Прекратилось это случайно и резко. Однажды он шел к уряднику — отмечаться, и вдруг услышал в одном из домишек детский хриплый крик. Постучался в дверь — нет ответа. Ударом сорвал дверь с крючка, вошел в дом и увидел умирающую на голой скамье девочку. Отец девочки спокойненько спал на голой печке, мать чего-то варила на шестке и не оборачивалась на крик. Дети, которые были еще в доме, попрятались под топчан и скамейки от черного страшного человека.

Отодвинув от печи обмершую женщину, Черный заглянул в печь, обнаружил в нем котелок с кипятком, шипя от боли, обмыл руки, в кипятке же обварил ложку, открыл черенком ее рот больной девочки, заставив хозяйку посветить ему таганцом из рыбьего жира, осмотрел девочку и сунул ложку ей в горло. Она вскрикнула, и изо рта ее хлынул гной.

Лекарств в доме не водилось, а потому пришлось смазать горло девчушки рыбьим жиром. Завязал малышке горло своим платком, кивнул хозяйке, да и ушел. Назавтра, а это значит, в темноте же заполярной ночи, навестил девочку. Она уже играла с детьми, улыбнулась ему, и остальные дети от него не спрятались.

Отец, хозяин дома Сидоров, так зауважал ссыльного, что научил его ставить уды-подпуски под лед на налима и подарил ему свою старенькую пешню. А по весне отдал и лодку — старенькую, но надежную. Хотел Иосиф Виссарионович заплатить за посудину, да Артемий так оскорбился, чуть за нож не взялся: за дочку — старую лодку, и так неприлично мало, а тебе, 'Черный', деньги еще пригодятся...

С того дня и пошло: у кого что заболит — к нему идут. Лечи, мол, Черный, бо рука у тебя легкая, а голова — светлая. Хоть и черная...

-...Навались! Левая — табань, правая — греби! — донеслось вдруг. — И-раз, и-раз!..

Сталину уже доводилось слышать такие команды — там, далеко, на Черном море. Где-то там, где совсем рядом его дом...

— Навались!

По Курейке летел свежевыкрашенный шестивесельный ял. Гребцы с такой силой упирали весла в воду, словно намеревались сломать их. Кроме гребцов на корме и на носу ялика сидели двое в военной форме. В этом не было бы ничего особенного: енисейские казаки частенько наезжали в Курейский станок — именно так они именовали Курейку, но больно уж их много: гребцы-то тоже в форме.

'Наверное, привезли еще кого-то', — решил Сталин и непроизвольно поежился, вспомнив свое собственное путешествие в Курейку. Две тысячи верст пришлось проделать не на пароходе, а на лодке, и эту поездку он запомнит надолго!

Но тут же возникло сомнение: если это — казаки, которые привезли нового ссыльного, то зачем им понадобилось плыть по Курейке? Их дорога теперь вверх по Енисею, до самого Монастырского, а там — пароходом, или воинской баржой. Что же это они здесь позабыли?..

Иосиф Виссарионович отвел свою лодочку в сторону, отгребая к отмели пологого берега. Кто их разберет, этих казаков? Еще перевернут из озорства его посудину, а купаться в здешней студеной воде как-то не хотелось... Краем глаза он заметил, как сидевший на носу военный поднял руку с биноклем. 'Ах, шэн мамадзагло виришвило! Разглядывает, словно в зверинец пришел, — зло подумал Сталин. — А вот попадись ты мне в горах...'

Чем бы закончилась встреча в условиях сильно пересеченной местности, додумать Иосиф Виссарионович не успел. Сидевший на носу скомандовал что-то, ялик повернул нос и помчался прямо к нему, рискуя на всем ходу выскочить на песчаную косу. Но в последний момент гребцы резко затабанили, и ял, остановившись метрах в четырех, поравнялся со Сталинской лодочкой.

Сидевший на носу человек встал и четко откозырял:

— Здравия желаю, товарищ Сталин!

