Bal Rog - прода от 22.10

Карты к фанфику и канону можно посмотреть через Палантир в лесу.

Глава 22

Вниз по Брандуину плыли одинокие желто-зеленые пятипалые листья, как корабли, расправившие свои паруса. Сколько же мы с Йарвеном бродили тайными тропами мироздания?.. Десятка три дней, не меньше. Своих бойцов я нашел в том месте, где их и оставлял; они искренне обрадовались моему возвращению. О проведенном времени все трое отчитывались наперебой:

— Нашли мы тут хоббитов твоих! Забавные зверушки. Лапы мохнатые! Семья Подкорягинсов живет на той стороне выше по течению, а Скрутни за ними глубже в лесу...

— А Патлатый нору вырыл! Мало того вырыл, еще и стенки украсил..

— О, моя нора! Ты свои грязные лапы так и вытирать на входе на научился!

— Мои лапы почище твоих будут!

— А как в гости-то ходили к Скрутням, в гости! набрали рыбы, кореньев, Чага варева сварил, идем, а над котелком дымок идет, и запах на пол леса...

— А те все сожрали, и потом "Еще приходите!" Вот умора...

— Подкорягинсы Скрутней не жалуют, говорят, "тут и в гости ходить не к кому"... ну, да нам и тем и другим рыбы здешней не жалко!

— Хоббиты тут рыбу ловить, считай, не умеют. Но вот норы рыть они мастаки, такие хоромины отгрохали...

— А мелкий-то у Скрутней, мелкий! Патлатому жару дал, чуть кудри ему не повыдергал.

— Я сижу такой, терплю. А он, бестолочь мелкая, каак дернет! Еле отвадил, пришлось свистульку из ивы ему сточить... А мелкий тоже с патлами, на меня похож! Мы, патлатые, такие — спуску не дадим, своего не упустим...

— А рыбы здесь, Горящий, рыбы! да разной, да вкусной! мы и отъелись, и запасов наделали — поначалу думали ты быстро вернешься...

— А травок у них растет разных! Чага пол норы моей корешками своими увешал, да корешки такие вонюченькие, раз нюхнешь и сомлеешь...

— Нечего мои корешки нюхать! лечебные это корешки. Вон, у Подкорягинсов у деда нога болела, дак я ему для мази...

Я сидел и слушал их, улыбаясь. Жаль их срывать с такого славного места, но дорога не ждет. Седой и Чага сразу с воодушевлением бросились собираться, и только Патлатый оставлял свою норку с каким-то мечтательным выражением в глазах. Пока бойцы суетились, увязывая свои пожитки и запасы, я сидел на берегу Брандуина, и смотрел на текущую воду. А одиночные золотистые листья все плыли и плыли к Морю...

У Соф без меня общение с простыми людьми сдвинулось с мертвой точки. Она ходила по живым старикам, просила рассказать, и записывала. Тем, кто забыл — напомнили, и энтузиазм по поводу "истинного короля" поугас. Если бы я предложил им другого короля, меня бы послали вслед за нуменорцами — но мне нужны были как раз свободные люди Минхириата, и мои слова легли на нужную почву. Впрочем, со времен морового поветрия в середине уходящей эпохи в здешних лесах жило мало людей. Тех, кто продолжал слепо верить в короля Арнора и Гондора, не унижали. Они, все же, свои, сородичи. Да и среди арнорцев достойные личности попадаются.

Путешествия Соф получили еще одно неожиданное последствие. У неё каким-то загадочным образом появился поклонник, Жминка. Ни габариты Соф, ни её глубокий, красивый низкий голос Жминку не смутил. Он твердил, что на её голос, рассказывающий стихи старых сказаний, он и повелся. А мне показалось, что все прозаичнее — и ему всего лишь понравилась Софина стряпня. Соф отказалась оставаться здесь, сказав, что её путешествие еще не закончено. Жминка попросил сопровождать нас дальше — какое-то время, в надежде уговорить её остаться. Вместе с ним, по пустынным землям нас вызвался сопроводить отец влюбленного, известный в этих краях следопыт и охотник Ниаторн.

В деревне, на прощальный ужин с местными жителями, Соф приготовила свой фирменный мохнатый корень с рябчиком. К ночи гости разошлись, и в избушке остались Витка, староста, мы и Жминка. В темной, безлунной ночи стены бревенчатого сруба освещались только редкими темно-оранжевыми отблесками огня очага. Разговор снова пошел про историю позапрошлой эпохи, и один из рассказов старосты навел меня на интересную идею. Истории о Сауроне у меня лично оставили двойственное впечатление. С одной стороны меня впечатлила его безусловная харизма и острый ум, не говоря уже о его искусности в кузнечном деле. С другой стороны, его истинные цели я не понимал, а его способности к настоящему сотрудничеству и нахождению компромиссов вызывали множество вопросов. Но плох тот вождь, который начинает свой путь охаивая своего предшественника! Стоит хотя бы чуть-чуть обелить его имя перед людьми. Пришлось мне включиться в обсуждение:

— Саурон?.. Ну, согласен, проблем он вам доставил немало. Но он же не воевал именно против вас — иначе бы мы сейчас не говорили. Вы просто попали между молотом и наковальней. Он бился со своими врагами, и часть битв попала вашу территорию... При этом сам Саурон, в некоторых эпизодах той войны, вел себя как герой, высшей пробы.

Люди заворчали, возражая. А меня уже захватила атмосфера старых легенд.

— Давайте посмотрим историю тех войн. Когда к вам приплыли нуменорцы, что сделали ваши вожди, а? Подняли восстание, чтобы выкинуть прочь проклятых захватчиков, ну-ну. И чем это кончилось для вашего народа?... Изгнанием и множеством погибших?.. Теперь смотрим на две тысячи лет позже. Флот нуменорцев под командованием короля Ар-Фаразона приходит к Саурону. Не тот жалкий экспедиционный корпус, который раскидал вас. Весь нуменорский флот. В летописи — "Неисчислимое множество кораблей пришло в бухту. Их паруса, окрашенные в алый цвет, закрыли море до горизонта. На холме встал шатер короля, а в нем трон, черный с золотом..." Представили картинку?

Слушатели покивали, усаживаясь удобнее.

— У Саурона, конечно, тоже сил немало. Но он понимает, что эти — его сомнут. Повозятся конечно, но не соперник он, со всеми своими выродками, сильнейшей людской империи во времена её величия... И хуже того. Он понимает, что вместе с ним — умрут его орки. Они, конечно, помучаются некоторое время, защищая его в крепостях. А потом перебьют их нуменорцы, потому как за людей не держат. Участь орков ждет хуже, чем ждала вас... Ситуация безнадежная. Что же он делает?... Он приказывает спрятаться тем, кто пошел за ним. Рабам своим — спрятаться. Выходит к своим врагам сам, один. Сдается им, и — побеждает их изнутри. В одиночку.

Витка аж вскочил, от возмущения:

— Но он же побеждает их обманом, исподтишка! Так нельзя!..

— Ха! А они к нему пришли, надо думать, с честью и по правде? Спросить его деликатно и вежливо, на каком основании он со своими вассалами занимает Мордор? Эти пустые, выжженные, отравленные, никому даром не нужные земли... Земли, не имеющие никакого отношения к Нуменору! Или ты думаешь, хоть один из них, нуменорцев, рискнул бы вызвать его — Айнура, в дни его силы и величия — на честный поединок?!.. Неееет, они пришли как свора собак, драть медведя всей стаей — по праву силы. Что ж, собаке — собачья смерть. Он вышел против них — и победил так, как умел. И вы, как народ — выжили — тоже в чем-то благодаря его подвигу.

Огонь потрескивал в очаге, слушатели осмысливали сказанное. Дальше в ход уже пошли мои мысли вслух, не легенды.

— Неясно только, зачем он уговорил их идти в этот самоубийственный поход против Валар. Логичней было бы ему вступить с Нуменором в союз — тогда этой силе не смог бы противиться никто в Средиземье... Но причину тут тоже можно предположить. Нуменорцы к пленным своим милосердием не отличались. И в дни его плена, надломилось в нем что-то. И возненавидел Саурон своих пленителей самой страшной, самой жгучей ненавистью... Такой ненавистью, что предпочел и сам лечь костьми на дно морское, но — погубить их государство. Он не мог не предполагать, какой ответ от Валар последует за этим походом. Но — сделал то, что сделал. И даже не стал бежать от возмездия, как Исилдур и его семейка...

Посидев еще немного в избе, и оставив обсуждение течь дальше самостоятельно, я вышел на улицу. Небо укрылось плотными облаками, ночь стояла черная и бархатная, совершенно безветренная. Где-то вдали перекрикивались ночные птицы, лес вокруг избушки нависал плотными тенями. Блики огня через узкое окошко избушки, слегка вспыхивая, подсвечивали лесную темень, но не рассеивали её. Ночная прохлада приятно дышала на верхнюю корку моей брони.

Скоро ко мне вышел Витка. Он сел рядом, и долго не решался заговорить. Потом, наконец, спросил.

— Дядь Буури. Возьмите меня с собой?..

Неожиданное предложение. Подумав, я отрицательно качнул головой.

— Ты еще молод. Тебя бросает то в жар то в холод...

Витка насупился, его черты стали резче и острее.

— Ты отца своего спросил?..

Витка подобрался и помотал головой. Да, крови он не боится, а отца родного спросить... Но мольба и надежда в Виткиных глазах не пропала.

— Витко. Дождись своего совершеннолетия. Не просто жди конечно — не трать время зря. У людей так мало времени... Ищи, учись, тренируйся, думай. А потом, если захочешь — приходи.

— Да как же я вас потом найду?..

— Не боись — ты о нас услышишь... Разное услышишь, кстати. Поэтому ты еще трижды подумаешь, стоит ли к нам присоединяться. А если не услышишь — значит все зря, и тебе вообще незачем за нами идти.

Мы вышли утром. Еще день пути нам потребовался, чтобы выйти из лесов Минхириата. Мы намеревались посмотреть юго-западные пустоши, потом переправиться через реку Гватло в нижнем течении, в районе развалин Лонд-Даэра, и дальше уйти в Энедвайт.

* * *

Глава 23

...Ко мне постучался косматый геолог

и глядя на карту на белой стене

он усмехнулся мне...

(Агата Кристи)

Ниаторн оказался не дряхлым стариком, а вполне крепким пожилым воином, молчаливым, очень даже неплохо экипированным. Он и Жминка легко влились в нашу компанию, и мы с ними понимали друг друга с полуслова. В этот раз мы забеспокоились одновременно — и я, и Чага снова почувствовали слежку, и Ниаторн тоже начал оглядываться. Ночевка на границе леса не принесла улучшений; наблюдение продолжалось. Разъяснил ситуацию Патлатый, с утра:

— Три ворона днем, издали, попеременно. И три филина ночью. Плотно обложили.

Ничего сделать с наблюдением мы не могли, вороны парили в небе высоко, лук туда не достанет. Я давно хотел себе какое-то дальнобойное оружие, но руки не доходили. Надо что-нибудь придумать. Наблюдение вело нас от самого выхода из деревни. Возможно, оно было и раньше — не знаю, находясь среди людей трудно чувствовать слабо направленное на тебя внимание. Похоже, где-то я допустил промашку. Посереди дня над нами начали кружить в высоте все три ворона одновременно, и один из них начал снижаться. Мы встали на привал, и проверили оружие. Ворон снизился, и сел на куст перед нами. Очень крупный и мощный для своей породы, полностью черный, он оглядел на нас одним глазом, специфически по-вороньи наклоняя набок голову, и остановил свой взгляд на мне. Хрипло прокашлявшись, и раскрыв свой клюв, он издал каркающие, но вполне понятные звуки человеческой речи на Общем языке.

— Я воррон Кхаррт, глашатай РРррадагаста. Говорррить.

Мы внимательно слушали. Жминко таращил глаза от удивления — нечасто такое увидишь. Ворон продолжил:

— Говорррить наедине. Бууррриделгума Абарарусуррр айнуз Агнаа...

