...

Пока я пыталась привести в порядок охватившие меня чувства и мысли, судьба, точно в насмешку, подстроила мне еще одну встречу с "карающими". Дело произошло на постоялом дворе — я, поужинав в общем зале, собиралась подняться наверх, когда по лестнице прогрохотали тяжелые сапоги и в зал ворвался высокий и плечистый "карающий" — на нем не было нагрудника со зловещей эмблемой, но потертая, темно красная куртка с головой выдавала в мужчине воина этого, недоброй памяти, отряда.

Отодвинув от себя пустую миску, я встала из-за стола, а воин, обведя окружающих совершенно диким взглядом тут же шагнул ко мне. Взглянув на искаженное, почти безумное лицо, я невольно сжала кулаки. Казалось, передо мною стоит не человек, а бешеный, готовый кинуться зверь. Стоит только ему почуять хотя бы тень страха — и он вопьется в твое горло...

— Ты, — рявкнул мужчина, но тут же осекся, и склонив голову, продолжил уже более тише, хотя на его скулах по-прежнему гуляли желваки. — Служительница Малики... Достаточно ли сведуща в лекарском деле?..

— Достаточно, — ответила я, стараясь сохранить внешнюю невозмутимость, а воин, очевидно, услышав то, что хотел, немедля ухватил меня под локоть и потащил за собою наверх по крутой лестнице...

Как оказалось, спешил он не зря. Мы не прошли и половины ступеней, как сверху раздался женский, полный боли и страха, крик... Пальцы "Карающего" тут же сжались на моей руке, словно клещи, а я, повинуясь внезапному наитию, спросила:

— Сколько месяцев?

— Семь... Мать моей жены умерла родами, оставив Мирту сиротой чуть ли не с рождения, а теперь... — на последних словах голос воина внезапно осип, и он, так и не договорив, рванул по лестнице с удвоенной скоростью, перепрыгивая едва ли не через две ступени разом.

Когда мы были уже в коридоре, крик снова повторился. "Карающий", зарычав словно зверь, толкнул ближайшую к нам дверь, и я, проследовав за ним, увидела скорчившуюся на разостланной кровати молодую женщину. Пряди из распустившейся косы прилипли к ее щекам и лбу, а на простыне и нижней сорочке женщины расплывались пятна свежей крови...

Это были нехорошие признаки, но в то же время все могло быть не настолько скверно, как вообразил себе напуганный криком жены "карающий". Мысленно воззвав к Малике, я медленно выдохнула сквозь стиснутые зубы и произнесла:

— Мне понадобятся снадобья из храмовых запасов.

Воин согласно кивнул головой:

— Я принесу все, что надо. Только скажи...

Не отрывая взгляда от женщины, я попросила его принести из расположенной в тупике комнаты мою старую кожаную сумку, и тут жена "карающего", услышав голоса, наконец-то подняла голову и встретилась со мною взглядом... Несколько мгновений мы просто смотрели друг на друга, а потом ее лицо исказилось от страха и она крикнула:

— Кого ты привел??? Она же крейговка!!! Она убьет и меня, и ребенка!

Бывший уже у дверей "Карающий", заслышав такое обвинение, немедля вернулся и, положив мне руку на плечо, прорычал:

— Если с ней что-то случится, служительница, то и тебе несдобровать!..

Словно бы в подтверждение угрозы, он слегка встряхнул меня, но его действия породили не страх, а совсем иные чувства. Сбросив с себя руку "карающего", я тут же повернулась к нему и холодно заметила:

— Малике молятся как крейговки, так и амэнки. Либо вы принимаете помощь и не мешаете мне делать свое дело, либо разбирайтесь сами.

После моих слов лицо воина потемнело, но в следующий миг он, приняв решение, шагнул уже не ко мне, а к жене:

— Мирта, успокойся. Как бы то ни было, другой служительницы все равно нет! А без жрицы Малики тебе не обойтись...

— Но я не хочу!.. — Мирта сморщила нос, точно капризный ребенок, но уже в следующий миг ее рот страдальчески искривился, и она, прижав ладони к животу, простонала: — Больно!.. Я умру!..

-А наследника мне кто подарит! — тут же рявкнул на эту жалобу "карающий", так что комната чуть не вздрогнула, — умирать она, видите ли, собралась! Не дури, женщина... И принимай помощь как полагается...

Рык воина возымел свое действие — всхлипнув еще раз, Мирта все же притихла и подпустила меня к себе...

Следующие часы выдались одними из самых тяжелых на моей памяти, и виной тому было не неправильное положение плода или слишком ранний срок разрешения от бремени, а сама роженица. Вместо того, чтобы подчиниться природным велениям своего тела, она то закатывала глаза и утверждала, что ее смертный час уже близок, то отказывалась принимать из моих рук необходимое питье и требовала доказательств, что я не замыслила против нее какого-либо зла, а, получив их, конечно же, не верила ни одному слову...

Я же, в свою очередь, тихо зверела, и, стараясь никак не проявить рвущееся наружу раздражение, думала не об угрозе "карающего", а о новой жизни, которая должна была появиться на свет...

