Чертополох. Том 2

-Довольно!

От ментального удара, что последовал сразу же за этими словами, у меня на миг в глазах потемнело, но защита выдержала и эту атаку, а Хозяйка Мэлдина, резко встав с кресла и повернувшись лицом в сторону моего невидимого противника, вскинула руки.

С ее пальцев словно бы сорвались мертвенно-бледные молнии, и я ощутила исходящий от них ледяной холод.

А еще через миг давление на мое сознание исчезло, а из угла раздался сдавленный, полный боли, стон.

Опираясь на ручку кресла, чтобы не упасть — после перенесенного на меня накатила предательская слабость, да и голова кружилась — я встала и обернулась, чтобы посмотреть на своего доселе неизвестного противника.

У стены, прямо на полу сидела рыбьеглазая жрица. Держась рукой за сердце, она судорожно ловила ртом воздух, а ее кожа была бледной, как мел.

— Ты ослушалась моего указания, Брина. За своеволие ты будешь отстранена от таинства на месяц. А теперь ступай с глаз моих, — произнеся эти слова, матерь Ольжана, презрительно поморщившись, вновь опустилась в свое кресло, а рыбьеглазая опять застонала, вытянув вперед руку с дрожащими пальцами. Но Хозяйка Мэлдина словно бы и не заметила этой мольбы — отвернувшись от Брины, она улыбнулась мне так, словно ничего и не произошло, сказав:

— Я все поясню.

— Это будет трудно, — я чувствовала, что теперь и мне становится тяжело дышать, но не из-за магической атаки, а от вскипающего в душе гнева. Корчащаяся у стены Брина была мне сейчас не так противна, как улыбчивая матерь Мэлдина. Тем более, что ее настоящее лицо я уже видела минуту назад.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, но подобное испытание было необходимо, — Старшая едва заметно откинулась на спинку кресла, а я, глядя на эту наигранную безмятежность, с трудом подавила готовый вырваться на волю гнев. Ни обвинениями, ни возмущенным криком я сейчас ничего не добьюсь. Разве что уроню себя в глазах матери Ольжаны.

А та, словно бы не замечая ни моих эмоций, ни все еще находящейся в комнате Брины продолжала:

— Лучше всего колдовские способности проявляют себя при неожиданной угрозе — именно тогда можно увидеть всю глубину отпущенных тебе сил, и никакое сосредоточение с этим не сравнится. Но если ты считаешь, что проверка была для тебя слишком болезненной или оскорбительной, я, конечно же, сделаю все, чтобы загладить это недоразумение, и накажу Брину так, как ты того пожелаешь. Тем более, что она перешла меры допустимого.

Закончив свою речь, матерь Ольжана вопросительно взглянула на меня, ожидая ответа. По всему было видно, что все произошедшее для нее — скорее, привычная обыденность, чем происшествие, а судьба выполнявшей ее наказ жрицы не значит для Хозяйки Мэлдина ровным счетом ничего — она запросто отдаст жизнь служительницы на откуп моему возмущению или страху. Вот только я не имела склонности к тому, чтобы пинать упавших и не нуждалась в подобной жертве.

— Все обошлось, вреда мне не причинили, так что с Брины хватит и того наказания, которое вы ей уже назначили, — к счастью, мне уже удалось справиться со слабостью, но вот со своими чувствами я все еще не совладала, и звенящий от напряжения голос выдавал меня с головой. — Но подобная проверка кажется мне неоправданной. Что будет, если испытуемая таким образом жрица не сможет удержать защиту?

— Ничего, потому что обычно до такого не доходит, — спокойно возразила Матерь, и тем самым подтвердила мои худшие опасения, — Брина не в первый раз выступает в такой роли и умеет действовать мягко и аккуратно, но сегодня в нее словно демон вселился. Да простит меня Малика за подобное сравнение...