Теперь пришла моя очередь удивляться. Откуда эта черная курица узнала моё имя? Хотя, конечно, если это посланник одного из магов-истари.. Я отошел в сторонку, подальше, чтобы нас не могли слышать наши спутники; ворон короткими перелетами следовал за мной. Посчитав, что я отошел достаточно, он снова подлетел ближе, и заговорил. На этот раз его голос изменился, картавящие звуки куда-то пропали, да и стиль речи стал иной — он просто передавал слова своего сюзерена. Осталось только легкое клокотание в горле на рычащих.

— Радагаст передает. Пытался вывести птенцов драконов. Яйцам драконов для развития нужен нагрев. Предполагал что будет достаточно греть их в костре, или в вулканическом огне. К сожалению, ошибся. Они замерзают, и скоро замерзнут совсем. Знаю кто ты, Бууурри, мои посланцы следили за тобой от Йарвена. Вы там не скрывались...

Ворон сделал паузу, взмахнув крыльями и поудобнее устраиваясь на ветке, и резюмировал.

— Наполни их Огнем. Баррлоги раньше умели. Иначе они погибнут.

— Как у вас вообще оказались яйца драконов?..

Ворон, пожимающий плечами — это очень смешно.

— Сворровали.

— А вариант вернуть их родителям вы не рассматривали?..

Ворон строго посмотрел на меня одним глазом.

— Исключено.

Я задумался. Драконят жалко, сдохнут ни за понюшку. Если их холод и голод хотя бы чуть сопоставим с холодом той мелкой, Анагиларны, которую я поил в пещерах Ирисной низины — им несладко придется. С другой стороны, если их воспитанием займется Радагаст, что из них потом вырастет... Наверное, стоит все же согласиться, но не переборщить с огнем. И с Радагаста стрясти что-нибудь сопоставимое в обмен, не приучать же ездить на себе бесплатно. Хотя, он не посчитает это сколько-нибудь важной услугой — подумаешь, стухли ворованные яйца... Попробуем.

— Кхаррт. Что Радагаст по-честному сможет мне дать, такого чего у меня нет, если я напою их огнем и избавлю от гибели?

Ворон иронично посмотрел на меня, наклонив голову.

— РРрадагаст говорит, не будет докладывать о тебе, и твоих спутниках. Сам знаешь кому.

Шантаж и интриги, значит. Ну, шантаж это по-нашему — можно работать, и о честности моей речи не идет. Надо потребовать еще чуть больше, иначе будет смотреться подозрительно.

— Вы не просто будете молчать. Вы снимете наблюдение вообще. Неприятно когда тебя пасут.

— Прредусмотррено!

Ворон несколько раз глубоко кивнул, из-за чего чуть не свалился с ветки.

— По рукам?

— По ррррукам!

— Где, когда?

— Яйца прринесут оррлы, вечерром. Следуйте своей доррогой, мы за вами прроследим.

Ворон прыгнул в воздух и с резкими взмахами крыльев свечой ушел в небо, а я вернулся к своим. По возвращении в глазах Ниаторна читалось немое изумление, но вопросы он задавать не стал. Жминко не особо интересовался чем-либо кроме Соф, а мои промолчали — надо будет — сам скажу. Я ограничился предупреждением.

— По орлам, воронам, филинам, и прочей живности загадочной — не стрелять без приказа. Есть договоренность.

К ночи мы остановились на большом пустыре, когда-то давно здесь проходило русло реки. Вода из русла куда-то ушла, дно покрывал серый грязный песок, между камнями торчали чахлые полусухие деревца. Вороны следовали за нами на почтительной высоте. Я, посмотрев на небо, продолжил инструктаж.

— Сегодня вечером ничему не удивляйтесь. К нам — посланцы Радагаста, а он маг, истари. Зачем-то требует, чтобы я сегодня вечером пошел к ним один. Надеюсь, вам ничего не грозит. Но могут происходить очень странные вещи.

Темнело, вечер вступал в свои права. Дуновения ветра стихли, наступил полный штиль, тишина разлилась вокруг. Облака разровнялись, образовав высокий и плотный покров, закрывавший звезды. Старые, искореженные остовы деревьев в сумерках по берегам сухой реки напоминали белые кости. Двое воронов медленно нарезали круги вокруг нашего лагеря на большой высоте, отмечая его для всех. Они меланхолично наматывали круг за кругом, ритмично, поворачивая строго как по циркулю, синхронной парой. Постепенно, количество летающих стало расти — прибывали птицы. С разных сторон, они прилетали одна за одной и присоединялись к воронам, образовывая медленно вращающийся темный вихрь, своим острым концом упиравшийся в землю, в наш лагерь. Вороны, синицы, кукушки, поползни... десятки, сотни мелких пичуг одна за одной вливались в вихрь круживший над нами. Люди опасливо поглядывали в небо, и поеживались. Мои бойцы делали вид, будто ничего необычного не происходит. Два угольно-черных ворона шли по большому верхнему кругу конуса, как бы образуя его, задавая ритм и концентрируя птичью стаю. Вороны шли в молчании, не раскрывая клюва, только ритмичные взмахи крыльев и свист воздуха. Стая мелочи иногда не выдерживала напряжения и разрывалась хриплыми воплями, совершенно не похожими на мелодичные трели лесных пичуг. Воронка птичьего смерча становилась все плотнее и плотнее, не заметить её издали просто невозможно. Но даже мои бойцы начали чувствовать себя неуютно, когда вокруг стали собираться звери...

Огненно-рыжие шкурки крупных лисовинов просвечивали в горельниках по склонам бывшей реки. Несколько крыс, пришедших и расположившихся прямо вокруг нашего костра, поглядывая на нас бусинками глаз. Трое огромных медведей, покрытым плотным бурым мехом — вполне себе зверей, а не оборотней, но тоже внушает — эти демонстративно уселись в сторонке. Всякая лохматая живность сползалась по одному — росомаха, белки, мыши; выкопался из-под земли крот и уставился на нас своим слепым рылом. В чем-то я понимаю Радагаста, ему надо гарантировать безопасность сделки.

Потом пришло нечто большее. Рывком выскочив из-за холма, и считанными прыжками выйдя с границы видимости на близкий контакт, дрожью сотрясая землю на каждом прыжке и приземлении, вокруг нас втыкаясь в деревья попадали с низких траекторий злобно шипящие и хрипящие уродцы. Одинаковые зверушки, размером с хорошего волка, длинные мощные задние лапы с большими когтями, два острейших зуба длиной в руку взрослого мужчины торчат из капающего слюной рта. Они вели себя как одна единая стая, как один организм, даже взгляд направляли синхронно. Если бы меня попросили классифицировать этих химер, я бы сказал, что это боевые саблезубые кролики... Белые и пушистые, да. Огонь нашего костра отражался рубинами в их бесстрастных глазах. Местами шкура у них была выбрита, в голых плешах просвечивала синеватым светом вязь сложных символов, начертанных на их коже. Твари образовали в два круга — один, малый, окружал наш костер, а второй, большой, двойной, укрывал удобную площадку для приземления, вдалеке от нашего лагеря. Последним с басовитым гудением прибыл рой здоровенных ос, по размеру вдвое больших чем шершни. Насекомые расселись около людей, ползали по ногам и рукам, чистили свои радужные крылышки, живым копошащимся черно-желтым ядовитым ковром покрывали землю и кусты вокруг. Все мои спутники, бледные донельзя, сидели боясь шелохнуться. А Ниаторн крепкий мужик, пытается мне куда-то глазами вверх показать... Сверху, ровно в середине оси мощного смерча из птиц ведомых двумя лидерами, не двигаясь и не шевеля крыльями, как черный символ, как центр притяжения, опускался третий ворон. Сейчас он действительно выглядел посланником мага — его перо искрилось и отливало черной синевой. Смерч вращался вокруг него, все звери и птицы вокруг будто бы спрашивали его — так?.. Он спускался к посадочной площадке. За ним, вереницей, точно так же — не шевеля крыльями, медленно паря, изменяя свое движение легкими сдвигами маховых перьев, снижались орлы. Один, два, три... семь с грузом, и еще сопровождающие. Они спускались к центру второго круга кроликов. Ворон сделал восьмерку между мной и кругом, и в развороте глянул на меня своим умным глазом. Я встал, сбросил свою хламиду, шляпу и кольчугу, положил на землю посох, и пошел к ним. Большая часть живой мелочи осталась контролировать моих спутников, видимо держа их как заложников — и только кролики последовали за мной, ковыляя на своих несуразно длинных и мощных задних лапах. Во мне медленно закипал гнев, все больше и больше. Они хотели моего огня... что ж... они его получат.

Когда я подошел, в центре круга уже лежали драконьи яйца. Орлы, не приземляясь, парили вокруг, образовывая вращающуюся в воздухе семилучевую корону. Ветер, поднятый их движением, кружил вокруг, переворачивая опавшие листья. Ворон сидел в центре один, на сухой ветке; он молча поднял на меня глаз. Надо отогнать его как-то.

— Кхаррт. Когда я буду поить яйца огнем.. Вам всем лучше отойти в сторону.

В его глазах зажегся немой вопрос, он наклонил голову. Что бы такое придумать...

— Мне нужно будет собрать жар вокруг. Примерно вот так.

Я медленно опустился на одно колено, развел руки в стороны, и начал тихо вдыхать тепло из пространства вокруг, не затрагивая круг с яйцами. Повеяло прохладой, из воздуха туманом разом выпала роса на траву по пустырю вокруг. Когда я поднял глаза, мокрый и взъерошенный ворон сидел там же.

— Потерррррплю. Кха кха...

— Кхаррт. Я понимаю... Тебе дали задание проследить, и рассказать. Но. Я еще даже не начал брать жар. А ты сидишь в середке круга, где будет пламя. Даже если ты проследишь, твоя ледяная и обугленная тушка ничего никому уже не расскажет.

Он, видимо, увидел приближающееся Пламя в глубине моих глаз, и, хрипло каркнув, взлетел. Орлы, молча повинуясь его команде, увеличили диаметр своего круга. Я обратил внимание на яйца. Дети были голодны... я чувствовал их боль, их отчаянный холод, их смертную тоску. Холодная, жгучая ярость овладевала мной. Я вскинул лицо к небу, и закричал.

— Еще. Дальше. БОЛЬШЕ КРУГ!!!

Меня не услышали. Я упал в землю, вонзив в нее свои руки по локоть, и потянул, медленным, тяжелым, надрывным усилием. Я не брал только из круга с яйцами, остальные мне безразличны. Кто не спрятался — сам виноват. Когда я поднял глаза, моя броня уже пылала и тлела, а вокруг крупными хлопьями шел снег. Почва, трава, деревья — были покрыты разводами инея, пламенные извилистые дорожки шли от меня в разные стороны, образуя вязь символов вокруг драконьих яиц, переплетаясь с белыми инеистыми узорами. Круг орлов раздался еще втрое, кролей не было видно поблизости. Вскинув лицо к небу, подняв руки и не обращая внимания на птиц — я закричал.

— Еще. Больше. ОГНЯ!!!!

Мой крик расколол пустоту, оранжевые всполохи прошли до облаков, эхом отразились прокатившись по долине. Седая дымка прошла по небу, и облака в большом круге наверху подернулись белёсой снежной пеленой медленно опадающей на землю. Орлы прянули в стороны. Жар хлынул из меня потоком, закрутился в первый вихрь вокруг яиц, и драконята жадно присосались к нему, припали как человек который идет по пустыне и умирает от жажды. Земля в круге вспыхнула и начала тлеть. Снова упав на одно колено, и вонзив руки в землю, я в полную силу воззвал к Подземному Пламени, к жару Песни. Сухая, мерзлая земля вокруг раскололась от моего удара, лед треснул, в стороны пробежали змеистые трещины, вырисовывая фигурную паутину тлеющего черного узора вокруг пламенных дорожек. Сам воздух вспыхнул и поплыл, темный дым проступил в реальности — и окутал круг с краденым яйцами. Вихрь жара вокруг обнял их, растопил их холод, принял их печали, подставил им плечо. Бедные дети. Я не знаю, что им предстоит, но сейчас они материал в руках экспериментатора. Зачем Радагаст выкрал эти яйца — ковать оружие новых войн? Обходя вокруг каждого из них по огненным дорожкам, скользя в темном дыму, я тихо, тихо-тихо, напевал им колыбельную..

