| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Слова его были наполнены ядом и горечью, и Ниси, наделённая сострадательным характером, не могла испытывать к нему злости, однако и уважать также не могла.
Отказавшись от дальнейших попыток продолжить разговор, она отправилась в спальню второго мужа.
Было уже достаточно поздно, однако Андо, как и Райко, не спал. Родом он был из маленькой деревушки, жители которой ложились спать с заходом солнца, поскольку знать не знали о том, что такое фонари, а свечи ценили на вес золота, и первое время Андо был настолько взбудоражен возможностью использовать для работы ночное время, что не ложился спать до рассвета.
Со временем он избавился от этой привычки, однако порой, когда был слишком захвачен каким-то делом, по-прежнему ложился спать слишком поздно. Он постоянно что-то мастерил — корзины, рамы для картин, ящики для столов, а также расписывал шкатулки, ширмы, веера.
Ниси смотрела на это с улыбкой — какой смысл трудиться над предметами мебели и обихода, если они могут заказать всё то же самое, выполненное лучшими мастерами страны? Но, с другой стороны, если это доставляет ему удовольствие...
Порой она чувствовала себя виноватой и перед Андо тоже. Жители его родной деревушки отчаянно ему завидовали — ещё бы, много ли таких людей, кому выпадает удача связать судьбу с богатой женщиной благородного происхождения?! — однако принесло ли это ему большое счастье?
Попав в дом жены, он лишился возможности видеть своих родных и вообще выходить за пределы дома — таковы были правила, установленные для подобных случаев — и если Райко жаловался, что его считают существом низшего сорта, то Андо был таковым вдвойне. Дети жены относились к нему, в лучшем случае, как к ещё одному слуге, её гости смотрели на него как на забавную зверушку.
Однако он никогда не высказывал претензий и сохранял хорошее расположение духа.
Неужели он мог любить её так сильно, чтобы пойти на всё это?
Поначалу Ниси, привыкшая к тому, что мужчины благородного происхождения буквально засыпают женщин излияниями своих чувств, не могла понять, что у Андо на уме — он ни разу не говорил ей о своей любви и не выражал почти никаких эмоций.
Однако это же и привлекло её в нём после разочарования в столичной жизни с её лицемерием.
К тому же, в конце концов Ниси пришла к выводу, что поступки говорят лучше любых слов.
Ради неё Андо даже смирился с тем, что у него никогда не будет детей... по крайней мере, он сам так считал, а разве может быть что-то худшее для мужчины?
В действительности Ниси с самого начала решила, что дети у них с Андо всё-таки будут, как бы ни отнеслись к этому окружающие, однако не торопилась сообщить об этом решении мужу. Почему? Она не понимала сама.
Все считали её милосердной, однако, быть может, в глубине её души скрывались те же коварство и жестокость, о которых сокрушались поэты и писатели, выводившие горестные строчки о женщинах с сердцем как камень, играющих мужчинами, как игрушками?
Ниси чуть усмехнулась этой мысли.
Андо отвлёкся от своей работы — он расписывал очередную шкатулку — и скосил на неё взгляд.
— Почему ты так смотришь на меня? — спросил он с лёгкой улыбкой.
— Просто, — улыбнулась в ответ Ниси. — Смотрю.
Она думала о его внешности: пышные, слегка вьющиеся каштановые волосы, борода, загорелая кожа, карие глаза, глядевшие с лаской... это было далеко от канонов столичной красоты, ближе всех к которой был бы Райко, если бы не его морщины и угрюмый вид, но по-своему Андо был красив.
Если у него родится сын, ему придётся тяжело: женщина благородного происхождения не захочет иметь с полукровкой дело, а идти в дом к простой крестьянке он, рождённый в богатстве, скорее всего, не захочет сам. Девочке было бы проще... но ведь Ниси пообещала и сестре, и себе, не использовать методы, при помощи которых можно зачать ребёнка определённого пола.
Она наклонилась и подняла одну из уже законченных шкатулок Андо — она была сделана с большим старанием, однако всё же не слишком умело.
— Зачем ты их расписываешь? — спросила Ниси. — Ты ведь знаешь, что получается плохо. У тебя нет таланта.