Впрочем, нет худа без добра — теперь я полностью понимаю Матерь Дельконы, которая решила отправить тебя к нам. Оставлять такой дар без огранки сродни преступлению, а в своем храме ты никогда бы не достигла тех высот, которые могут открыться тебе здесь при должном прилежании...

Тихое торжество, звучащее в голос Ольжаны, и привело к тому, что я не смогла удержаться от колкого замечания:

— Значит ли это, что вы считаете Дельконских сестер малосведущими в своем деле, а в переданных вам письмах видите лишь ложь?.. Такое недоверие к Матери храма действительно оскорбительно. Тем более, в самом начале вы считали, что меня прислали, как соглядатая, а теперь и вовсе подвергли сомнению слова Старшей!

После этой отповеди маска спокойного торжества слетела с Ольжаны — ее глаза недобро сузились, рот скривился, но уже в следующий миг она совладала с собой и притворно громко рассмеялась:

— Что ты! У меня и в мыслях не было оскорбить сестер из Дельконы... Я неправильно выразилась, а ты, в свою очередь, неверно истолковала мои слова... Просто я не ожидала встретить столь сильный дар! Вот и все! — на этих словах смех хозяйки Мэлдина оборвался так же резко, как и начался, и она устало произнесла, — Впрочем, иногда я действительно бываю излишне подозрительной — ничто так не портит доброе имя храма, как сплетни и кривотолки.

Поле нашей словесной баталии осталось за Ольжаной, и я, решив, что разговор закончен, повернулась к выходу.

Это-то движение и привело к тому, что я встретилась взглядом с кое-как пришедшей в себя Бриной. За время нашего разговора с Матерью Ольжаной, жрица все же сумела подняться на ноги и теперь медленно и неуверенно, то и дело, опираясь о стенку, подобралась к дверям, но уже у самого входа обернулась.

В ее бесцветных, рыбьих глазах я увидела ненависть и лютую, поглощающую все иные человеческие чувства, злобу.

Мы смотрели друг на друга не более, чем сердце успело ударить два раза, а потом Брина отвела взгляд и вышла из комнаты Старшей, низко опустив голову.

А еще через миг стало ясно, что настроение жрицы не было тайной и для Старшей, так как она, едва рыбьеглазая скрылась за дверью, произнесла.

— Не обращай внимания. Брина привыкла к тому, что в храме ей, за исключением меня, нет никого, равного по силе.

Теперь ей придется смириться с тем, что она утратила первенство. Глупая гордыня должна быть наказана, не так ли?

— В народе говорят, что глупость сама себя наказывает, Матерь, — обсуждать со старшей душевные качества Брины казалось мне неправильным и подлым... К тому же, вряд ли пороки рыбьеглазой развивались без ведома хозяйки Мэлдина. Старшая же храма если и не способствовала им, то благополучно закрывала на все глаза... До тех пор, пока это было выгодно ей, а Брина беспрекословно исполняла приказы.

Очевидно, мои слова прозвучали резче, чем следовало — после этого замечания матерь Ольжана чуть сузила глаза, а ее холеная рука с пухлыми, точно у ребенка, пальцами, с силой сжала подлокотник кресла... Тем не менее, уже через миг хозяйка Мэлдина вновь одарила меня своей извечной сладкой улыбкой.

— Этот день выдался сложным, Энейра, так что сегодня мы расстанемся, а завтра с утра, если ты захочешь, я сама займусь твоим обучением.

Обещаю, что больше не будет никаких проверок, а с Бриной у меня будет отдельный разговор. Теперь ты одна из нас.

В ответ я склонила голову, и поспешила покинуть комнату Старшей.

В эти мгновения мне больше всего хотелось немедленно уехать из Мэлдина, и, выйдя за порог, навсегда оставить за спиной жриц-менталисток с их непонятными и жестокими играми, но осознание того, что этот поступок ни к чему не приведет, удерживало меня от такого решения.