Будут идти

годы и дни..

В сердце огонь храни.

В песне свободы

Дух как струна

Будет дрожать звеня -

В тени ночной

и при свете дня -

Тайно помни меня

* * *

Все когда-то кончается. Дети напились досыта. Не так, как Анагиларна — ту я поил всю ночь, а этих всего ничего, к тому же их было семеро. Большую часть сил отнял покров колыбельной. Но, по крайней мере, голод им больше не грозит — вылупятся... А там — на все воля Эру. Погладив их по шершавой скорлупе на прощание, я повернулся и пошел к своим, по пути пряча свою сущность под привычную маску. Усталость скрадывала мой огонь сама, черная горелая корка легла на тело, лицо вернулось на свое место, огонь ушел из глаз. Следы свежего огня смотрелись на броне как спекшиеся потеки крови. Я шел, шатаясь, по смерзшейся земле, вокруг лежали трупики неосторожных птиц. Дым, все еще оставшийся в месте призыва сил, показывал мне — орлы пикируют, подхватывают яйца, и также практически не шевеля крыльями — всплывают высоко в небо, беря курс на восток. Интересно они летают, не так как прочие птицы, парят... Саблезубым кроликам видимых повреждений мой холод не принес — или они успели отпрыгнуть. Убедившись, что все орлы с грузом тронулись в свой путь, и проводив меня внимательным взглядом, кролики разом, как один, снялись с места — и через пять гигантских прыжков скрылись за холмами. Земля гулко дрогнула под их прыжками. Медленно расползались и прочие звери. Некоторая мелочь не успела убраться из доступного мне круга, но крупные почти не пострадали. Очередной крот мерзлой тушкой лежал неподалеку, слепо глядя в небо. Ледяная почва кончилась, и я шел с трудом переставляя ноги по раскисающей земле, покрытой тонким слоем свежевыпавшего снега. Корявые остовы деревьев во мраке ночи вокруг белели, присыпанные грязным снегом, как пеплом. Местность тут та еще. Дошел до бивака с трудом. Вроде дошел, и уселся у огня протянув к нему руки.

Оклемался я уже ближе к утру. Костер потух, в сторонке сидел и сторожил Седой. Кряхтя, я облачился в свои одежды, и снова присел у углей. Вот оно, благословенное тепло... Седой бросил на меня оценивающий взгляд, но промолчал. Зато с рассветом люди начали дотошно выспрашивать, что это такое было вчера. Пришлось пояснить в меру их понимания:

— Посланцы Радагаста Карего, мудреца и мага. Меня убедительно попросили поделиться моей кровью. Сами видели, как он умеет убеждать... Зачем ему это нужно было — это вы Радагасту вопрос задавайте, может он вам соблаговолит ответить.

Вот вроде и не соврал, а акценты говоря с людьми нужно выдерживать. Мои-то, после наших приключений в Ирисной долине, не могли не заметить груза в орлиных лапах. Но мои и не спрашивали.

* * *

Глава 24

...и запить, запершись в заводском бараке,

отвернувшись от ангела в черном фраке

говорящего что-то о вечных чувствах

назначении вещи, людей, Искусства...

(О. Городецкий)

Следы вчерашнего буйства сил к рассвету уже пропали, только почву немного развезло. Одежда вся промокла, легкая просушка около утреннего костра помогла мало. Бойцы зябко поеживались, люди поглубже кутались в свои плащи. Вышли вскоре после рассвета. Чем дальше мы отходили от лесов, тем более дикой становилась местность. Плеши горельников чередовались труднопроходимыми колючими зарослями кустарника, заросшие кочками болота в низинах приходилось обходить по гребням холмов. После полудня мы вышли к реке Гватло, вдоль нее пошлось веселее. Посмотрев на мощное течение реки, я начал расспрашивать людей где тут её можно удобно пересечь. Молчаливый Ниаторн говорил редко, зато Жминко рассказывал охотно:

— К развалинам Лонд-Даэра по этой стороне незачем подходить, ничего интересного. Побережье моря здесь обрывистое, скалистое; спусков к воде мало, хотя виды красивые. Потому, наверное, и гавань здесь строили — оборону от нападений с моря тут держать просто. Единственное место где пристать удобно можно — это если по устью реки кораблю чуть-чуть вверх зайти. Чуть выше Лонд-Даэра, мне наши рассказывали, пара лодок припрятана — по одной на каждой стороне. На них и переправимся, если они не рассохлись совсем — потом вторую лодку на эту сторону отгоним, чтобы все как было оставить.

К вечеру мы остановились в живописном месте. Пока Жминко искал лодку, мы смотрели окрестности и обдирали для ужина подбитую по пути пару кролей — зверья в этих диких краях хватало. Развалины бывшей крепости громоздились ниже по течению, еще дальше река уходила в понижение между скалами, как в небольшое ущельице. Течение воды в нем по центральной струе ускорялась, как тут поднимались океанские корабли мне оставалось только догадываться. А может и не поднимались вовсе, а снизу была вторая пристань — все-таки не горная река, небольшие лодки вдоль берега тут пройдут. Моря еще не видно, но запах уже свежий, соленый. Соф блаженно жмурилась и вздыхала. Вскоре Жминко окрикнул нас откуда-то из кустов, и Патлатый с Соф поспешили ему на помощь. Вернулись они таща на себе небольшую узкую лодочку, на двоих гребцов; Патлатый нёс весла. Переправа прошла споро; Жминко, умело направляя веслом утлое неустойчивое суденышко, перевез нас по одному на тот берег, по пути развлекая своими шутками и прибаутками. После переправы на берегу мы и устроили ночлег. Пока готовили ужин, люди нашли вторую лодку и отогнали нашу на ту сторону, спрятав её где была. Соф забабахала праздничный ужин из каких-то новых корешков, "приморских". Жминко, герой дня, за ужином жмурился довольный как кот, и поглядывал на Соф с хитринкой. Ветер с моря настраивал всех на мечтательный лад, погода к вечеру налаживалась, только Ниаторн поглядывал на влюбленных голубков с легким, еле заметным неодобрением. У костра шли долгие разговоры. Седой с Чагой по очереди посмеивались над Патлатым, а тот отчаянно огрызался.

— Вам все хаханьки, а я там нору вырыл! Какая норочка, да с кладовочкой... Эх, вот однажды вернусь туда, заживу... крыша над головой, рыба речная навалом, соседи хорошие — что еще мне в жизни надо? Живи да радуйся. Может, кто из вдовушек местных глаз на меня положит, какие мои годы, парень я хозяйственный...

Кроме шуточек над Патлатым, Жминко и Ниаторн препирались, видимо продолжая свой старый спор. Нападал Жминко:

— Отец. Я не хочу идти в стражу!

— Как ты можешь не хотеть? Быть воином — это священное право и великая честь. Да вон, посмотри на хоббитов — мирный народ, а тоже знают с какого конца браться за меч!

— Не хочу я браться за меч! мне милей весло рыболова да дудка пилигрима.

— Дудка! Вы только послушайте его. А если в пути на тебя нападет враг, ты сыграешь ему песенку?

— Какой враг, отец? Черный Властелин разбит, войны окончены. Нас никто не гонит с нашей земли. Можно жить и радоваться!

— Отец не может радоваться, если его сын не умеет постоять за себя.

— Да я не хочу никому служить! Соф, вот ты как считаешь?..

Соф ответила, тщательно выбирая слова:

— Каждый свободный сам решает, служить ли ему, и если да — то кому. Нечестно делать за людей их выбор.

Ниаторн, глубоко задумавшись, не стал продолжать дискуссию.

Жминко досталась первая вахта, и Соф осталась сидеть с ним у костра; они долго обсуждали какие-то безделицы, прежде чем расползтись спать, каждый под свою накидку.

Утро началось с волшебного рассвета — все небо было нежно-розовым, в легких перьях облаков. Патлатый, прошвырнувшись рядом с лагерем, нашел большую выбеленную морем раковину, и она переходила из рук в руки. Каждый подносил её к уху, долго вслушиваясь в звеняще-шуршащую тишину, и раковина шептала нам... кажется, шептала о чем-то важном. Собравшись и наскоро доев остатки вчерашнего пиршества, мы двинулись вдоль берега. Мне было все равно куда тут идти; со слов наших спутников, местный край не заселен совершенно. Я предоставил возможность Жминко показывать нам, что тут может быть интересного, попросив только сначала зайти к морю — этого хотела Соф.

Морская гладь открылась нам неожиданно. Вот мы еще лезем по каким-то дебрям, а вот, край — и там плещется оно... море. Крутой скальный обрыв спускался вниз парой уступов, в которых маленький ручеек пробил себе узкое ущелье. По этому ущелью мы спустились вниз. Ручеек следовал с нами рядом, дробной капелью сбегая с уступов, мокро блестя в тени на отполированных ветрами и морем покатых лбах. На берегу волны прибоя ворочались в россыпи крупных обломков скал и камней, шуршали на маленьком кусочке галечного пляжа. Мы перепрыгали ближе к воде, и не говоря ни слова расселись смотреть вдаль... не помню, сколько мы сидели неподвижно, слушая шум моря. Легкий ветерок приносил нам запах соленых водорослей и мелкие брызги.

Море вздыхало... Долго сидя неподвижно — начинаешь слышать его музыку намного глубже, точнее, мелодичней. Прибой задавал мягкий плавающий ритмический узор, чайки вторили ему далекими хриплыми голосами. Бульканье волн в кавернах камней отдавалось россыпями цимбалок. Чечетка перекатывающихся камешков вела за собой выразительное шипение пены. Журчание ручейка, стекавшего по своему ущелью, бормотало шершавым говорком. А сверху над всем этим оркестром, казалось, плыл звук — чем-то похожий на голос трубы, чистый, печальный, далекий, дрожащий... Пронзительно ясный, неземной тембр нарушал любые правила музыки, не укладываясь в привычные рамки и подходы — но вместе с тем звучал изумительно гармонично. Да была ли эта музыка или она нам приснилась... Я бы никогда не сумел так сыграть.

Мы ушли от моря в задумчивом настроении. На первом же привале между Жминко и Ниаторном разгорелся спор о лодках, и они отошли от нас далеко в лес чтобы обсудить нечто важное без свидетелей. Вернулся Ниаторн один, настроенный мрачно и решительно.

— Мой сын вернется перепрятать лодки. Вы натоптали там так, что теперь их найдет любой балбес. А нам еще обратно на них плыть! Ничего, догонит нас к вечеру — я сказал где мы заночуем, место известное, не промахнется. Пока я поведу вас.

Ну, вольному воля — их лодки, им и решать. Мы пошли вдоль побережья, понемногу отдаляясь от воды. Патлатый по пути пару раз присел у тропы, брови у него были нахмурены. Догнав нас, он всех взбодрил:

— Здесь есть волки. И не мелкие, я вам скажу. Поменьше чем варги конечно, но все равно зверье. Смотрите по сторонам.

Соф встревожилась, но Ниаторн не подавал признаков беспокойства. Сейчас лето, Жминко с оружием, да он и крепкий малый, может за себя постоять. Скоро мы подошли к подножию небольшого холма. Ниаторн, торжественно одернув на себе одежду, вышел к нам.

— Мне выпала честь показать вам одно из самых красивых и чудных мест в этих краях. Мне про него рассказывал дед, а ему — его дед. Похоже, здесь ничего не изменилось. Идем все вместе, еще наступите куда не туда — а мне два раза вас водить не с руки.

