Обманчивое тепло весны

Пролог

Так уж повелось, ждут весны с искренней верой в лучшее, в обновление и расцвет. Мнится всем, будто сменятся листки календаря, а с ними вместе и худшее останется позади, испугавших первых, робких лучиков солнца, тая с побуревшими от грязи остатками снега. Вера эта заложена во всём живом где-то так глубоко, что не выделишь уже её корни, не найдёшь начала. Есть она, какими бы лихими не были времена за окном, как бы сильно не запятнал разумный души своей. Сильнее она пресловутой толики добра, по слухам живущей в каждом. Зла сильнее, потому как приходит чётко по расписанию — дней этак за пятнадцать до начала первого месяца весны. Нет тех замков, закрыть которые могли бы пути ей. Просто данность, доступная богачу, бедняку, твари всякой живой, растению и безумцу.

Вот и в этот раз весна гостьей долгожданной раскидывала крылья свои над исстрадавшейся от затянувшейся войны вотчиной князей людских, словно пытаясь зарастить гнилые прорехи тлена, упадка, так щедро нанесённые разумными миру. Спеша грязь разбитых дорог обернуть пылью, заткать поля сражений изумрудной зеленью, в память о погибших взрастив разноцветье полевых цветов. Ветерком, от запаха цветущих яблонь с вишнями терпким, по улицам городским промчаться, горькую гарь домов горевших выветривая, побегами хмеля зелёными фасады чёрные оплетая.

От перемен этих то тут, то там вспыхивают огоньками задорные улыбки живых, в глазах отражаясь сиянием пока робким. Устали разумные от крови, боли, потерь за прошедшие пять лет войны. Радоваться они спешат перемирию, которое пришло в этот раз вместе с календарной весной.

Жителям же славного городка Приграничный и вовсе досталось больше многих. Сложилось уж так, что расположен он в месте стратегическом — на границе земель королевства людского с тёмными альвами да орками степными. Живописно раскинулся он всем великолепием старых крепостей и стен аккурат в точке пересечения интересов сразу нескольких рас. От видов местных всегда дух захватывало у натур творческих, так и толкая их на создание очередного шедевра, будь то картина, поэма, песнь или же просто очерк в газету.

Жили здесь мирно довольно, воплотив в реальность замысловатое новомодное слово 'толерантность'. Впрочем, исторически выбора иного у местных и быть не могло. Близость гор, степей, сам статус приграничный давал массу возможностей для торговли, иных дел, где любому разумному ясно, что от дружбы с соседом больше выгоды, чем от вражды. Да и то верно, зачем корову дойную на убой пускать, когда можно с молока её сливок, сметаны, творогу наделать, а затем продать? Тут вам не столица, тут земля хоть и плодородная, но лени не терпящая, на одних идеях красивых да слоге высокопарном не уедешь.

Так и повелось, котлом плавильным стал город-крепость приграничная, впитывая множество культур, пропуская их через пресс реальности, разливая выжимку в аккуратные домики предместий, старательно расфасовывая в цепочки торговых обозов, чтобы затем лентами разноцветными отправить их в дар городам людским, альвовским (без разницы — светлым ли, тёмным ли), гномьим и даже в орковские степи.

Только кто же подданных спрашивает, решения высокой политики принимая? Пять лет назад началась война, сначала вызывающая лишь недоумение у жителей таких вот городков, как Приграничный. Слишком уж привыкли они, что граница тонка, условна, а к тёще на пироги ехать два часа в альвовскую деревеньку Дыркалово. К тёще, пусть и считают высокие лорды с князьями, что из одного государства в другое. И потом, мыслимое ли дело, чтобы мужнин старик-отец врагом вдруг стал, когда ещё на прошлой неделе вместе молоком новорожденный помёт аашшев отпаивали, планы строя на вырученные от их продажи золотые? Смешно, глупо, но реально, как оказалось.