От того, на чьих плечах Иосиф Виссарионович разглядел генеральские погоны, можно было ожидать чего угодно, но только не такого приветствия. Мысли понеслись вспугнутым табуном, но внешне Сталину удалось сохранить невозмутимость. Он лишь наклонил голову:

— Здравствуйте.

— Генерал-майор Львов, — отрекомендовался вновь прибывший. — Товарищ Сталин, у меня приказ Петроградской организации РСДРП(б) доставить вас в Петроград. — Тут он улыбнулся, и его изуродованное шрамами, откровенно страшное лицо, вдруг приобрело какое-то мечтательное выражение, — Там скоро такие дела начнутся, а вы тут сидите...

Сталин молчал. Он знал, кто такой Львов. Из газет. Правда, он полагал его полковником, но видимо этот... этот... в общем, этот Львов карабкается вверх по карьерной лестнице почище, чем смешная птица поползень — по стволу дерева. Еще он получил письмо из Красноярска, в котором сообщали о каких-то генералах, примкнувших к Партии большевиков. Но их фамилии не назывались, так что...

— Вам что-то нужно забрать из Курейки, или можно сразу, на наш пароход? — между тем спросил генерал. — Если ничего особо ценного у вас нет, то все остальное можете смело бросить — потом пригодится для му... — тут он резко осекся и не договорил, но вопросительно посмотрел на Сталина.

— Я верю вам, — сказал после некоторого раздумья Иосиф Виссарионович. — Но у меня к вам два вопроса. Первое: что с местным приставом? Он жив?

— А что — нужно? — мгновенно переспросил Львов. — Если нужно, так это... — Он обернулся — Семенов, Гагарин! Отправитесь в поселок, и...

Откликнулись фельдфебель, по виду — сибиряк, и молоденький ефрейтор. Первый солидно кивнул:

— Слушаю, командир.

А ефрейтор, взявшись за длинный кожаный чехол, в котором, видимо, лежала винтовка, посмотрел на генерала чистыми, ясными глазами и спросил:

— Его как: сразу — или чтобы прочувствовал?

Львов вопросительно взглянул на Сталина, но тот отрицательно мотнул головой:

— Я просто хотел узнать жив или нет господин Кибиров?

Львов пожал плечами:

— Так жив пока... наверное. Впрочем, понятия не имею: нашей операции он не помешает. А вот что касается здешней администрации, — его лицо приобрело вид оскалившегося хищника, — с этими — увы! Пока живы, но это — ненадолго. До завтра.

— Вот как?

— Вот так! — Жестко ответил генерал и пояснил, — У нас на пароходе — две бочки водки. Сегодня все перепьются, а назавтра выяснится, что участок сгорел вместе с персоналом...

Сталин помолчал. Несмотря на некоторые странные словечки, которыми генерал то и дело уснащал свою речь, его действия вполне понятны. Чего, правда, нельзя сказать о мотивах, но с этим — позже. Любое дело требует жертв, а Львов, кажется, еще и старается, сколько возможно, уменьшить число этих жертв...

Он кивнул и задал второй вопрос:

— Здесь есть еще ссыльные кроме меня. Что с ними?

— А кто конкретно? — снова быстро переспросил генерал. — И сколько их?

— Голощекин, Муранов, Бадаев, Каменев, — начал перечислять Сталин задумчиво. — Еще Спандарян , хотя он и плох — чахотка. Вера Швейцер, Петровский, потом еще Свердлов, Мартов...

— Чего? — изумленно уставился на Сталина Львов. — А что, эта сладкая парочка тоже здесь?! Вот, бл..., — протянул он задумчиво. — Какая встреча, мать моя, женщина...

Сталин снова удивился: теперь лицо этого странного генерала приобрело не просто хищное выражение, а эдакое удовлетворенно-хищное. Такой могла бы быть морда тигра, который выслеживал олененка, и вдруг обнаружил прямо перед собой огромную жирную свинью...

— Это ведь тот самый Мартов, который вас из Партии исключал? — поинтересовался он каким-то мурлыкающим голосом. — Верно?

Сталин кивнул.

— И он здесь, в станке Курейка?

— Нет, он — Монастырском...