Мы, заинтригованные, пошли с ним. Он привел нас к какой-то дыре у подножия, мы немного помялись у входа опасаясь лезть куда-то первыми, и он откинув пожухлую траву решительно вошел внутрь. Вглубь холма вел старый, заброшенный каменный лаз. Он зажег припасенный факел, и когда наши глаза привыкли к полумраку пещеры мы все вместе тронулись вперед. Ход вывел нас к круглой большой комнате, отделанной зелеными плитами со светлыми прожилками. Седой, задержавшись, поколупал прожилки ногтем. Искусная резьба по камню на стенах и потолке комнаты напоминала цветы и сплетенную вязь летней травы. В середине комнаты стоял большой грубо отесанный камень, и на нем лежало скрюченное тело; запах тлена почти не чувствовался. Небольшие декоративные колонны, поддерживающие свод, были украшены стилизованным емкими сценами лесной жизни.

— Это старая усыпальница смотрителей Лонд-Даэра. Да, позаросло тут все пылью.

Ниаторн смахнул пыль с центрального камня, она поднялась в воздух и все расчихались. В свете факела по стенам бродили красивые цветные отсветы. Выйдя наружу, мы умылись от могильной пыли, и встали готовить ужин на старый бивак неподалеку. Ниаторн был задумчив и по-прежнему молчалив. Смеркалось, Соф начала беспокоиться, Ниаторн её успокаивал.

— Жминко точно успеет сегодня нас догнать?

— Должен, там делов-то. Да не беспокойся, не маленький, справится. Мы будем ждать его тут, он сюда придет — а то мы будем искать его, он будет искать нас... Денек мы запросто подождем.

Жминко не явился ни к утру, ни к следующему вечеру. День прошел беспокойно. Волки обозначили свое присутствие, и вели себя до странности нагло — будто людей не боялись. Патлатый даже пустил стрелу, подранив одного не в меру прыткого в лапу. Несмотря на протесты Ниаторна, мы решили на следующее утро возвращаться к лодкам и искать Жминко — а здесь оставить кого-нибудь одного из нас. Утром погода снова испортилась, начал накрапывать редкий дождь. Пять тревожных лиц, с темными кругами под глазами, смотрели на меня.

— Так. Выходим к лодкам, ищем. Кого тут оставим — добровольцы?

Совершенно неожиданно для меня, захотели остаться все кроме Ниаторна.

— Что так?.. Соф?..

Переглянувшись, Соф озвучила причины:

— Что-то меня... ломает как-то сильно. И в глазах жжет.

Я обвел взглядом своих бойцов, которые сначала согласно покивали, а потом застыли, осознавая, что мы во что-то вляпались. После чего все дружно перевели взгляд на Ниаторна. Я задал вертевшийся у всех на языке вопрос:

— Ты сказал, что Жминко вернется через день. Когда, ты говоришь, он вернется?...

Ниаторн задумчиво и отстраненно смотрел в пламя костра. Вокруг глаз у него были те же пятна, что и у всех моих. Он ответил, как бы себе самому.

— Наверное, я плохой отец для своего единственного сына. Я не сумел воспитать его в верности Королю...

Меня кольнуло неясно предчувствие большой беды. Горе, страдание, женский плач, горящие поселки, человеческие черепа, смерти, много смертей рвались в этот мир — и я не мог им помешать. Они уже начали обретать плоть и кровь, становиться явью. Я смотрел на Ниаторна в упор, и ждал его ответа. Он поднял на меня свой мрачный взгляд.

— Жминко не вернется. Он оказался недостаточно тверд в верности. Я убил его.

Соф замерла. Я продолжал смотреть на Ниаторна в упор, в лицо, а он не отводил глаз. Молчаливый поединок бесстрастия продолжался с минуту, после чего он вздрогнул, качнулся и закашлялся. Мной владело опустошенное спокойствие — все уже произошло. Но выяснить причину необходимо, и мне никто в этом не помешает. Видимо почувствовав, что от профессиональных пыток его отделяет совсем немного, Ниаторн, прокашлявшись, криво улыбнулся и продолжил.

— Ты ведь только с виду такой хиляк да старик. Взял я твой посох — тяжел, не поднять. А ты им как веточкой машешь. Да и баба твоя... Сильна. А уж слова какие говоришь... Красивые, да ядовитые. Такие слова может говорить только слуга Тьмы. Настоящий, матерый слуга. А я уже слишком стар, чтобы скрестить с тобой клинки, да и шавки твои охраняют тебя постоянно... Но как увидел я разводы крови на твоей броне... Есть и на тебя управа, старое оружие, переданное мне дедом. Там, под холмом, мой дед и лежит. Жаль, у меня нет верного сына. Но на прощание я послужу делу Света, я, скромный десятник гондорской тайной стражи Ниаторн, личный порученец Дэнетора, наместника...

Его речь прервала новая вспышка удушливого кашля. Вместе с ним, скромненько, разок кашлянул Седой... Я повернулся к Чаге.

— Лекарство от болезни вашей знаешь?..

Чага испуганно помотал головой. Ниаторн, прокашлявшись, откинулся спиной к дереву, и смотрел на меня с наглой ухмылкой. После взгляда в его довольную морду, решение пришло ко мне само, осталось его озвучить.

— Ведь я не хотел никого убивать. А ты лично, своими руками убил единственного сына, и тщательно подготовил мучительную смерть его возлюбленной. Ради службы какому-то неясному делу...

Ниаторн снова закашлялся.

— Но-но, темный! Великому Делу Света!...

— По-моему, ты достоин Испытания. Во имя того самого Света о котором ты мечтал...

Он удивленно глянул на меня, а я перевел взгляд на Патлатого. Тот, шатаясь, полез в свою котомку, а я выпустил из левой руки Плеть. В этот раз она была серо-пепельной, больше дымной чем огненной, печальной. Ниаторн с удивлением смотрел на кольца плети, а когда в его глазах зажегся огонек понимания — я хлестнул наотмашь и примотал его плетью спиной к дереву. Потом перевел взгляд на Патлатого, который протягивал мне клинок, и молча глазами показал ему — сам. Патлатый, шатаясь, подошел к обездвиженному Ниаторну, оглянулся на уткнувшую лицо в руки и вздрагивающую Соф, в расширенные глаза Ниаторна — и вонзил грязно-льдистый клинок Последнего Выбора ему в сердце. Недолгие конвульсии, лезвие клинка истаивает дымком, и на нас смотрит иссушенная мумия.

— Седой, что дальше?

Седой пожал плечами, и кашлянул еще раз. Патлатый выдернул клинок из мумии, я развеял Плеть, и сухие кости упали на землю. Надо что-то делать.

— Так. От усыпальницы отойти. Мало ли что там. Вещи я все беру. Ноги в руки — и пошли. Рядом тут по пути расщелина в скалах, там и встанем... Волки еще, будь они неладны!

Волки и правда обнаглели. Услышав наш кашель, они выглядывали к нам с другого конца поляны, с любопытством тараща черные глаза. Плеть не достанет, а стрелу на них тратить...

До расщелины бойцы дошли с трудом; волки следовали за нами. Моих шатало и колотило, Соф было немного полегче. Черные круги под глазами у них расширялись, кашель начал донимать всех, ухудшаясь с каждым часом. Седой раз схаркнул кровью. Я устроился у входа в расщелину, и срезав мечом пару сушин запалил большой костер перед собой. Сидел на каменному уступе и смотрел в огонь, а внутри медленно умирали мои спутники. На сердце было хреново. Скоро ко мне подошел-подполз Чага.

— Слышь, Горящий. кхаарххх....

Уняв душащий его кашель, Чага продолжил.

— Я знаю, что это. Симптомы... те самые. Старуха черная, язва моровая... Все думали, что она сдохла, а она вона как... Не знают от нее лекарств.

Он еще раз прокашлялся, с удивлением посмотрел на кровь на ладони, и снова поднял на меня глаза.

— Помнишь, я говорил, как над дедом моим Владыка пел?.. Спой нам, напоследок. Может я почую, что делать. А если не почую... так хоть сдохну с музыкой.

Я обернулся к костру. Смерти и предательство... ни сил ни слов не было, на душе только пепел. Я бездумно смотрел в огонь. Подошла Соф. Она уже не плакала, горе легло на нее темной тенью — не сломив, но опустошив. В отличие от орков, болезнь на ней проявлялась немного по другому. Кашляла она меньше, но темные пятна на шее прямо на глазах начинали превращаться в открытые язвы. И ведь целый день и две ночи не было ничего заметно, совсем ничего — а потом так сразу... Она встала рядом.

— Пой, Горящий. Не ради меня. Ради них.

Я должен встать... встать и петь.

Пепел во мне еще тлел, но слова Соф что-то сдвинули в нем. Где-то глубоко, в самом сердце мира, Великие Струны уже пришли в движение... Пытаясь выразить то, что рвалось в мир через меня, я встал, и, запинаясь, сделал первый шаг... еще шаг... и еще шаг — прямо в огонь.

Строил город и ему не хватило гвоздя... (*)

Песня не шла; я запнулся, остановился и посмотрел на небо. Седое, серое, безразличное. Небо вращалось вокруг нас.

Протянул ладони и увидел в них капли дождя...

Поляна, скала с расщелиной, люди — все выцветало, понемногу утрачивая глубину и реалистичность.

Оставил город и вышел в сад...

Редкий лес вокруг, небо... это все — нарисовано. На самом деле вокруг меня — пустота. Такая же, как в моей душе. Я — только Голос, поющий в Пустоте...

Оставль старца и учаше кто млад...

Первые строки прошли набатом, гулким колоколом отозвались в сердце — и Песня пришла ко мне.

Святая София,

Узнав о нём, пришла к нему в дом;

Святая София

Искала его и нашла его под кустом;

Она крестила его

Солёным хлебом и горьким вином,

И они смеялись и молились вдвоём:

"Смотри, Господи:

Крепость, и от крепости — страх,

Мы, Господи, дети, у Тебя в руках,

Научи нас видеть Тебя за каждой бедой...

Прими, Господи, этот хлеб и вино,

Смотри, Господи, — вот мы уходим на дно;

Научи нас дышать под водой..."

Я ушел в песню полностью. Если я не могу иначе спасти тех, кто мне доверяет — зачем мне мой огонь...

* * *

Очнулся привычно лежа в костре, и бездумно смотря сквозь просветы в тучах на ночное звездное небо. Звезды — красивы. И безразличны к тем, кто ходит под ними. Холодно... Но той скалы, которая была рядом, не видно. Совсем другая полянка, развалины какой-то хижины рядом, и берег моря ближе — чайки кричат. Вокруг огня, в котором я лежал, сидели с трех сторон — Седой, Патлатый, и Чага. Язвы на их коже заметно подсохли, лица осунулись и как-то.. изменились. Даже Седой, вроде бы, старше стал. Соф не было нигде видно. Я приподнялся на локте.

— Где Соф?...

За всех ответил Чага.

— Прости, Горящий. Не уберегли.

Я продолжал смотреть на него. Он устало и безразлично пересказывал.

— Ты, тогда, допел, и рассыпался головешками — всего ничего от тебя осталось. А я понял-таки, что надо делать. Старый я дурак... Такой простой составчик. У меня ж куча всего с собой... Нужна всего лишь кровь кого-то, кто переболел, или кто к этой дряни уже стал устойчив — как те волки, что за нами шли — они бы подошли. Я к тому времени уже только ползал, да и Патлатый так же. Седому совсем плохо стало. А Соф пошла... Посох твой не взяла, поднять не смогла. Вышла к ним так, одна, без оружия. Они и кинулись... Потрепали её, конечно. А она одному пасть разодрала, и с ним к огню обратно. Волки ошалели, но к огню идти не решились — головешки-то, жгутся. Заползла обратно, разодранная вся, кровища... Перевязали её. Я из волчьей крови лекарство готовил, пока готовил — дозу Патлатому объяснял — чуял, не дотерплю. Так и вышло, часть только рассказать успел, и свалился — но варево допрело. Патлатый всем влил его сколько надо было, по моим словам. Только не успел я ему рассказать, что людям да троллям дозу другую надо. По весу Патлатый для Соф варево влил, а расу не учел... В общем, когда очнулись мы, Соф остыла уже. Крови она потеряла много, но раны так быстро её бы не доконали. Чума в ней от этой дозы лекарства не ушла, а только застыла, продолжала жечь и жечь... Чума вместе с ранами её и добили.