Что-то там не поделили Светлый Совет альвов с Тёмным Советом. Люди с орками в тот момент со светлыми в коалицию вступили, свои интересы преследуя. Гномы с тёмными привычно, оборотней на свои сторону переманив. И зарыдал мир слезами кровавыми, вспыхнув кострами погребальными догорающих при взятии городов. Осталась разумным надежда одна на весну, что язвы зияющие могил разверзнутых залечить сможет. Устали все, измучились, потому и спешили радоваться мелочи всякой, а перемирие, длящиеся уже вторую неделю — это не мелочь, поверьте, во времена такие.

Глава 1

В каждом городе найдётся свой список достопримечательностей, пусть в каких-то будет он всего из пары пунктов, но обязательно одним из таких пунктов станут местные безумцы, безвредные по сути своей, омерзительные по виду для подданного добропорядочного. За дурачком будет тянуться не только шлейф смрада тела немытого, но и коллекция историй одна другой красочнее, чужим воображением нарисованная.

Полукровка именно таким персонажем местного фольклора была. Никто уже не помнит откуда и, главное, как она появилась в городе, подметая мостовые выцветшим многоцветием юбок, но все от мала до велика почитали уже её неотъемлемой частью городского пейзажа.

Она не разговаривала, только мычала что-то порой. Что тому виной никто особо не разбирался, ведь лекари удовольствие не бесплатное, кому же охота тратиться на дворового пса, к примеру? Нет, горожане не были жестоки, обычными они были, со своими заботами, семьями, друзьями, всем тем в общем, на что золотые с серебряными потратить логичнее, чем выкидывать их на ветер. Да и помощи не просила эта особь. Грязной тенью скользила по улицам, часто замирая у витрин или же просто остановив взгляд на чём-то, ком-то. Стандартная такая представительница душевнобольного племени, безобидная однако, тихая.

Город принял её, даже подарив ей приют в одной из заброшенных хижин на окраине. Пусть были те окраины вечной головной болью градоправителя, но жить и там было можно. Была крыша над головой у местных, укрывающая от дождей весны, дверь, позволяющая спрятаться от промозглых ветров осени, тюфяк, где зной летний переждать, и очаг, в котором имея руки можно похлёбку скудную сварить для поддержания сил.

Сильно война проредило количество местных обитателей, пусть и не свела к нулю. Теперь большая часть хижин оказалась пуста, о чём свидетельствовали широко распахнутые двери и ставни, хотя жары не было ещё. Ветер гулял по пустынным улочкам предместий, заигрывая с обрывками непонятного мусора, заглядывая в тёмные, неуютные провалы входов покинутых жилищ. Здесь весна ощущалась слабо, не войдя в полную силу. Солнышко припекало, да, но грело ещё недостаточно, заставляя дрожать от промозглости.

Полукровке было плохо. Знобило, тошнота подкатывала, раскалывалась голова. Металась её словно вырубленная из коряги фигура по прелой соломе и тряпью, служившему ложем. Мысли путались, губы потрескались от жара, язык к нёбу прилип, требуя влаги. Седая пакля грязных волос мокрыми прядями обрамляла лицо, оставляя на давно немытой коже потёки.

Если бы кто-то в этот момент заглянул в сознание несчастной, то немало бы удивился. Безумна? Несомненно да, если говорить о той полукровке, которую уже который год знал Приграничный. Вопрос только, та ли это? Нет, нет, тело её. Всё на прежнем месте: крупная, мосластая фигура, чуть грубоватые черты лица с брюквой носа и широкими скулами, делающими похожей на хищного зверя неизвестной породы. Губы тонкие, сжатые в узкую полоску, бескровные почти. Кожа светло-серая где-то там под слоями грязи, белоснежно-седая копна вьющихся волос, тоже грязных, к слову. Из— под вздрагивающих в горячке белых ресниц то и дело посверкивает абсолютно человеческая серость радужки. Больная серость, осеняя, совершенно неуместная весной. Острые же клыки, мелькающие в раззявленной в беззвучном крике пропасти рта, явно человеку принадлежать не могут. Как и заострённые уши, пусть не видные сейчас под сбившийся тряпкой, именуемой когда-то гордо платком. Полукровка, как есть полукровка. Обычное явление для приграничного городишки, бывают интереснее экземпляры.