Как ни странно, принесший все необходимое, а потом оставшийся в комнате, вопреки всем обычаям, воин скорее помогал мне, чем мешал. Он не лез под руку с ненужными вопросами или требованиями, но его сердитые замечания хоть и ненадолго, но все же приводили паникующую роженицу в чувство. Ну, а когда Мирта отказалась пить отвар, "карающий" просто взял у меня чашу, и, сделав из нее изрядный глоток, подал питье жене... На такое действие Мирте возразить было уже нечего, а я неожиданно почувствовала к грубоватому воину приязнь за неожиданную помощь...

Еще через час, когда силы как у меня, так и у роженицы были уже на исходе, Малика вняла моим безмолвным молитвам. Отчаянный крик Мирты хлестнул по ушам, но головка малыша уже показалась на свет.

Дальше уже все было просто — подхватить, принять, очистить рот и нос от слизи...

Кроха немедля ответила на такое вмешательство уверенным писком, и я вздохнула свободнее — легкие у девочки раскрылись, а с остальным справлюсь. Благо, колдовство при мне, и я свободно могу передать малютке немного своих жизненных сил для крепости и здоровья...

После того, как новорожденная подала голос, и Мирта, и ее муж как-то притихли, так что все остальное я проделывала в оглушительной тишине. Перевязывала пуповину, омывала и пеленала малютку, занималась роженицей...

Шепот Мирты раздался неожиданно, а тон ее голоса разительно отличался от того, что стал мне привычен за эти несколько часов:

— Моя кроха... Дай мне ее, пожалуйста... — из интонаций амэнки совершенно исчезли противные, визгливые ноты, да и лицо ее заметно преобразилось. Искажающая его гримаса страха канула в небытие, сменившись щемящей сердце нежной радостью и я, положив на грудь Мирты новорожденную, поймала себя на том, что отвечаю молодой матери слабой улыбкой...

Еще раз убедившись, что с матерью и малышкой все в порядке, я, выведя из комнаты роженицы "карающего", рассказала ему, какой уход понадобится в ближайшее время Мирте и ее крохе, а также, чего им следует опасаться, и лишь после этого отправилась к себе в комнату — усталость навалилась на плечи тяжким грузом, и теперь я хотела лишь одного — спать.

Я уснула, едва моя голова коснулась подушки, а когда вновь раскрыла глаза, солнце уже перевалило за полдень. Несколько минут, не вставая с кровати, я просто наблюдала за игрою солнечных бликов на дощатом полу — сон восстановил мои силы, но на душе было так светло и спокойно, и мне не хотелось нарушить это состояние любым неосторожным движением.

Пожалуй, подобного умиротворения я не ощущала с того самого дня, как потеряла Мали, а теперь у меня словно вытащили из-под сердца острый шип, и старая рана наконец-то смогла зарубцеваться, и причиной этому, как ни странно, была встреча с "карающим" и его женой. Помогая Мирте, я, одновременно, помогла и себе...

Размышляя о минувшей ночи, я встала, умылась и привела себя в порядок, но едва успела заплести косу, как в дверь моей комнаты постучали. Слегка досадуя на то, что мое уединение было нарушено, я открыла дверь и увидела своего вчерашнего знакомца "карающего", у которого так и не удосужилась спросить имя.

В первое мгновение я испугалась, подумав, что что-то неладно с роженицей и её дочкой, но тут же признала свой страх несостоятельным, увидев на лице новоявленного отца широкую улыбку. "Карающий" же, словно угадав мои мысли, слегка качнул головой:

— С Миртой все хорошо... Настолько хорошо, что она уже с утра едва мне плешь не проела, требуя, чтобы я принес извинения служительнице Малики за нашу с нею грубость. У моей жены, на самом деле, покладистый и добрый характер, и то, что было вчера, ей, обычно, не свойственно.

— Охотно верю, — приняв извинение, я решила, что визит "карающего" на этом и закончится, но он, попросив дозволения войти, устроился у окна и сказал уже совершенно иным тоном:

— По правде сказать, у Мирты есть повод опасаться крейговцев. Так уж вышло, что она в детстве видела бунты в провинциях, и с тех пор ничего забыла...

Замечание воина, казалось, содержало упрек моим землякам, и поколебало едва установившийся в моей душе покой. Возможно, поэтому я и не смогла сдержаться, заметив чуть более резко, чем следовало:

— Я её понимаю, "карающий"... Ведь мой город в свое время захватили амэнцы...

После этих слов в комнате воцарилась неловкая тишина, но потом воин, тряхнув головой, заметил:

— Даже если и так, ты, служительница, оказалась мудрее и меня, и Мирты, оставив свои предубеждения за порогом. А потому прими мое уважение вкупе с этим небольшим пожертвованием.

"Карающий", сняв с пояса кошель, уже был готов положить передо мною деньги, но я остановила его движение, заметив:

— Не стоит... Я помогла Мирте не из-за твоих угроз и не ради вознаграждения, а лишь согласно своему служению Малике. Если кого тебе и следует благодарить, так это Милостивую.