Я молчал. Чага продолжал.

— Одно хорошо. Там, где ты песню пел, огонь долго еще так и горел. Дрова сгорели, а пламя осталось. Если б не это — сожрали бы нас волки. А так — оклемались мы, манатки собрали, наружу выглянули — смотрим — головешки твои в центре лежат, чуть тлеют. И вокруг — пожарище, круг большой, выжженный. Собрали мы твои головешки в котелок, и стали думать, что дальше делать. Слабость, ноги трясутся, а меня еще и чуйка колотит — смотрят за нами, да не волки, а — недобро так...

Я подавил слабость, и сел.

— Давно это все было, что ты говоришь?

— Сколько в забытьи мы валялись точно не знаю. А ушли мы оттуда два дня назад. Вот... Не стали мы копать для Соф могилу, так оставили. А то в ту могилу мы бы вместе легли, а не ради того она к волкам с голыми руками вышла... Рванули мы оттуда, с утра, как чуйка говорила — к морю и на юг вдоль берега. А тот, кто недобрым глазом на меня смотрел — сейчас уже небось на след наш встал. К вечеру сегодня поняли, медленно мы идем, дохлые после болезни. Не уйдем мы. Решили попробовать зажечь тебя снова. Если не с нами, так хоть ты сам может очнешься — дело продолжишь. Рядом тут скалистый берег, можно в трещинах укрыться. Только далеко мы уже не уйдем, бежать сил нет. Да и костер наш, большой, издалека видать...

Скрипнув старой угольно-черной броней, я пошатываясь встал. Никакой кольчуги, плаща, шляпы не осталось — все сгорело. Посох мой, конечно, тоже никто брать не стал. Побоку. Ростом вроде снова поменьше обычного, зато настрой... Эх, Соф. Чтобы от обычных противников отбиться, мне сейчас и голых рук хватит — зубами выгрызу. А если противник необычный... Значит судьба.

— Веди, Чага... к трещинам. Попробуем отмахаться. Если ночь продержимся, выживем. И кто бы ни гнался за нами, про чуму им — ни слова.

Мы вышли к морю и выбрали место, где изгиб скалы образовал полку. Попасть на нее было можно только пройдя по узкому карнизу над морем, заворачиваешь за угол над обрывом — а тут мы, в закутке. Я сел ждать у поворота, бойцы упали ближе к скалам и уснули. Ветер трепал травинки, чайки носились сверху с отчаянными криками, лавируя в восходящих воздушных потоках перед обрывом. Море далеко внизу било в берег серо-сине-зелеными валами, рассыпало брызги мелкой белой пены — начинался шторм.

Море, оно не такое как звезды — ему не все равно.

* * *

(*) БГ

Глава 25

Враг прибыл к ночи — судя по гомону, это люди. Обнаружив нашу стоянку и кострище, они потратили чуть времени чтобы выйти по следам к нашей засаде. Что характерно, никто не стал с нами разговаривать — первый попытался сразу насадить меня на меч, и улетел с карниза в море. Прежде чем люди сумели организованно отступить, они потеряли еще двоих. Я не стал высовываться за угол — у них могли быть арбалеты. Подойти сверху к нам ночью люди не смогут, будут ждать утра.

С рассветом штурм нашего лагеря не начался. Нас по-прежнему блокировали — высунувшись я чуть не схлопотал болт себе в лоб — но активных действий предпринимать никто не спешил. Погода окончательно испортилась, темные рваные тучи ветер нес с моря, шторм набирал силу и валами волн тяжело и гулко колотил в скалы внизу. Темно, сумерки — и не скажешь, что день. Подождав чуть-чуть для верности и разбудив бойцов, я выглянул еще раз. Арбалетный болт тренькнул по скале рядом и ушел в молоко. Косовато стреляете. Несколько быстрых прыжков, второй болт засел в плече, но арбалеты стрелявших летят вниз — а сами стрелки катятся в стороны. Рядом с нычкой арбалетчиков пытается отмахнуться мечом третий, но только он какой-то вялый совсем — я ушел от его взмаха шутя, а ему хватило одного удара мечом плашмя. На крики людей о помощи в лагере наверху поднялся гвалт. Приказав вязать пленных и раскинув свой дым пошире, я бросился в бой.

Вокруг костра на поляне расположился небольшой отряд, десятка полтора вооруженных людей. Обмундирование типовое, чем-то напоминает одежду арнорских следопытов, только попараднее, что ли. Характерные симптомы — легкие круги вокруг глаз, кашель, озноб. Так дальше — через полдня пойдут язвы. Их кони, стреноженные, бродили немного в стороне. Короткий бой показал полную неспособность людей к сопротивлению, они не могли даже толком натянуть лук — а арбалетов у них больше не было. Их слабые удары мечом не пробивали мою броню. Арбалетный болт с шипением выпал из моего плеча прямо в бою — и броня закрылась. Я не стал никого убивать, просто выбивал их оружие прочь и пинками скидывал безоружных их в кучу, приказав вязать всех. Они заходились кашлем и отползали, некоторые пытались сопротивляться и получили переломы. Поняв, что они не могут мне ничего противопоставить, парочка людей дернулась к коням, но я ударом бича по ногам пресек попытки бегства; обожженные беглецы вопили и катались по земле. В горячке боя я не заметил, когда трое все же успели уйти — а догонять всадников неясно как, да и желания не было. Обезвредив основных противников, я нашел их командира — он был одет побогаче — выдернул у него суму, и полез в ней копаться. В первую очередь меня интересовали письма и документы — надо почитать, что они собирались тут делать, вряд ли они нам расскажут, а пытать обреченных людей бесполезно. Третьим по счету попалась отличное письмецо.

В ополчение Арнора

Гальдиону Корню,

Новый Форност

Именем Дома Исилдура

Посылаю тебе отряд бойцов и камень из тех, о коих тебе известно. Смотри в него в полдень в любой день, и внимательно слушай. Все мои приказы и донесения теперь — только так.

Э.Э.Б.

И затейливая роспись. Таак.. Я расковырял сумку командира поглубже — бумаги, письменные принадлежности, кинжал, камень переливающийся огнями... камень?

— Седой. Помнится, при тебе Вождь упоминал зрячие камни. Не знаешь, что это?

Седой осмотрел странный шар. В глубине его, как в стекле, можно было рассмотреть две скрещенные обгорелые кости, застывшие в пламени.

— Не знаю, Горящий. На зрячие камни похож, по описанию. Но так, чтобы кости внутри... не было таких камней.

— А как его... пользовать?

— Смотреть в него. Все.

Я вгляделся вглубь камня. Пламя, горевшее вокруг костяшек, особо не мешало мне — так, ластилось; сами костяшки, помаячив между языками пламени, тоже перестали замечаться. Постепенно проясняясь, мне открылся вид на наше местоположение с птичьего полета.

— Седой, какую славную штучку я нашел... Вот это подарочек, просто прелесть!...

Командир людского отряда все пытался подняться и бормотал сквозь зубы что-то вроде "будь проклят тот день...". Вряд ли он будет мне что-то объяснять, слишком принципиален... надо найти кого посговорчивей.

Подходящий типаж нашелся не сразу. Паренек в новенькой с иголочки одежке смотрел на нас затравленными глазками и "сломался" после первого же разыгранного нами с Чагой представления — даже физическое воздействие не понадобилось, он изначально был готов к сотрудничеству. Молодой и непуганый, непривычный к телесным страданиям и морально не готовый к попаданию в плен — он уж очень, очень сильно хотел жить. Чага его "пожалел", и мы оттащили его в сторонку. Чага взялся как бабка квохтать сочувствуя его злой судьбе, как бы между делом живописуя предстоящие ужасы орочьего плена. Седой время от времени подходил со злодейской рожей пощекотать его кинжальчиком, и выспросить Чагу как именно мы этого человечка будем готовить, и откуда именно начнем тянуть из него жилы. Чага парня "защищал", и тот скоро уже чуть ли не выл и ползал у Чаги в ногах с плачем "я не хочууу". Ну, хочешь жить — рассказывай, да?.. Когда первое слово было сказано, дальше пошло легче.

Все оказалось просто. Отряд отправили на север, чтобы сопроводить какую-то важную шишку — того самого командира. Ему переподчинили сборную солянку из разных бойцов, и дали карт-бланш — приказав слушаться его по месту. Отряд неспешно двигался на северо-запад, везде и всегда оказываясь на удивление вовремя. После очередного полуденного бдения над своей сумкой, несколько дней назад, командир приказал свернуть с тракта и быстренько посмотреть какое-то рукотворное пожарище в стороне, где никто давно не жил. К Лонд-Даэру от тракта вела старая конская тропа, с которой отряд свернул буквально в последний момент. Два десятка высококлассных бойцов, после победы в войне, просто не видели себе достойных противников в этих диких краях, и пёрли напролом. После того, как к ночи в расщелине обнаружили мертвую разодранную окровавленную женщину, и следы двух-трех орков, ушедших отсюда с день назад, никто не удивился приказу командира "догнать и растоптать, потом темп наверстаем". Изуродованный труп похоронили и, переночевав, по следу пустили пеших, а сами неспешно поехали за ними удобными путями верхом, объезжая непролазины. Командир днем даже над сумкой не сидел. Нас они догнали, здесь их и застала вторая ночь с момента встречи с телом Соф. Катая камень на руке, я размышлял. Скоро полдень. Отойду-ка я в сторонку с камнем, мало ли как проявляется это... общение.

Картинки, которые показывал камень, захватывали воображение. Вид с птичьего полета, сверху — сильно снизиться нельзя, ни над землей, ни над горами. Некоторые зоны были закрыты от просмотра туманами и облачностью, неясно — это просто облака, или можно как-то закрыться от наблюдения зрячего камня; если честно, следовало признать, что эффект неестественный. Однако Гондор и все степи Рохана как на ладони. Рассматривая Минас-Тирит, его высокие белоснежные стены и башни, его ажурные шпили и гордо реющие на ветру флаги, я восхищался. Умеют же люди красиво строить — величественно, возвышенно, словно устремившись с гор в небо... Пока я смотрел на башни, взгляд поплыл, зацепившись за что-то, земля опрокинулась, одна из башен наплыла закрывая все вокруг — и передо мной предстал хмурый серьезный бородатый человек, в светлой тонко расшитой хламиде, с красивым двуручным мечом за плечами. Я видел его совершенно отчетливо, а он вроде и смотрел в мою сторону — но как-то косил глазами то влево то вправо, будто старался, старался — но не мог меня рассмотреть. В молчании прошло пару минут. В конце концов он сердито сказал мне:

— Странно, сегодня огонь не разгоняется. Вчера ты пропустил доклад. Что у тебя там происходит?...

Вряд ли у меня получится выдать себя за командира людей. Голос у меня уж очень характерный, хриплый, особенно сейчас, пока я еще не восстановился после тяжелой песни... Судя по тому, как меня притянуло к башне, это кто-то из гондорской власти. Вот и поговорим...

— Вежливые люди сначала представляются, а потом чего-то требуют.

Услышав хрипящие и резкие звуки моего голоса, он замер, а потом неверяще уставился на меня. Похоже, после того как я заговорил с ним, он меня увидел четче.

— Кто ты?

— Зови меня Буури.

Празднично расшитый криво усмехнулся, и я увидел, что он держит в руке такой же камень, как у меня. Я его видел вроде со стороны камня, но ракурс был естественный — будто я стоял рядом. Усмешка у него вышла мрачноватая.

— Буури... Вот ты какой. Зачем ты сеешь смуту в моем королевстве?

— Ба! Оказывается, именно ты называешь тут себя королем?... Что ж, рад знакомству...

Мы с интересом рассматривали друг друга. Серьезный у них король. Умный и жесткий взгляд опытного бойца. Опасный противник. Осмотрев меня, и сделав какие-то выводы, он первый возобновил разговор:

— Где мои люди?

— Так это твои? Валяются связанные в сторонке, почти все целые.

Что-то такое он похоже и предполагал, лицо даже не дернулось.

— Развяжи их. И верни им зрячий камень. Они выполняют приказ короля.