А, вот, в сознании, даже пленённом болезненным бредом, есть логичная упорядоченность, совершенно несвойственная душевнобольным. Мелькают обрывки, поднимая на поверхность из омута чуждой этому телу памяти то один, то другой фрагмент. Иные, не принадлежащие этому миру пейзажи оживают перед внутренним взором женщины. У той, которая нынче поселилась в этом не самом уютном убежище немощного тела, есть имя, она помнит его. По этому имени зовут её призраки прошлого, радостно крича: 'Валя, сестричка, ты в гости обещала приехать. Мы тебе билет на самолёт купили уже. Нет, нет, не отказывайся, это подарок на твой юбилей. И потом, ты же сама говорила, что морской воздух в твоём возрасте полезен, он разглаживает морщины...'

Там, в чуждых этому миру воспоминаниях, железная птица принимает в своё нутро людей, обещая доставить в южную сказку каждого, у кого есть клочок бумажки со странным названием 'билет'.

Тело в гнезде тряпья сворачивается, пытаясь сохранить крохи тепла, согреться. Своя память в чужом теле подбрасывает дрова в костры душевных мук. Что там было? Что выделить ещё? Ещё одно чуждое этому миру слово 'турбулентность', крики незнакомых людей, свой собственный страх и другие, чистые, с белоснежной кожей, пухлые руки, которыми пытаешься дотянуться до кислородной маски.

Память обрывается, как кино, которое не загрузилось полностью, зависнув на каких-то мелочах. Кричит существо на окраине трущоб в славном городе Приграничный, кричит, но звука нет, словно кто-то когда-то повернул рубильник, навсегда превращая этого актёра в персонажа древних немых фильмов.

Глаза удаётся открыть не с первой попытки. Качается, плывёт действительность. Слабому от болезни сознанию с трудом удаётся идентифицировать сонм мерзким запахов, самой яркой нотой в котором — вонь давно немытого тела, тошнотворная вонь. Света мало, скудными полосами просачивается он сквозь закрытые на тяжёлый засов ставни и дверь.

Взгляд скользит по совершенно незнакомому помещению, то и дело выхватывая какие-то незначительные детали, доказывающие, что это — не бред, реальность. Не может болезнь быть настолько честной, логичной. Трещины на давно небелёных стенах, паутина под низкой крышей, какое-то ведро у входа, колченогий табурет, давно остывший очаг. Незнакомое, чужое, но в то же самое время — дом.

Превозмогая слабость, сначала на карачках, затем, почти выпрямившись, опираясь о стену, стирая с неё подобие побелки, на трясущихся ногах доковылять до двери. Тяжёлый засов не хочет повиноваться слабым рукам, но жажда подгоняет, заставляя мобилизовать все оставшиеся ресурсы.

Солнце ослепляет после полумрака комнатушки, вскинутая в защитном жесте ладонь не особо спасает. Глаза слезятся, а сознание заходится в истерике от непонятности происходящего. Пейзаж явно незнаком, слишком уж похож на книжное Средневековье родного этому сознанию мира. Губы шевелятся, пытаясь сплести слова в вопросы, озвучить их, только это тело отказывает в такой малости.

Шаг, ещё шаг, на четвереньки в грязь перед дождевой бочкой, ладонями успев зацепиться за край. Пальцы уже чувствуют живительную влагу, окунувшись в неё. Последние дни дожди шли щедро, словно пытаясь смыть всю пролитую кровь с этой земли. Тело непослушно, огромного труда стоит подтянуть его к краю бочки, чтобы жадно припасть к мутной воде.

Пить, умывать лицо, снова пить. Утолив жажду та, что звалась в ином теле Валентиной, сползла по стенке бочки, опираясь на неё спиной. Мысли путались, шок, за неимением возможности вылиться вовне криком, чертил дорожки слёз по впалым серым щекам.