— Отблагодарю, но и тебя с пустыми руками не отпущу, — убрав кошелек, воин, тем не менее, упрямо нахмурился и добавил, — Не по-людски это.

Смекнув, что "карающий" всерьез вознамерился не отпускать меня без награды, я отвела взгляд. Именно в этом случае мне не хотелось брать за свою работу деньги — ни под каким видом... Призадумавшись, как выйти из создавшегося положения, я перевела взгляд на окно, потом вновь повернулась к воину, и тут заметила то, что с самого начала нашей беседы упускала из виду. "Карающий" заявился ко мне в плаще, а серебряная пряжка, скрепляющая ткань, была выполнена в виде круга, в который был вписан конь с разметанной ветром гривой.

На краткую долю мгновения мне показалась, что я вижу герб Ирташей, но потом наваждение прошло — скакун на пряжке был изображен не вставшим на дыбы, а просто бегущим к невидимой цели, и, тем не менее, было в этом что-то, что живо напоминало мне об утраченным моим родом гербе... Возможно, изображения объединяло неукротимое, рвущееся вперед и вдаль стремление, которым они были пронизаны по воле неизвестных мастеров...

Решение и слова нашлись сами собою:

— Для меня лучшей наградой станут не деньги, а пряжка с твоего плаща.

"Карающий" нахмурился, но потом споро отстегнул серебряного коня и передал его мне, произнеся:

— Странный выбор, жрица, но я почему-то уверен, что ты не запятнаешь герб моего рода. А потому добавлю — отныне я, Арлин из Несков, должник служительницы Малики ... — тут он запнулся, и, сообразив, что доселе так и не узнал мое имя, уточнил, — Как тебя зовут жрица?

Уж не знаю, что в следующий миг послужило причиной моей дерзости — то ли сжатый в ладони серебряный конь, то ли все, недавно пережитые приключения, но в этот раз таиться я не стала, назвав настоящее, данное при рождении, имя:

— Энейра.

— Из благородных? — "карающий" удивленно приподнял брови, но, смекнув, что родовое имя от меня ему не услышать, тряхнул головой и усмехнулся:

— Как бы то ни было, знай — в имении "Семь ручьев", что расположено в округе Неста, ты всегда можешь найти помощь...

— Я этого не забуду... — вежливо ответила я, и на том наша встреча завершилась.

Уже на следующее утро я покинула постоялый двор, и хотя в глубине моей души жило некое сомнение в правильности того, что я назвалась настоящим именем, подаренная "карающим" пряжка все же скрепила теперь мой серый плащ служительницы Малики. Как известно, снявши голову, по волосам не плачут, но если я лишена возможности носить герб Ирташей, никакой указ крейговского Владыки не помешает мне носить на своем плече похожий на родовую эмблему знак...

Как вскоре выяснилось, это была последняя длительная задержка на моем пути, и через три дня я увидела Мэлдин. Смутная тревога и какое-то инстинктивное неприятие этого места зародились во мне еще тогда, когда я, ведя усталую лошадь под уздцы, ступила на главную дорогу, ведущую к воротам святилища. Добротная, мощенная камнем, с деревянными, покрытыми тонким медным листом изваяниями Милостивой на обочине... Статуи, похожие одна на другую, словно близнецы, располагались вдоль дороги через каждые сто шагов, но я, едва взглянув на них, поспешила отвести глаза. Они сразу же стали мне неприятны, и виной тому была не только нарочитая пышность, идущая вразрез с уставами Малики, но и застывшее на лицах изваяний холодное, надменное выражение.

Такие поджатые в тонкую ниточку губы и высоко вздернутый подбородок могли бы быть у спесивой и жестокосердной знатной госпожи, но никак не у заступницы и покровительницы матерей и малых детей. Не могло быть такого лица и у Скорбящей, символизирующей память...

Но хуже всего было то, что я не могла списать эти изображения на иные, чем в Крейге, амэнские традиции — на моем пути мне попадалась пара святилищ Милостивой — они отличались от Дельконы лишь малолюдностью да весьма скромными размерами, изображения Малики в них были именно такими, какие я привыкла видеть в родном Крейге — одухотворенные, готовые внимать и защищать... В отличие от этих — созданных лишь для того, чтобы ничтожные люди склоняли перед ними колени.

Впрочем, как бы ни неприятна оказалась подъездная дорога с надменными изваяниями, одну задачу она без сомнений выполнила, подготовив меня к тому, что чуть позже открылось моим глазам — белые стены Мэлдина казались еще неприступнее и суровей, чем ограда Дельконы, а ворота святилища, украшенные богатой резьбой, были затворены — путников и паломников, здесь, похоже, не жаловали...

Несколько мгновений я колебалась — закрытые ворота послужили еще одним молчаливым доводом для разыгравшихся нехороших предчувствий, но потом совладала с собою. Что бы ни ждало меня в Мэлдине, я должна была встретиться с этим лицом к лицу и получить так необходимые мне знания, а кроме того, глупо поворачивать обратно, проделав такой путь.