Лейтенант выпрыгнул из авто и поторопился к полосатому шлагбауму, возле которого, из обложенного мешками с песком гнезда, угрюмо таращился пулемет и угадывались головы расчета.

До адмирала донеслись голоса: рассерженный и злой — Комелова, спокойный и уверенный — кого-то из пулеметчиков. Внезапно пулемет резко качнулся, и его дуло едва не уперлось флотскому лейтенанту в грудь. И Александр Васильевич расслышал четко и ясно:

— Три шага назад, а не то открываю огонь на поражение. Пять секунд, время пошло!

Одновременно с этим, над караулкой завыла сирена. И через считанные секунды в голову Колчака уперся ствол, а еще один — в грудь...

— Спокойно выходим, руки держать на виду, — распорядился молодой подпоручик с белым крестиком и двумя солдатскими крестами на груди. — Выходите, ваше превосходительство, не заставляйте меня применять к вам силовые методы убеждения...

Следующие двадцать минут в жизни Колчака были такими... такими... Одним словом, ничего подобного ему не доводилось переживать ни в полярных экспедициях, ни во время войны.

Его совершенно невежливо, хотя и аккуратно, загнали в какое-то помещение, предварительно надев на голову мешок из черного шелка. Загнали вместе с шофером, двумя вестовыми, флаг-офицерами и адъютантом, где, во-первых, всех разоружили, во-вторых, ловко сковали всем руки за спиной, а в-третьих — его посадили в отдельную комнатку без окон, где в глаза ему бил яркий электрический свет, а из темноты кто-то настойчиво бубнил: 'Цель попытки проникновения на режимный объект? Способ связи с заказчиками? Рекомендую сотрудничать со следствием: зачтется на суде...' От всего происходящего, Колчаку стало казаться, что он сошел с ума...

— Ну, и где эти диверсанты?

Дверь в комнатку распахнулась, и тут же ее всю залило светом. Выяснилось, что он сам сидит за столом, на котором установлена лампа-рефлектор, а перед ним, на хозяйском месте расположился суровый, звероватого вида армейский капитан с Георгием на кипенно-белой гимнастерке, почему-то расшитой гусарским шнуром того же цвета. Колчак повернул голову, чтобы узнать, кто назвал его диверсантом, но тут же ударила команда:

— Не оборачиваться!

— Перестаньте, Николай Николаевич, — произнес не лишенный приятности баритон. — И отпустите его превосходительство вице-адмирала Колчака. Он -не диверсант, во всяком случае — в настоящее время.

С Александра Васильевича сняли наручники, и он наконец смог встать со стула и обернуться. Перед ним стоял генерал-лейтенант Анненков.

— Добрый день, господин вице-адмирал, — поздоровался Анненков без улыбки. — Извиняться не стану: мои люди действовали строго по уставу. Чего не скажешь о вашем спутнике. Кстати, — генерал улыбнулся одними губами. — Где вы отыскали такого феерического дурака? Они живут на воле, или вы знаете место где их специально разводят?

Колчак оскорбленно поджал губы:

— Лейтенант Комелов не дурак...

— Дурак, дурак, причем выдающийся, — теперь Анненков уже смеялся по-настоящему. — Я даже не могу представить себе уровень развития человека, который пытается глоткой и матом одолеть пулемет. Ну хотя бы кортиком, а то одним матом...

Вице-адмирал молчал. Обидно, но Анненков прав, но признаваться в этом ужасно не хотелось...

Анненков заметил обиду Колчака, и протянул ему руку:

— Не обижайтесь, Александр Васильевич, не стоит. У меня в дивизии — порядки, пожестче флотских. Если бы ваш вахтенный или как его там пропустил бы на корабль неизвестного, пусть и в генеральском мундире, то вы бы что с таким олухом сделали? А если бы этот генерал еще и силой попробовал бы прорваться на борт?

— Да, — усмехнулся Колчак. — Пожалуй, тут вы правы. Но этот допрос?..