Да и в самом деле — что я скажу в Дельконе? Мне пришлись не по нраву местные порядки? Проверка способностей оказалась слишком жесткой, и я решила вернуться, только-только добившись согласия на обучение?

Так никто и не обещал, что в Мэлдине чужую жрицу примут, точно родную сестру. А знания необходимы именно мне, а не Матери Веринике.

Что же до остальных, подмеченных мною странностей, то они никак не желали складываться в единую картину, а по отдельности выглядели просто смехотворными. Проплешины в саду, испуганная послушница, нелюбезная Брина с ручной змеей...

Если после моего возвращения в Делькону Старшая, выслушав подобную историю, ограничится тем, что пропишет мне успокаивающие разум и укрепляющие тело отвары, я не буду удивлена, потому что, собранные вместе, факты походили на лепет излишне впечатлительной девицы, а не на рассказ взрослой женщины...

С другой стороны, что мне мешало покинуть угрюмый и странный Мэлдин и поискать необходимые знания в другом месте? А Матери не обязательно знать все подробности моих злоключений...

Все еще находясь в раздвоенных чувствах, я зашла в выделенную мне комнату, и, упав на кровать, зарылась лицом в подушку. Мысли шли вскачь, решение ускользало...

А потом мои пальцы нащупали под подушкой скомканный клочок пергамента.

Приподнявшись, я поднесла к глазам неожиданную находку. Желтоватый, оторванный откуда-то тайком, с неровными краями, кусок содержал лишь одно слово: "помоги".

Конечно же, нацарапанные впопыхах кривоватые буквы могли быть очередной ловушкой. Ложью, на которую был так богат Мэлдин.

Но с другой стороны, они вполне могли быть правдой — слишком уж дрожащая рука их выводила, а такое волнение трудно подделать!..

И я, сжегши короткое послание в пламени свечи, решила остаться в Мэлдине.

Матерь Ольжана, узнав о моем решении, даже не попыталась скрыть довольную улыбку, и за завтраком жрицам было сказано, что я остаюсь в Мэлдине в качестве личной ученицы Старшей.

Сидящие за столом сестры восприняли эту новость мгновенно — пустое пространство вокруг меня сократилось, точно по волшебству, а к выданной мне с утра постной каше немедля прибавился увесистый ломоть хлеба.

Решив взглянуть на расщедрившуюся особу, я подняла глаза от миски и немедля столкнулась взглядом с Ларинией. Лицо смуглянки мгновенно осветилось самой благожелательной улыбкой, но она тут же померкла, когда рядом громко звякнула ложка.

Обернувшись, я стала свидетелем того, как Брина, так и не притронувшись к еде, неуклюже выбирается из-за стола. Наскоро испросив у матушки благословения на дневные дела, моя вчерашняя противница поспешила покинуть трапезную, и взгляды, которые оставшиеся за столом жрицы бросали вслед Брине, были полны такого откровенного злорадства, что я, хоть и осознавала направленную на меня ненависть рыбьеглазой, невольно посочувствовала ей.

Сообщество служительниц Малики в эти мгновения живо напомнило мне стаю падальщиков — лишь эти существа с особым наслаждением вонзают клыки во вчерашнего вожака.

Сомнений не оставалось — заветы Малики в Мэлдине были забыты напрочь!

После завтрака Матерь Ольжана вызвала меня к себе и, подробно расспросив о моих практиках в Дельконе, рассказала о нескольких видах ментальных щитов.

Поскольку они отличались не только способом построения, но и методом подпитки, мой первый урок затянулся до самого обеда, во время которого я, к своему изумлению, увидела в трапезной новые лица.

Несколько послушниц, среди которых была и встреченная мною в саду девчушка, занимали отдельный стол в самом темном углу трапезной, но даже несмотря на тусклый свет, я различила нездоровую бледность их кожи и усталые тени под глазами.