— А-а-а... Это там же, где пристав Кибиров?

Новый кивок.

— М-да... Какая странная штука жизнь: пристав, который должен по долгу службы наблюдать за ссыльными, взял, да и поехал рыбу ловить с этими самыми ссыльными. С Яковом Мовшевичем и Юлием Осиповичем... А лодка-то возьми, да и перевернись... Все утонули...

— Поехали? Утонули?

— Ну-у... Собственно говоря: они еще только собираются... то есть пока даже и не собираются, — Львов улыбнулся и вытащил из кармана кителя серебряный портсигар. — Угощайтесь... М-да, — он тоже закурил и выпустил в небо клуб дыма. — Но поедут. И утонут. Тут уж можете не сомневаться... А вот вы, товарищ Сталин сказали про какого-то туберкулезника Спандаряна. Он сильно болеет?..

Курейка гуляла с истинно сибирским размахом. Бочка водки привела всех жителей в восторг, а когда она закончилась, из укромных мест стали извлекаться брага и различные настойки: на морошке, на зверобое, даже на мухоморах. Местные жители перепились до такого состояния, что еще долгие четыре дня после пьянки никак не могли прийти в себя.

Отсутствие ссыльного обнаружили лишь на третий день. С учетом того, что в станке каким-то образом сгорела полицейская управа, отсутствие 'Черного' никого не удивило. Правда, никто из местных жителей так и не мог вспомнить: с чего, собственно, все началось? Кто-то помнил какой-то пароход, кто-то утверждал, что урядник поймал спиртоноса, кто-то вообще плел что-то невероятное о каком-то генерале из самого Петрограда. Но все сходились в одном: ссыльный никуда не убежал, а сгорел вместе с полицией. По пьяному делу урядник Селиванов утащил ссыльного в управу, там продолжил возлияния и верно сжег себя вместе с поднадзорным. На том и успокоились, о том и доложили начальству, когда из Монастырского уже по льду пришли нарты с двумя казаками...

...В селе Монастырском хоронили пристава Кибирова, утопшего в лодке вместе с поднадзорными Свердловым и Мартовым. Рыть могилы в вечной мерзлоте — занятие не из приятных, поэтому тела, выловленные из Енисея попросту обложили камнями, отпели и помянули.

Поминали серьезно. Столичный генерал — дай ему бог здоровья! — приехавший на охоту на собственном пароходе, сильно Кибирова жалел, и пожертвовал на поминок бочку водки и ведро спирта. Перепились все знатно: кое-кто даже вспомнил, что генерал — храни его богородица! — вместе с другими ссыльными пел 'Вы жертвою пали в борьбе роковой', да как жалостливо выводил! Заслушаешься. Чисто дьякон. Куды потом он делся? Дык, он же на охоту приехал, вот и подался охотиться. Кого подстрелил? Да кто ж его знает? Подстрелил, верно, что-нибудь. Хозяина таежного свободно мог. Точно, хозяина и подстрелил. Ему еще кривой Кондрат показывал место, где берлога... Что? Отпирается Кондрат, не помнит такого? Так, вестимо, где ж ему упомнить, когда его, болезного, на четвертый день водой отливали, чтобы в память пришел... А генерал уехал. Точно. Раз в Монастырском его нет, значит — уехал. А больше, ваше благородие, рассказывать и нечего — не помним. Пьяные, стал быть, валялись....

-...Послушайте, называйте меня как-то покороче, — попросил Сталин. — У меня есть старое прозвище — 'Коба', вот так и зовите. А то 'Иосиф Виссарионович' — очень уж длинно.

— Договорились, Коба, — улыбнулся Львов. — Только и вы меня тогда 'Глебом' зовите. С кличками у меня промашка вышла: не водится как-то. Позывные... — Тут он осекся и некоторое время молчал, но потом продолжил, — Позывной — это для фронта, а тут, все-таки — тыл...

— Хорошо, Глеб, — Сталин согласно кивнул и вернулся к предыдущей теме разговора — Построить социализм в одной стране — это очень интересно, хотя и не по Марксу, но в возможно ли это в России?