— А вот это у нас — стандартная процедура, — ответил Анненков. — Любой, кто пытается силой проникнуть на территорию дивизии — враг и шпион, если не сумеет доказать обратное. Вас, Александр Васильевич допрашивал один заместителей начальника секретной части нашей дивизии, капитан Ларионов . Он у нас среди 'секретчиков' интеллигентом слывет...

Звероватый капитан молча наклонил голову и щелкнул каблуками. Анненков повернулся к нему:

— Николай Николаевич, проводите нас и дайте указание остальных отпустить.

— Слушаюсь, атаман, — снова кивнул тот и, распахнув дверь, сделал приглашающий жест рукой. — Прошу...

Сперва был обед. Сытный и вкусный, но без изысков. Разве что, рябчики. Нежные, тающие во рту, каких не в каждом столичном ресторане подадут. Колчак приналег на них, не преминув спросить: откуда такое великолепие. И от ответа чуть не подавился хрустящим крылышком...

— Это — с тренировок. У нас, господин адмирал, лучших стрелков обучают просто: дают Монтекристо , семь патронов, и через пять часов должен принести пять рябчиков.

— Однако... — Колчак удивленно покачал головой, — Соединяете пользу и выгоду?

— Скорее объединяю приятное с полезным, — снова одними губами улыбнулся Анненков. — Сами стрелки тоже рябчиков едят...

После обеда, завершившегося, к удивлению Колчака, мороженным, но не с ликером или сладким французским вином, а обычным крымским мускатом , Анненков пригласил гостя на полигон. Там их уже ждал начальник штаба дивизии генерал-майор Львов. Александр Васильевич снова удивился: генерал был не в повседневной и даже не в полевой форме, а в каком-то жуткого вида снаряжении, стальных кирасе и каске, но не Адриановской, а совершенно иной, почти идеально полусферической формы, да еще и с ружьем-пулеметом на груди. Рядом с ним стояли офицеры и солдаты, одетые и вооруженные точно также.

— Разрешите обратиться, ваше превосходительство, — спросил Анненкова флаг-офицер Тирбах . И, получив разрешение, продолжил, — Что случилось с этим... этим... — Он никак не мог определить, кто перед ним: офицер или нижний чин, но удачно выкрутился, — С этим кавалером?

— Пуля в баллон с огнесмесью попала, — ответил вместо Анненкова Львов. — Во время прорыва германского фронта. Вот и пожгло поручика...

И с этими словами генерал-майор, чье лицо было изборождено глубокими шрамами положил руку на плечо своему офицеру, с лицом, испятнанным ожогами. Колчак поразился: как это поручику еще глаза не выжгло — вон какое пятно молодой кожи прямо под левым глазом!

— Наши штурмовые саперы, — представил Борис Владимирович. — Любимая игрушка генерала-майора Львова.

— С этой игрушкой немцы особенно играться любят, — хрипло сообщил Львов. — Аж визжат от восторга, когда играть начинают...

— До смерти обожают, — поддержал командира кто-то из строя. — Прям до смерти...

От этих слов Колчак непроизвольно поежился, а его адъютант Комелов невольно вздрогнул. Анненков, заметив реакцию гостей усмехнулся:

— Это они так шутят. А вообще они у нас тихие, спокойные...

Александр Васильевич оглядел 'тихих' штурмовиков и мысленно поблагодарил бога за то, что воюет с этими 'спокойными' на одной стороне. Судя по всему, его свиту посетили такие же мысли.

— А что это за странная форма на ваших... э-э-э... бойцах? — Александр Васильевич перевел взгляд со штурмовиков, на стоявших поодаль казаков, тоже щеголявших в шнурованных сапогах, разгрузках и с автоматическим оружием на плечах.

— Новое оружие — новые требования, господин адмирал...

Анненков улыбнулся и Колчак в который раз неприятно поразился привычке генерала-лейтенанта улыбаться одними губами. А тот уже подозвал одного из своих людей: — Городовиков , ко мне! Тут его превосходительство вице-адмирал интересоваться изволят.