— Приказ короля привел их на охоту за мной. А мне, понимаешь, не нравится, когда за мной охотятся. Поэтому камень я заберу в качестве компенсации, это не обсуждается. А с твоими людьми... тут мы можем договориться. Что ты мне дашь за их жизни?

Лицо моего собеседника закаменело, жесткие линии очертили сжатые губы. Кажется, он еще менее склонен к договоренностям, чем я предполагал. А чего он ожидал, посылая за мной этот карательный отряд? Благодарности? А, не, смотри-ка — переборол свою вспыльчивость, снова заговорил.

— Не знаю, что ты хочешь от нас.

— Хочу... простого. Оставь в покое орков на их земле. Я ими сам займусь.

Кажется, судя по его сжатым бровям, я сказал что-то не то.

— На их земле? У них нет земли, они всегда захватывают чужое — то у людей то у гномов. Не рассказывай мне сказки. Слышал я уже твои речи — люди передали. Хочешь собрать свою армию? Не выйдет. Другие есть предложения?..

— Нет.

Некоторое время он размышлял, хотя было видно, что решение принято сразу. Видимо, искал как свои мысли облечь в слова. Нужные слова у него нашлись:

— У Гондора никогда не будет дружбы с людоедами. Это я тебе обещаю, как Король Гондора и Арнора. Если такова твоя цена за жизни людей... Что ж, нам придется смириться с потерями. Но я тебя не забуду.

— Ты даже готов отправить на смерть своего друга? Вот, дались тебе эти орки... Что ж ты к ним так прицепился — это личное?.. Может, там, жена тебе чего нарассказывала?...

Скрипнув зубами, он продолжил разговор. И правильно — когда еще выпадет возможность вот так, запросто, поболтать со своим врагом? Он ответил нехотя:

— Орки... Орки нам всем крови попортили. Да, Арвен их просто-таки ненавидит. И, знаешь, у моей жены есть для ненависти серьезные причины.

Тут я изумился совершенно искренне.

— И ты из-за каприза вздорной бабы решил уничтожить целый народ? На вид ты выглядишь куда благоразумнее. Да ты подкаблучник?!

— Причем тут уничтожать народ?..

Лицо его ожесточилось. То ли "вздорная баба" его зацепила, то ли до него с опозданием дошло что ничего хорошего его людям уже не светит... Он продолжил:

— Нам дела нет до орков где-то там. Но непосредственную угрозу мы должны устранить. Вместе с нашими союзниками ристанийцами мы уже приступили к очистке Мордора от всякой орочьей погани. Освобожденных пленников Саурона мы поселим около озера Нурнен, нужно обеспечить им там безопасность. Потом, вместе с нашими союзниками — эльфами, мы займемся Лихолесьем — там будет Светлый Лес. Потом...

Теперь перекосило уже меня. Видимо, гнев как-то необычно проявился в моем видимом облике, поскольку он глянул на меня с интересом. Мой голос, и так-то не мелодичный, приобрел еще больше шипящих и рокочущих звуков.

— Очиссстим Моррдорр.. Какие кррасивые слова ты используешь, чтобы сообщить мне как вы рррежете женщин и детей...

Вскоре мне удалось взять себя в руки, и я продолжил.

— Мне тоже не было дела до гондорцев где-то там. Но Саурон сделал ошибку, как правитель. И теперь за его ошибку расплачивается его народ. Ты понимаешь, что за твою ошибку — ошибку как правителя — тоже будет расплачиваться твой народ? Кровь за кровь, боль за боль, невиновных — за невиновных?..

Он смотрел на меня серьезно, но жестко.

— Буури. Ты не сможешь ничего сделать Королевству Гондор. Одумайся, пока не поздно. Я еще могу тебя простить. Развяжи и отпусти моих людей.

— Оставь в покое орков.

— Это не обсуждается.

— Значит не договоримся. Жаль. Что я могу сделать ты узнаешь... в свое время, король Гондора. А пока — чтобы ты не говорил потом, что я обманул тебя, и напал подло, назначаю тебе битву со своим войском, на Изенских Бродах. Веди сам свои войска — и прямо сейчас, иначе они проиграют.

— Битву, с твоим... войском?.. ты бредишь. Не знаю, как ты добыл камень, но с тобой расправится любой пограничный отряд, оставленный ристанийцами, я даже не буду их предупреждать. А мы с основными силами продолжим освобождать Мордор.

— Ристанийцы — твои вассалы. Ты ведь вместе с ними зачищаешь Мордор?.. тогда именно они будут первые отвечать за твои ошибки.

— Они мне больше союзники, чем вассалы. Тебе не запутать меня своими скользкими речами. Не трать зря время. Мы выполним решение Светлого Совета.

— А, так Гэндальф что ли тебе по мозгам потоптался?... Ну, Старик сказал — и в кусты. А отвечать тебе, и твоему народу, и бабе твоей. Впрочем, я тебя предупредил...

Он точно неадекватно воспринимает бабу свою — вон за меч схватился. Неужели пылкая юношеская влюбленность, в таком возрасте?... Ну, и что он мне меч боковиной клинка в лицо тычет?

— Вот... Смотри на свою смерть!!!! У тебя нет, и не будет никогда — оружия, способного победить этот клинок!

— У меня есть то, чего нет у вас. У меня есть милосердие. А правильно примененное милосердие — это страшное оружие...

Больше говорить нам не о чем; я хлопнул по камню ладонью, отстраняясь, и частички жидкого пламени разлетелся от моего удара яркими брызгами по поляне; свечение внутри камня потухло.

Я отозвал Чагу на разговор.

— У тебя лекарство осталось?

— Есть, да. Но немного, когда его варили, не до запасов было.

— А сможешь рассчитать небольшую порцию на несколько человек — чтобы было как у Соф? Сколько они проживут?

— Ну, болезнь вглубь уйдет... А зачем?...

Чага искренне не понимал меня. Вот чистая душонка. А кто-то называет их "дети Зла"...

— Чума не должна миновать тех, кто бережно хранил её. Если это единственный способ отбросить войска Гондора от орочьих поселков в Мордоре — пусть так — невиновных за невиновных. Дашь этим лекарства понемногу, чтобы не вылечились. Только чтобы пожили подольше и кашель поутих — а чума пусть тлеет. Успеют доехать к своим, больные. Лошадей эта зараза похоже не берет... дня четыре они точно прожить должны, лучше пять — а потом могут и сдохнуть. Понимаешь? Правдоподобную чушь на уши им вешаешь. Ну, там, "Мы вас тут удачненько отравили, но за вас Король ваш вступился — вот противоядие, а дальше пусть он вас долечит. В руках Истинного Короля целительная сила..."

Первый раз я увидел, как у Чаги волосы вставали дыбом.

— Горящий... это ж...

— Знаю. Создай людям свои проблемы, и они не будут лезть в чужие.

Люди пить наше "противоядие" закономерно отказалась, но тот доверчивый паренек, который согласился сотрудничать — выпил. Еще двоим гондорцам — выбирая кого на вид попроще — мы влили варево силой и тоже оттащили их в сторонку.

Среди оружия людей обнаружился железный нуменорский лук, по росту и силе натяжения пришедшийся мне впору; я его повесил за плечо, и пошел искать подходящие к нему стрелы. Лучник из меня оказался никакой; всадил несколько стрел в мягкую землю обрыва — убойная сила просто страшная, но точность сильно страдает; толку от лука в моих руках меньше чем от плети. Надо тренироваться.

Пареньку полегчало только к вечеру, когда те кто отказался от лекарства уже окочуривались один за другим. Он своими глазами видел, как все отказывались от нашего пойла, и тяжело переживал гибель своего отряда. Тела умерших от болезни мы сложили на большой куче дров, когда-то давно выброшенных штормом на берег моря. Сухие поленья вспыхнули разом, и столб дыма от большого погребального костра поднялся в небо. Наверное, в зрячий камень его хорошо видно...

Из всего отряда выжили те трое, кто хлебнул Чагиного варева. Да и то — видок у них не очень — зелененькие. Развязав еле-еле двигающихся людей, мы выдали им сумку с письмами командира, дали выбрать себе лошадей и отправили домой. Путь в Гондор у них один — через Изенские броды, по земле Рохана. Чага долго смотрел вслед нашим посланникам, то ли благословляя, то ли проклиная их; потом повернулся ко мне.

— Хех, вождь. Бывает, убить всех это доброе дело. Я тебе уже говорил, что ты чудовище?

— Не преувеличивай. Те трое, что сбежали во время боя, все равно разнесут чуму. Я только направлю это зло так, чтобы оно хоть чуть-чуть стало добром...

Мы перебрались от печального погребального костра в другое место, к оврагу, и перед сном устроили постирушки. Я смеху ради вскипятил пресную воду ручья в большой яме. Бойцы, помывшись в теплой воде, немного ожили. Мда, зато заживающие язвы прибавили им шарма...

* * *

Все уже легли спать, а я долго сидел и смотрел на бушующий шторм, вздымающиеся и опадающие валы, росчерки молний у горизонта. Временами мне казалось, будто я снова слышу печальные отголоски трубы. Океан, он в чем-то похож на огонь. Тоже Сила, не имеющая Формы. Только Пламя горячо и рвется вверх, ввысь, к небу — а Океан холоден, и всегда остается в единстве. Так жаль, что я не смогу поселиться на берегу, рядом с морем. Рядом с моим любимым морем... Разве редко так бывает — когда не можешь быть рядом, а все равно любишь? Настоящая музыка играется не по правилам, она такая, какой поет ее сердце. Так, привалившись спиной к шершавому камню и слушая шорох волн, я и заснул.

Мне снились пещеры, отсветы факелов, крики, ругань, запах пота, окровавленные повязки. Сценки вспыхивали цепочками карикатурных образов и перемешивались между собой — драка ночью на склоне горы, отчетливо — кто где стоял и что делал, чье-то обезображенное лицо, обрывки дерюги. Одна из неясных картинок постепенно привлекла мое внимание. Узкий отнорок ходов в толще камня, свет лучинки еле-еле озаряет стены. В круге света Военный Вождь орочьего города-под-горой, Перец, раз за разом выговаривает настойчиво что-то одному из своих телохранителей. Вслед за картинкой проступил и звук, я словно стоял рядом и слушал, и, как это бывает во снах, меня никто не замечал. Перец продолжал давить:

— Шрыбых. Ты мне не отшучивайся тут. Ты понимаешь, что ты наделал?..

— Ну, слегонька по-другому приказ твой справили, хе-хе. Да что такого-то??..

— Не юли, ведь знаешь же о чем я. Ты сам, лично присягал Вождю — никто тебя не заставлял! Кто ты такой теперь?..

— Дык чо ты прицепился-то ко мне, Перец? Горящий-то не знай где, а мы тут. Разве ж он узнает?

— Да штырь тебе в печень, тухлая ты кочерыжка! Да причем тут Горящий? Ты нарушил Закон, понимаешь?!

— Ну и?.. подумаешь, мясца сладкого чуть.

— Да какое еще, к назгулам, мясцо?!

В этот момент Шрыбых поднял глаза и увидел меня. Я еще успел ощутить его кромешный ужас, и разом проснулся; эхо его отчаянного вопля еще долго звучало в моих ушах.

Рано утром к нам снова подошла волчья стая, и Патлатый не сплоховал. Пока Чага, радостно потирая руки, резал волчару и цедил его кровь, мы искали нужные травки. Тронуться в путь удалось только к полудню, зато наш запас пополнился полной баклажкой крепкого целительного варева. Прямо перед выходом всех рассмешил Чага: он заартачился и не захотел ехать на лошади.

— Да ни в жисть на эту животину не полезу! Разделывать их — вот другое дело — печень, почки, копыта. Но чтобы верхом?!

— Почки?..

— Знаешь, сколько всего интересного можно приготовить из почек лошади, откормленной нужными травками?? А верхом ездить — нет, не доверяю я им...