На мое приветствие они ответили торопливыми кивками и поспешили отвести глаза, а точно из воздуха возникшая подле них Лариния поспешила пояснить, что увиденные мною послушницы дали обет молчания и строгого поста, а потому не любят показываться посторонним.

Я не поверила ее словам ни на йоту, но тем не менее, вежливо кивнула и сделала вид, что потеряла к бледным постницам всякий интерес. Выдавать свое знакомство с младшей послушницей, которая, по словам смуглянки, опасалась приезжих, как огня, было по меньшей мере неразумно.

Послеобеденное время мне предстояло провести в сосредоточении и молитвах, но я, покинув святилище, вышла в сад — стены Мэлдина действовали на меня подавляюще, к тому же в саду за мною не следили сразу столько излишне пристальных глаз. Да и дышалось мне в саду гораздо привольнее.

Время до вечера я провела в одной из беседок, вернувшись в свои комнаты лишь тогда, когда мелкий дождь начал перерастать в настоящий ливень.

Едва я ступила на порог своего временного убежища, как тут же поняла, что в тут в мое отсутствие снова побывали. Некоторые вещи оказались не на своих местах, а, внимательно осмотрев все углы, я обнаружила за статуей Малики змеиный выползок.

Высохшая шкура была просто пропитана ненавистью — не прикасаясь к ней голой рукою, я осторожно смела подклад и, приоткрыв окно, выкинула выползок в сад.

После чего, плотно закрыв ставни, сотворила перед ними отвращающий зло знак. Перешла к дверям, и, опечатав их такой же защитой, плотно задвинула щеколду.

Простая задвижка вряд ли бы устояла против по-настоящему сильного рывка, но я не думала что Брина решится открыто вломиться ко мне в комнату.

Я не ошиблась — проснувшись ночью от какого-то невнятного шороха, я услышала тяжелые шаги в коридоре, а, переведя взгляд на окно, заметила за ним какую-то неясную тень, но не успела даже толком испугаться, как та исчезла.

Шаги тоже внезапно стихли, и сколько я ни вслушивалась и ни вглядывалась в окружающую меня темноту, ничего странного больше не заметила. С тем и уснула.

А утром, за завтраком, выяснилось, что место Брины пустует.

После преломления хлеба матерь Ольжана, заметив как жрицы переглядываются меж собой и косятся на пустую лавку, заметила, что Брина провинилась второй раз и теперь отбывает наказание в нижнем храме.

От такой новости жрицы, казалось, перестали дышать — тишина воцарилась такая, что стук внезапно оброненной на пол ложки показался просто оглушительным.

Когда же мы с матерью Ольжаной остались наедине, Старшая, перед тем, как углубиться в пояснения сути ментальной атаки, спокойно заметила, что она де крепко держит свое обещание и мне ни о чем не стоит беспокоиться. Брина больше ко мне не приблизится.

После этих слов дурное предчувствие захлестнуло меня, точно волна:

— И что же с ней сталось?

— Ничего страшного, — Ольжана отмахнулась от моего вопроса, точно от назойливой мухи, — Просто теперь уготованный этой самонадеянной сестре урок не оставит ей времени для глупых мыслей и действий.

Я молча склонила голову. Было ясно, что более подробного ответа я не получу, а вскоре и у меня самой более не осталось времени для пустых размышлений.

Пояснив мне все о ментальных щитах, Матерь взялась за воздействия на волю и разум, и, честно говоря, я бы с радостью забыла часть ее уроков. И не удивительно. Матерь совершенно искренне считала людей чем-то вроде ярмарочных кукол, которых дергают за нитки на потеху толпе.

Взявшись за мое обучение, Старшая более не скрывала своего отношения к людям, а те ее взгляды, что мне удалось перехватить, свидетельствовали об одном: приехавшую из Дельконы гостью матерь Ольжана считает такой же куклой и теперь терпеливо ищет те нити, которые и меня обратят в послушную игрушку...

Все это было совсем невесело, но еще больше меня выводила из себя вездесущая Лариния.