К ним подошел один из казаков — невысокий кривоногий крепыш с явно азиатской внешностью. Анненков оглядел его с ног до головы, застегнул Городовикову ремешок на клапане магазина, произнес негромко и совершенно непонятно: 'Десять кругов в личное время', после чего повернулся к Колчаку:

— Оружие генерала Фёдорова способно выпускать больше шести сотен пуль в минуту — сказал он, указывая на автоматическое ружье, — так что патроны, находящиеся вот в таких коробах, приходится носить в весьма значительном количестве. А остальное... аптечка первой помощи, специальное снаряжение, накидка от дождя, и прочее. — Называя каждый новый предмет экипировки, Борис показывал рукой на точки, где находилось то или иное снаряжение. — Таким образом каждый боец дивизии готов к действиям в условиях быстро меняющейся боевой обстановки.

— Изрядно... но дорого... — Александр Васильевич, покачал головой.

— Люди — дороже! — отрезал Анненков. — Особенно, мои!

— Это же сколько они патронов изведут?

— А сколько уже извели! Учёба — оно дело такое. Каждый под тысячу патронов расстрелял, а кто и поболе.

— Ну, дай бог, толк с того будет. Но контраст с обычными пехотными частями разителен, ничего не могу сказать. Солдатики у вас все как на подбор, порядок и дисциплина. А уж о подготовке я говорить боюсь... — И тут Колчак, который и вообще-то улыбался очень редко, к изумлению своих спутников, подарил суровому визави застенчивую улыбку гимназистки, — Борис Владимирович, теперь я просто уверен: если с кем-то и можно взять Проливы, так это — с вашей дивизией...

Наступила долгая пауза, после которой камнем упало короткое, холодное 'нет'. Все замерли...

— Я — против вашей операции, — твердо произнес Анненков. — Эта операция бессмыслена в военном плане и вредна — в политическом. Поэтому я всеми силами буду возражать как против участия моей дивизии в десанте на Босфор, так и против всей операции в целом.

Колчак стоял и ловил открытым ртом воздух, точно вытащенная на берег рыба. Рядом с ним замерли его офицеры. Вот это номер! А ведь ему обещали — положительно обещали! — что лучшая часть русской армии будет передана в его распоряжение...

— Но... как?.. Как же?.. — прокаркал наконец Александр Васильевич разом осевшим голосом. — Это же... Так же... Почему?..

— Потому — жестко отрезал Анненков. — И вообще: о какой десантной операции может идти речь, если лучший линкор Черноморского флота набит германскими шпионами, точно гостиничный матрас — клопами?

— Что?

Борис Владимирович хладнокровно поведал и о деятельности Виктора Вермана, его шпионской группы в Севастополе и Николаеве, и о преступной небрежности капитана 'Императрицы Марии', который даже не выставил охранение, и осмотр приходящих гражданских специалистов две трети которых носили немецкие фамилии.

— Но как могли жандармы, просмотреть целую шпионскую организацию?

— Вот это, господин адмирал, уже ваше дело: узнать, разобраться и выяснить — как? — все так же ровно ответил Анненков. — А пока...

И тут произошло уже и вовсе невероятное событие. Колчак застыл с полуоткрытым ртом, должно быть собирался что-то сказать, его офицеры словно бы изобразили на любительском спектакле немую сцену из бессмертного 'Ревизора', а возле Анненкова вдруг совершенно из ниоткуда возник человек в простой, хотя и дорогой одежде, с длинной бородой и умными, колючими глазами...

— Соглашайся, генерал, — произнес Распутин негромко. — Для виду еще поломайся, а потом — задний ход.

— Не хочу, — упрямо наклонил голову Борис.

— Вестимо, что не хочешь, — ухмыльнулся Распутин. — И я не хочу. Да только плетью обуха не перешибешь, сокол ясный. Папашка решил, так что... — и он слегка развел руками.

— Б...!

— Это верно, она самая, — дробно засмеялся Григорий Ефимович. — Ну, так что? Сделаешь?

— Черт с тобой! Можешь успокоить 'папашу всенародного': сделаю, как ему хочется...