Но после наших уговоров все же на лошадь он залез, и даже неплохо на ней держался. Мне пришлось труднее. От меня шарахалась большая часть лошадей, только одна здоровенная черная зверюга меня не испугалась — и после недолгих выяснений отношений она признала, что меня лучше слушаться. Во избежание. Чтобы не обжечь ненароком своего скакуна, пришлось приспособить ей плотную попонку и внимательно следить за своими эмоциями. Оставшийся табунок мы забрали с собой.

Проезжая мимо расселины, в которой мы потеряли Соф, Седой заметил свежую могилу. В пещерке, где я оставил свой посох, не осталось ничего. Наш путь лежал по тропе к Изенским Бродам, по следам отправленного нами вчера конного отряда. Чтобы случайно не встретиться с патрулем, я несколько раз в день внимательно просматривал местность впереди через зрячий камень. Пришлось заниматься этим лично — Седой пробовал смотреть в камень, но кроме огня на костяшках ничего увидеть не смог.

* * *

Сценка "паланитр и Арагорн" навеяна

вот этим роликом

* * *

Глава 26

Патлатый несколько раз останавливал скачку, внимательно исследуя следы на мягких глиняных взгорках в тени кустов. Похоже, этой дорогой ехали как те, которых мы отпустили, так и те, которые от меня сбежали в бою. Немного практики с луком на остановках под руководством Патлатого помогло мне освоиться с новым оружием; с настоящим лучником меня было смешно сравнивать, но я уже мог быстро выпустить по совсем близким целям подряд с пяток стрел со всей своей нечеловеческой силой. Меняя лошадей, к ночи мы выехали на тракт, и я долго сидел со зрячим камнем безуспешно пытаясь найти и посланцев и беглецов. На северо-востоке от тракта начинались покрытые лесом предгорья, где жили дунландцы; будет хуже всего если чумные беглецы свернули туда. Невдалеке от нашей стоянки, в лесу находилось то ли поселение, то ли сторожевой пост Дунланда, к нему с тракта уходила на север дорога, огибая бурелом по большой петле. Умница Патлатый, побегав вдоль тракта, обрадовал меня — сказав, что следы беглецов повернули к Рохану. Но для надежности все равно стоило заехать на пост к горцам.

Утром мы двинулись навестить дунландцев. Перед постом нас встретили совсем молодые мальчишки, и командовал ими такой же паренек. Видя, что мы не хватаемся за мечи, паренек приказал нам отдать оружие, и следовать за ними. Я молча сдал свой лук, бойцы отдали свои мечи. Этот наивный паренек даже наши вещи обыскивать не стал. Ведя в поводу весь наш табунок коней, мы вышли к стоянке отряда — еще около десятка воинов, низеньких, крепких и широкоплечих — где паренек передал нас командиру, отрапортовав:

— Вот. Орки-лазутчики.

Командир сводного отряда внимательно оглядел нас, после чего скептически посмотрел на нашего "пленителя". Тому пришлось пояснить:

— Они сами пришли и сдались. Даже драться не стали.

— Вот как... Ну, и кто у вас, грязных, за старшего?

— Я.

— Так... пойдем-ка, старший, со мной. Остальных пока охраняйте, да вежливо с ними.

Я встал и пошел за ним. Командир отвел меня в сторону, где наш разговор никто не мог подслушать, и приказал:

— Ты, похоже, хотел встретиться с нами. Ну, говори. Для начала — кто ты.

— Зови меня Буури. Да, я хотел поговорить — с теми кто сторожит границы Дунланда.

— Ну, с северо-востока это мы и есть.

— К вам недавно трое конных гондорских воинов не заезжало?

— Нет. Тут у нас чужие не бывают. А мы к тракту стараемся не выходить — там разный народ бродит.

Припомнив все, о чем стоило сказать и что стоило умолчать, я сложил в голове план разговора, и начал:

— В Рохан, в ближайшее время, вернется чума. Та самая чума.

Старый воин не шелохнулся, ожидая продолжения.

— Скоро... я думаю, дней через десять, к вам сюда хлынет вал беженцев. И не все из них будут здоровы. Проще всего остановить чуму можно закрыв Изенские броды. Вы понимаете, что именно нужно сделать?...

Командир задумался, машинально поглаживая рукоять своего меча. Потом он ответил:

— Я даже не спрашиваю, откуда тебе такое известно. Но если это правда, и ты решил предупредить нас, то это дело хорошее. Зови меня Дарайн. Как же ты собираешься остановить чуму?

— Мы переболели и остались в живых. Повезло. У нас есть немного лекарства от чумы. После встречи с зараженным полтора дня болезнь никак не выдает себя, а потом — кашель, круги под глазами, ломота в теле, еще потом язвы... Вон, смотри какие язвы на парнях. Тех, кто торчит на бродах три дня и выглядит обычно, можно пропускать на этот берег — они, скорее всего, здоровы. Если хотите, поможем вам поначалу поставить заслон. А потом уйдем своим путем, через степи Рохана — к Бурым равнинам.

— У вас есть лекарство от чумы??... Ты, я смотрю, уже все за нас решил. А что мешает нам взять ваше лекарство, а вас самих отправить под нож?

Он спрашивал "для порядку", с усмешкой. Наш человек. Но пояснить надо:

— С чего ты взял, что среди снадобий мастера ядов ты распознаешь, где яд — а где лекарство? да любое лекарство, неправильно примененное, отличный яд.

— Так вы все-таки орки? по одежде вашей не поймешь, да и по делам... Те бы не стали идти кого-то предупреждать, да и прийти самим сдаваться не их стиль.

— Орки... да не совсем орки. А кое-кто так и совсем не орк. Только что это меняет? Можешь говорить всем про нас — человек и хоббиты. В любом случае, чума в Дунланде среди старых наших союзников — не то что я готов допустить.

Теперь Дарайн усмехнулся грустно.

— Союзников, говоришь... Союз с Саруманом дорого нам обошелся. Взрослых воинов осталось не много, и часть из них сейчас заложниками в Рохане. Сарумановых орков у нас жило под сотню, крепкие были парни, матерые бойцы — так они с года назад почти все в один день с ума посходили. Звери стали, а не люди. Кончить бы их надо было, да на тех, с кем мы в вместе бой шли — рука не поднялась — и упустили мы их, не знаю где они теперь. Варги их разбежались, в одиночку теперь по лесам ходить опасно. Вон, такие сопливые пацаны у нас теперь ходят в патруле... Если ты хочешь, чтоб мы потом снова взяли в руки оружие и пошли с тобой мстить за старые обиды — то иди... куда подальше. Нас и так мало осталось. Хотя как-нибудь однажды мы ристанийцам все припомним...

Здраво рассуждает. Впрочем, я и не собирался их использовать как прямую военную силу. Разве что помочь по пути кому смогу.

— Дарайн, говоришь, ваши там у коневодов? Где они там? Может мы спасти кого сумеем, когда пойдем через степи Рохана.

— Да, дома для лошадников строят, кто где. После войны ристанийцы оставили их заложниками. Нам пришлось срубить немало нашего леса, вывезти туда... чтобы "отстроить то, что мы разрушили". Спасать их... не знаю. От коневодов по степи пешком не очень убежишь. Но иногда кому-то из наших все-таки удается сбежать — раз дней в десять кто-то оттуда приходит через броды. Но сначала...

Я закончил за него:

— Сначала, в любом случае, нам придется вам помочь. Предлагаю завтра выдвигаться к бродам — промедление нам может дорого стоить.

Дарайн покачал головой.

— Перекрыть броды силой мы можем только с согласия старейшин, а они на совет соберутся не сразу. Я могу временно задержать тех, кто захочет попасть из Рохана к нам, поставить чумной кордон.

— Так этого и достаточно.

Мы остались с отрядом на положении "подозрительных союзников". Паренек, который "взял нас в плен", предложил мне потренироваться с шестами. Я старался действовать аккуратно, чтобы не повредить хрупкое человеческое тело, но после нашей разминки паренек стал посматривать на меня с уважением и плохо скрываемой опаской.

Посовещавшись, Дарайн оставил часть отряда на посту с посланием старейшинам, а с частью отряда отправился вместе с нами к бродам, благо коней у нас хватало.

Вечером все за исключением дозорных собрались рядом с бродами, под навесом у обложенного камнями очага. Я выспрашивал Дарайна, что же случилось с Саруманом. Интереснейшая и неоднозначная личность — бывший глава Светлого Совета, Мудрый, истари — и при этом орочий Вождь. Оказывается, последний раз Саруман проходил здесь где-то с год назад, уже после своего поражения, направляясь в Хоббитанию. Дарайн меня огорошил:

— Слышали мы, убил Сарумана тот хоббит.

— Какой хоббит??

— Ну, Грима его.

— Грима... Он же человек был?!

— Грима? Да какой он, к лешему, человек? Росту в пол человека был, не зря его карликом все звали. Бегал за магом на четвереньках, как привязанный. Преданность хозяину своему собачья — все как хоббиту и положено. Хотя, может и человек — дела это не меняет...

Дарайн задумался, что-то припоминая, потом продолжил:

— Мне кажется, не в себе маг был, разумом повредился. Когда, что тому причиной было — жажда власти, или чье колдовство — это ты не меня спрашивай. А во времена деда моего — Саруман достойный был во всех отношениях муж. Уважали его и в Гондоре, и у нас. За мудрость и искусность его, за умение найти решение в споре которое всех сразу бы устроило а не одного кого-то... Даже когда он армию орков собирать стал, да колдовать над ними искусством своим — никто ему поперек слова не сказал, а ведь кому надо знали — такое не скроешь. Орки его очень уважали. Даже ристанийцы его другом считали, пока он на Рохан не напал — зачем?... да напал-то как — без оглядки. Рассказывают, напал как раз после того как Гэндальф Теодена околдовал — но это их, магов, дела темные. Ну, мы-то, дунландцы, конечно помогли Саруману — у нас с конунгами ристанийскими старые счеты... Даже то, что помог нам Саруман ристанийских захватчиков с Изенских бродов скинуть — и то ему большое спасибо, коневоды по нашим предгорьям как у себя дома шастали. А потом, после разгрома, Саруман шел через Дунланд в Хоббитанию — так весь, бедняга, шипел и плевался. Говорил, "иду вершить безнадежную месть"...

Пока я общался с руководством, Чага подсел к простым бойцам, и, быстренько разобравшись в их несложной азартной игре "в камни", выиграл у них одеялко. Впрочем, проиграл им какие-то кожаные ножны. Вот ведь неугомонный. Ну, каждый наводит мосты по-своему. Для сна нам выделили навесик, расположенный на краю лагеря, под наблюдением дозорных. Лук и мечи нам так и не вернули, но мы особо и не рассчитывали на доверие.

* * *

Глава 27

Под утро следующего дня мы проснулись от криков и звонких сигналов рога. Хмурые низкие облака неспешно плыли над Изеном, вода переливалась на бродах серыми струями. Через переправу прискакали сразу двое дунландцев, сумевших бежать из плена. По словам беглецов, их преследовал крупный отряд коневодов, и дунландцы приготовились к непростой встрече. Дарайн, ссылаясь на категорический приказ старейшин Дунланда — "вы не можете напасть первыми", настаивал на переговорах с коневодами, хотя сам шел на эти переговоры как на эшафот. Никто не хотел идти с ним, и я вызвался добровольцем — попросив только вернуть мне оружие и одолжить какой-нибудь плащик, прикрыть мою горелую броню. Мы вдвоем, в безветренный предрассветный час, под штандартом Дунланда вышли встречать всадников на крохотный островок посреди Изена. За нашими спинами на берегу прятались бойцы с луками и мечами наготове. Коневоды вырвались на берег с тучей пыли, и сходу форсировали Изен до нашего островка, и не подумав высылать переговорщиков. Обнажив оружие, всадники окружили нас, и вперед выехал их предводитель. Говорить начал Дарайн:

— Дальше вам ехать нельзя, граница сейчас закрыта. Земли на этом берегу Изена принадлежат Дунланду. Вам здесь не рады.

Всадник на гнедом разгоряченном коне оглядел нас, присмотревшись к железному луку у меня за плечами, и сдерживая коня ответил:

— Мы преследуем воров, убийц и конокрадов. Один сбежал пешком дней десять назад, и двое на конях вчера. Все следы идут сюда. Выдайте нам их, и мы уйдем. Мы в своем праве.