Нужно было успокоиться, взять себя в руки, только, как это сделать, если остервенелые щепки не помогают, а сюрреалистический кошмар не желает заканчиваться. Это только в тех книгах, которые с яркой обложкой, где прекрасную героиню обнимает пусть и не человек, но прекрасный в своей чуждости мускулистый демон/орк/эльф (нужное подчеркнуть), всё просто. Очнуться в другом, сильном теле, осознать себя спасением мира и отправиться в славной компании на поиски приключений. Что же делать той, которая осознала себя вдруг в больном, немощном теле на окраине трущоб, не иначе, ведь в других местах такого серого убожества вряд ли быть может. Рой вопросов, атакующих гневными пчёлами, и никого рядом, даже близко похоже на готового дать ответы.

О таком интересно читать, сидя в уютном кресле, спрятавшись от непогоды за надёжными стенами собственного дома, напугав болезнь искренней заботой близких. Одиночество же — вещь сама по себе не особо приятная, а уж вкупе с непониманием происходящего — и подавно. Что делать? Как быть? Нужно было крепко подумать, но тело, слишком ослабленное болезнью, голодом, стрессом упрямо норовило соскользнуть в дрёму, утолив жажду. Сил хватило лишь на то, чтобы по стеночке, а затем и ползком, добраться до груды прелой соломы, задвинув вновь засов на двери. Вялые попытки сильнее закутаться в тряпье отняли последние крохи сил. Веки смежились, отправляя испуганную душу по дорожкам снов, где своё прошлое тесно переплетётся с чужим, но отныне ставшим тоже своим.

Глава 2

Посольство орков напоминало шумный улей. Вокруг был разбит военный лагерь, благо находилось оно ближе к окраинам, пространства свободного тут хватало с избытком. Суетились солдаты, витали запахи конского навоза, пота и полевых кухонь. Командующему восточного крыла из окна открывался отличный вид, ведь, что может быть милее сердцу, когда твои подчиненные не в горячечном бреду стонут, не сослуживцев хоронят, а заняты обычными делами, прописанными каждому чётко по уставу. Жизнь лагеря мнилась обласканному славой Ыыркыкхану Амли-Шибо дыханием здорового зверя. Сейчас зверь этот был сыт, бодр. Мышцы его вальяжно перекатывались выверенными движениями воинов на тренировочных площадках, шевелением грив коней от ласкового по весеннему ветерка, клыкастыми улыбками поваров, что уже разливали по мискам ароматную кашу.

Пограничный за прошедшие пять лет войны уже второй раз покорился командующему восточного крыла. Нынешнее перемирие пришлось весьма кстати, обескровленные ожесточёнными сражениями с тёмными альвами сотни Ыыркыкхана вряд ли смогли бы дать достойный отпор противнику, вздумай тот снова взять эту стратегическую точку на карте.

С тёмными в принципе было сложно. Орки издавна были отличной кавалерией, но в условиях города их стопорили и теснота улиц, и давящая канва домов. Им бы в атаку, не в оборону. Тёмные же предпочитали не явное прямое противостояние, колдунов своих отправляя вперёд под прикрытием ночи. Они поднимали толпы мертвецов, заставляя сражаться против своих же погибших уже один раз товарищей, прятались в тенях, били в спину.

Пять лет — срок не малый. Наука, за которую платили сотнями жизней, усваивалась отлично. Старались теперь орки встретить неприятеля ещё на подходе к городам, на открытом пространстве, затягивая в бой, когда солнце в зените, отлично помня, что солнечный свет — весьма болезненно для алых глаз серокожих. Много всяких ухищрений было придумано, только ни одно из них особо не поможет, если неприятель нападёт превосходящим числом на огрызки Восточного Крыла. Нужно было подкрепление, его-то и ждали, радуясь нечаянному подарку в виде перемирия.