— Вот и ладно, вот и хорошо... — Распутин повернулся уходить — Прикажи там, чтобы мне парочку рябчиков завернули. Больно уж хорошо твои стервецы их жарить навострились.

— Может, пообедать останешься? Я распоряжусь...

— Некогда, мил-друг, некогда... Я вот у тебя еще бутылочку муската прихвачу, не против?

И с этими словами Распутин провел рукой перед глазами адмирала и его свиты, после чего словно растворился в воздухе...

— Борь, а это что сейчас было? — выдохнул Глеб и вытер рукой разом вспотевший лоб. — Это я с ума сошел, или весь мир?

Анненков тихо усмехнулся, повернувшись к другу:

— Это — нормальная практика психотерапии и парапсихологии. То, что ты сейчас видел, носит вполне официальное название 'вуаль'. А по-простому, по-народному — отвод глаз. Но это я тебе потом объясню, а пока пошли кого-нибудь на кухню. Иначе Гриня может нам поваров так зачаровать, — он снова усмехнулся, — что ужина мы с тобой только к завтрашнему обеду дождемся...

Обсуждение участия Георгиевской дивизии в запланированной Колчаком Босфорской десантной операции затянулось глубоко за полночь. Через два часа бесконечных уговоров и банального нытья, Анненков наконец согласился и вместе с адмиралом взялся за разработку плана десанта. В дополнение Борис велел позвать Глеба, который незамедлительно прибыл, слегка пьяный, а возможно — и не слегка. Он тут же вогнал в глубокий ступор Колчака и его сопровождающих, заявив, что пока не будут построены хотя бы десять 'Эльпидифоров' из двадцати заказанных, ни о каком десанте не может быть и речи.

— А откуда вы, генерал, знаете об 'Эльпидифорах'? — спросил Александр Васильевич, когда к нему вернулся дар речи. — Это ведь совершенно секретный проект...

— Вот когда приступите к командованию флотом, поинтересуйтесь у своих подчиненных о том, каким путем секретные сведения становятся достоянием гласности? И еще: каким образом эти сведения стали достоянием германской разведки? Потому что я получил эти сведения именно на допросах немецких пленных.

Колчак гулко сглотнул, а Глеб, не обратив на это никакого внимания, продолжал:

— Значит так: десять 'Эльпидифоров' нужны нам к осени. Раньше все равно начать не сможем, в смысле — вы не сможете. Вам надо еще в командование вступить, сплавать корабли, потренировать свои экипажи. Плюс — несамоходные плашкоуты, для остальной дивизии. Мощности Николаевских заводов позволят достроить десять 'бэдэка'...

— Что достроить? — пискнул Тирбах.

— Бэ Дэ Ка — большой десантный корабль, — пояснил Львов. — 'Эльпидифор' вполне подходит под это определение. Так вот, если вы, ваше превосходительство, напряжете заводы в Николаеве и поставите их в позу пьющего оленя — они управятся примерно к октябрю, а мы...

— Так — холодно перебил его Анненков. — Достаточно. Господин начальник штаба, насколько я помню, у вас еще есть дела. Ступайте и займитесь им, а обо всем, что вы нам здесь нагоро..., то есть сказали, к завтрашнему дню подготовить докладную записку. И, господин генерал-майор, подождите меня у выхода: мне нужно дать вам еще несколько поручений...

...Колчак и его офицеры напряженно вслушивались в доносившиеся из-за двери обрывки разговора.

'...Ты чё творишь?!! А чего они... па-а-адумаешь, верховный правитель... Оху...?! ... все равно, он ни хрена не поймет... Пьянь подзаборная... Завтра на полосе трезветь будешь!.. Ой, я испугался... А если он?.. Чего?.. Ничего! Он от кокаина одурел уже...'

На этом месте Колчак непроизвольно стиснул кулаки и скрипнул зубами, а его офицеры отвели глаза. Очень жаль, но кажется, увлечение Александра Васильевича кокаином — уже ни для кого не секрет...