Дарайн покачал головой.

— Здесь наша земля. На нашей земле судят наши старейшины. Пока они не осудят — никакой расправы над невиновными. Любых принадлежащих вам коней мы вернем.

— Мало. Судить всех троих будем мы. Если не можешь выдать — уйди с дороги — мы найдем их сами. Каждого виновного должна настигнуть кара.

Дарайн взглянул на коневода с вызовом.

— Когда ваш Хельм Молоторукий убил нашего Фреку прямо на совете, что-то не спешили вы его покарать.

Предводитель коневодов глянул на него с иронией.

— Кажется, ты мне грубишь? Здесь?

Со стороны всадников раздались усмешки. Поток презрения пролился весенней свежестью на мое сердце — даже дышать легче стало. Дарайн, упрямо глядя прямо на предводителя коневодов, игнорировал намеки:

— Я лишь требую справедливости к невиновным. Броды в любом случае закрыты, в Дунланд никто из Ристании не пройдет.

— Что ж. Ты хочешь узнать, что такое справедливость, дунландец? Мы покажем. Мы будем судить тебя как пособника и укрывателя убийц. Вяжите его.

Один из всадников сзади отработанным взмахом накинул на Дарайна аркан, и легонько подтянул его к своему коню. Предводитель коневодов, успокаивая гарцующего коня, обернулся ко мне.

— К справедливости... Ну, а ты что скажешь? И капюшончик откинь-ка.

"Силы защитить невиновных, идущих при свете дня"... Я нарочито-медленным движением снял и положил на землю лук и колчан со стрелами, после его откинул капюшон, поднимая голову к небу, с хрустом распрямляя плечи, поднимаясь во весь рост. Ткань хилого плащика затлела, затрещала и разодралась по швам. Перед людьми встало человекообразное чудовище. Легкий дымок разошелся в стороны, коневоды отшатнулись в стороны. Мой голос звучал глухо:

— Рохиррим. Я не дунландец. Но вы напали на посла. Не то чтобы он был мне дорог, но послы неприкосновенны. Что вы можете сказать в свое оправдание?

Всадник кинул короткий взгляд мне за спину, почувствовав в дыму резкое движение за спиной я сделал скользящий шаг в сторону — и копье брошенное мне в спину вошло в землю. Я меланхолично заметил.

— Лишь справедливости. Оставьте в покое посла, и валите к себе в степи.

Второй раз почувствовав резкое движение у себя за спиной, я перестал себя сдерживать. Рывок назад, перекатом ныряю под лошадь неудачливого копьеметателя, ударяя со всей силы плечом в брюхо скакуна вверх и в сторону — всадник вместе с конем летит в Изен. Время замедляется, улетающий конь перебирает в воздухе копытами. Мой дым дает объемную картинку вокруг, я скольжу внутри как между ветвей в буреломе. Всадники сгрудились и тыкаются друг в друга. Кувырком подныривая под брюхом породистых боевых коней, боковыми ударами с ноги вбок я ломаю тонкие суставы конских ног и выскальзываю раньше чем покалеченное животное начинает падать. Вопли, хруст костей, хриплое взревывание обиженных коняшек — радостные звуки. Меч пришлось обнажить только на полсекунды. Одним высверком перерубив узел аркана сковавшего Дарайна, швыряю его самого чуть в сторону от свалки. Коневоды падая с седел путаются в стременах, не успевая отслеживать мои броски. Я сшибаю их всем корпусом, и они так восхитительно летят в воду, вместе со всей своей броней. С трудом останавливаюсь — предводитель в жестком захвате, его меч у его же горла, лицом к побитым людишкам. В глазах ощетинившейся оружием толпы плещется страх, моя броня под остатками разодранного плаща шипит и тлеет, из пламенеющих трещин курится дымок.

— Я пока никого из вас не убил — а мог бы всех раскидать здесь, как щенят. Но вы же хотели справедливости?.. Убирайтесь на свою землю, и наводите справедливость там. На берегу со стороны Дунланда вас ждут, и не один ристаниец сегодня не перейдет Изен живым.

Убедившись, что мои слова услышаны, я швырнул ристанийцам их предводителя, и демонстративно поднял с земли свой железный лук с полным колчаном стрел. Конные полезли вылавливать из Изена нахлебавшихся пловцов, а спешенные бросились к безуспешно пытающимся подняться животным. Я ждал с луком в руках, мой душный дым все плотнее и плотнее окутывал островок, ощутимо давя на людишек. Коней, которым я переломал ноги, хозяевам после криков и ругани пришлось добить — такое не лечится. Среди коневодов пошли возмущенные ропотки, но предводитель осадил своих людей, и потирая горло напоследок буркнул мне:

— За коней... побратимов наших... ты еще ответишь перед Роханом.

Всадники перераспределили скакунов и отбыли. Проводив взглядом удаляющийся отряд, мы вернулись на свой берег. Дарайн поглядывал на меня с опаской, и по прибытии высказался:

— Резко ты с ними, Буури. Они тебя запомнят.

— Э, командир. А ты предпочел бы "справедливый суд" ристанийцев? Мне на них плевать. Меня больше волнует другое. Новоприбывшие все тут? Нам нужно отсчитывать два дня...

Дарайн помрачнел, но ответил:

— Теперь, когда я видел тебя в деле, поневоле верю и твоим словам о чуме... Нет, все тут — я приказал.

По возвращении состоялся тяжелый разговор с двумя беглецами. Коневоды назвали их убийцами — почему? Беглецы были спокойны, как скала.

— Мы никого не убивали. Строили сарайчик на отшибе, мимо бредут кони, привязанные к седлам всадники мертвы. Мы сразу поняли — вот наш шанс сбежать, упускать нельзя. Трупы на землю, сами в седла. Но ни в одной смерти мы не виноваты.

Наутро один из новоприбывших зашелся удушливым кашлем.

Следующие дни были непростыми для меня и моих бойцов. Сначала мы лечили первого заболевшего, а затем лечили свалившихся вслед за ним людей Дарайна. Пришлось держать круглосуточный дозор на бродах — ночью пытался прорваться лазутчик, но я успел вовремя подоспеть на помощь Седому. Встретили и задержали гонца от старейшин — он хотел только передать письмо, но отпускать его в обратный путь после встречи с зараженными было уже нельзя. Когда бойцы Дунланда снова встали в строй, моя троица орков валилась с ног — у них не было сил даже на свои глупые шуточки. По счастью, вовремя вылеченная чума не оставила серьезных следов на людях. Пограничному заслону мы оставили половину наших запасов лекарства. Дарайн подарил мне еще одну плащ-накидку, а мы оставили им лишних коней, перешли Изен и поехали на восток.

На ристанийском берегу Изена дунландские перелески сменились на степной простор. Зрячий камень показывал впереди безрадостную картину — дым горящих деревень, белые окровавленные тряпки развевающиеся на ветвях у дорог, группы беженцев бредущие кто куда. На ночевку остановились у крохотного ручейка в овражке. Патлатый занимался ужином, Чага ковырялся в своих кореньях. Я сидел на кочке, в глубокой задумчивости. Седой чертил что-то палочкой на дорожной пыли, стирал, и чертил заново.

— Горящий, слушай. Ты не боишься, что за твои дела к тебе придет кто-то из Валар, и повяжут тебя как Мелькора?..

— Не... этого не будет. Ты же слышал, там, у моря, звуки трубы Улумури... Сам Ульмо, величайший из музыкантов, играл нам свою прекрасную и печальную мелодию. Ни один из Валар не встанет сейчас на моем пути в своем первозданном могуществе. Духи, посланные ими — и те поостерегутся.

— Да Тулкас скрутит тебя одним мизинцем, даже не запыхается.

— Не... Ты не понял... Да я и сам понял лишь недавно. Я неважный провидец. Большая часть моего пути еще впереди, но некоторые кусочки грядущего я вижу отчетливо, как наяву...

Я помолчал, собираясь с мыслями. Седой ждал.

— Тогда, когда я умер... Надо мной потеряли свою власть старые ошибки, и старые клятвы. Я начал жизнь с чистого листа — это был дар мне, дар новой жизни — после смерти. И тогда, смотря на все как младенец, непредвзято — я сумел разглядеть в вас, в орках, в троллях, в детях Зла — Творение Эру. В сердце, полном ненависти — увидел Свободу Выбора, услышал Изначальную Музыку. И не просто так, заметил мимоходом — а еще и принял вас под свой покров, принял за вас ответственность перед лицом Творца. Принял вас, такими, какие вы есть — злыми, изуродованными... несчастными.

Я помолчал, собираясь с духом.

— Для того чтобы сделать это — мне пришлось добровольно впустить в свое сердце Зло. Иначе я не мог сочувствовать вам, не мог понять и простить. Мне не из чего ковать для вас спасение, кроме как из собственной души, понимаешь?.. Расколол свой цельный дух, сломал свою суть, сам лег на жертвенный алтарь, принял проклятие Зла. Это как проказа — страшная, заразная болезнь, которая уродует все к чему прикасается — и я взял ее сам... Но теперь всякий из Валар, кто по своей прихоти решится остановить меня, должен будет принять на себя мою ответственность за вас, за это уродливое, но — творение. Ибо я, даже мертвый — буду свидетельствовать перед Престолом Творца в Конце Времен. И мой победитель должен будет оплатить мой долг, принять мою ношу, мою проказу... Они не захотят. Кто-то из них будет скорбеть обо мне, кто-то ненавидеть и презирать меня. Но прямо вставать против меня, во всем блеске своего величия — они не рискнут. Попытка Старика достаточно явный урок... Они не рискнут разрушить творение самого Эру, и тем самым пасть. Они смогут вмешаться только если я сам лично, своим прямым могуществом, своей Властью и Песней, начну разрушать Сотворенное, поднимая огненные горы из глубин тверди, и умерщвляя разом человеческие народы. А я — не начну.

Седой молчал.

— Но это еще не все. Для того, чтобы принять вас под свой покров не зря, чтобы иметь хотя бы право повернуть вас к Свету, чтобы дать вам этот самый честный выбор — мне пришлось предать Тьму. Я — дважды предатель. Я не взял над вами настоящее владычество. Я оставил вам свободу, и дал Закон. Я пестую в вас эту самую Свободу... Свободу, которая дает вам небывалую ранее гибкость и мощь, делает вас Личностями. И за это — за свободу — меня проклянут и люто возненавидят все Силы Тьмы, и все слуги Зла. Проклянут, и натравят полчища своих ублюдков — часть из которых сразу перейдет под мои знамена. Но сами Силы Тьмы, какие бы они ни были — побоятся даже приблизиться ко мне. Потому что, несмотря на мою проказу, сам Свет Изначальный горит во мне, и жжет их дух нестерпимым огнем... И их черный дух, и мой. О, Элберет, Варда Королева Света, кто бы знал — как это больно...

Седой молчал.

— Я не знаю, что ждет меня в конце пути. Возможно, мне свыше выставят счет за все злодеяния вашего народа, и за все мои хитроумные попытки вас спасти, разом. Возможно, мой расколотый дух не устоит, и я паду окончательно — во Свет, или во Тьму — в моем случае это равно погибельно. Но я, тот маленький остаток меня который в этом расколе еще остался жив — не буду жалеть о своем пути. Потому что — я не мог иначе...

Я сидел, уткнув лицо в ладони. Седой тяжело вздохнул, и сел рядом.

— Ты не один, Горящий. Какой бы ни был твой путь, мы — пройдем его с тобой.

* * *

Продолжение пишется.

Пожалуйста, ставьте оценки, оставляйте комментарии. Что понравилось, что вдохновило — а что отвращает. В каких местах в мир погружаешься, а где чувствуется притянуто за уши. Какое поведение героя естественно и интересно, а какое — нехарактерно и выглядит странным. Где читается гладко, а где стиль текста коряв.

Хочется взглянуть на текст снаружи, со стороны читателя, чтобы понимать в каком направлении нужно развиваться, над чем стоит больше работать.