Львов положил на столик в каюте портсигар, закурил и усмехнулся:

— Самое забавное, что есть всего две страны где такое возможно хотя бы в принципе. И одна их них — Россия.

— Вот как? Докажите, — Сталин размял папиросу в крепких пальцах, чиркнул круглой серебряной зажигалкой. — Пока я вижу только аргументы 'против': слабая промышленность, еще более слабая система путей сообщения, малочисленный пролетариат... И как все это согласуется с вашим заявлением?

Глеб покурил, помолчал, раздавил окурок в пепельнице:

— Видите ли, Коба... Революцию, как смену общественно-экономической формации, можно провести и без пролетариата. Не в его отсутствие, разумеется, а без его участия. Переворот можно провернуть даже малым числом подготовленных людей — тут я согласен с народовольцами и эсерами. Основной же вопрос состоит в другом: как удержать власть после переворота? Замечу, что задача усложняется гарантированной практически полной мировой изоляцией государства, выбравшего в результате революции социалистический путь развития.

— Да, это усложняет задачу, — согласился Сталин. — Значительно усложняет. Но в таком случае как раз и необходимы передовая промышленность и развитая система путей сообщения, нет?

Львов рассмеялся и взял новую папиросу:

— А вот то-то и оно, что вовсе не так! Промышленность можно развить и своими силами, ведь изоляция имеет и свои положительные стороны: собственность на патенты можно не соблюдать. А для подъема собственной промышленности требуются только рабочие руки и ресурсы. Рабочие руки найдутся легко: достаточно интенсифицировать сельское хозяйство.

— Что сделать? — заинтересовался Сталин. — Что?

— Интенсифицировать. Улучшить технологии ведения хозяйства: агрокультура, удобрения, машинизация обработки земли, укрупнение обрабатываемых наделов.

Теперь надолго замолчал Сталин. Он размышлял, обдумывая услышанное, прикидывая и так и эдак, но так и не нашел ошибок в умопостроениях собеседника. Львов молчал, курил и ждал...

— Понятно, — сказал наконец Иосиф Виссарионович. — Да, это даст необходимое количество рабочих рук.

— Значит, краеугольным камнем остаются ресурсы. Полезные ископаемые: руда, нефть, уголь... — Глеб подался вперед, — И вот в условиях внешней изоляции в достаточном количестве этим располагают только САСШ и Российская Империя. Так что для построения социализма в отдельно взятой стране годятся только они. Причем Россия подходит лучше.

— Почему?

— Тут уже вступает в действие такое понятие как национальный характер. В России, в условиях рискованного земледелия, в национальном характере развился коллективизм. 'Дружно — не грузно, а врозь — хоть брось!' — так народ говорит. Так что интуитивно коллективное хозяйствование будет лучше принято именно в России, а не в какой-нибудь любой другой стране.

— Полагаю, что вы правы, — подвел итог Сталин. Взял со стола папиросу, закурил, помолчал, — Остается последний вопрос, — произнес он задумчиво. — Зачем вам все это нужно?

— Что именно? — удивился Глеб.

— Вот это все... — Сталин слегка повел рукой, — Зачем вам, успешному генералу, помогать большевикам вообще и Сталину-Джугашвили — в частности?

Глеб вздохнул. Опять. Опять придется пояснять, стараясь не рассказать больше чем следует...

— Ну, если кратко, то... У нынешней России нет будущего. Я имею ввиду — оптимистического будущего. Царь — он неплохой человек. Не злой, не сволочь... Не слишком умен, ну да так это не страшно. Если, конечно, речь не идет о правителе большой Империи...

Львов налил себе стакан чаю, плеснул в него рому:

— Мы с Анненковым, еще до нашей встречи поняли это. Каждый сам по себе. И Начали, опять же каждый, прикидывать: кто мог бы заменить Николая?

— И конечно каждый примерил корону на себя, — с иронией заметил Сталин.

— Конечно, — не стал спорить Глеб. — Это хоть раз в жизни делает любой разумный человек. Примерили — и забыли об этом раз и навсегда.