И снова промелькнуло в голове: зачем я так жестока? Где присущее мне милосердие, за которое меня так хвалят?
Словно что-то вдруг нашло...
Однако Андо, казалось, не обиделся.
— В Аста Энур посредницами между богами и людьми являются жрицы, — сказал он, глядя на жену ясным взглядом. — Наши женщины не могут становиться жрицами, а другие к нам не приезжают, но наши матери всегда говорят, что увидеть богов можем и мы — они приходят, когда мы трудимся, и безмолвно наблюдают за нашей работой. Возможно, это неправда, и придумано нам в утешение, — добавил Андо спокойно. — Но мои чувства говорят мне то же самое.
— А если я её выкину? — спросила Ниси, вертя шкатулку в руках.
— Мне будет жаль. Но не думаю, что это как-то отразится на том, что я ощущаю.
Ниси, наконец, опомнилась.
Она присела на пол рядом с мужем и обняла его рукой за плечи, стремясь загладить свою жестокость.
— Ты чем-то огорчён, я вижу, — прошептала она.
Андо не стал отрицать.
— Сегодня утром здесь было много людей из дворца, — сказал он. — Я разговорился с одним из слуг, и он сказал мне, что в провинции Кану свирепствовала болезнь, умерло много людей.
Он был родом из Кану, и там до сих пор жили все его родственники, видеться с которыми он больше не мог.
— Ты хочешь поехать к своей семье? — спросила Ниси.
— Нет, что ты, — возразил Андо. — Я не имею право нарушать закон. Но если бы ты могла послать кого-нибудь из слуг, просто чтобы узнать, как...
Он замолчал и уставился на свою недописанную шкатулку.
Ниси потребовалось несколько секунд, чтобы принять решение.
— Я поеду сама, — сказала она.
Андо посмотрел на неё изумлённо.
— Это невозможно, — наконец, возразил он. — Ты не можешь...
— Я поеду сама, — повторила Ниси твёрдо. — И если твои родители больны или ослабли после болезни, я привезу их сюда. Я знаю, что это запрещено, но я сумею настоять на своём. Пожалуйста, не отговаривай меня, я всё равно сделаю так, как решила.
— Разве я могу? — голос Андо по-прежнему был ошеломлённым, однако привычное спокойствие уже начинало возвращаться к нему. — В любом случае, твоё решение — закон.
— Дело не только в тебе. — Ниси всё-таки решила пояснить причины своего поступка, который со стороны мог выглядеть как странное и не свойственное ей сумасбродство. — Дело во мне... Мне тяжело находиться в столице. Можешь считать, что я ухватилась за возможность сбежать, хотя бы на несколько дней. Хайнэ во дворце, а Иннин не нуждается в моей помощи, да и не примет её, так что, думаю, я могу позволить себе сделать то, что принесёт пользу и тебе, и мне.
— Встреча с сестрой тебя не обрадовала? — спросил Андо, глядя на неё проницательным взглядом.
— Я люблю мою сестру, — возразила Ниси не слишком уверенно. — Но не люблю этот город.
Тоном она дала понять, что не желает больше разговаривать на эту тему, и Андо уловил намёк.
— Твой милосердие и в самом деле не знает границ, — улыбнулся он.
"Вот только милосердие ли это? — промелькнуло в голове у Ниси. — Скорее, попытка загладить вину".
Она отвернулась и подошла к окну, глядя на занимающийся рассвет.
— Я прикажу подготовить экипаж, — сказала она. — И поеду сегодня же.
* * *
Вход на дворцовую территорию разрешался лишь в определённое время суток, и практически никогда — ночью, поэтому Хайнэ пришлось ждать своего великого часа до самого рассвета. Тот момент, когда на горизонте появлялись первые лучи солнца, возвещающие приход нового дня, считался наилучшим для того, чтобы пересечь границу, отделяющую священную территорию от внешнего мира.
Большое количество стражников, одетых в соответствующие месяцу цвета, выстраивалось по обе стороны от Великих Ворот и стояло в полном молчании, не шевелясь. Тот, кому предстояло попасть во дворец, должен был пройти по этому "коридору", образованному живыми людьми, в полном одиночестве — никогда и никому, за исключением Императрицы, не разрешалось проходить через ворота в чьём-либо сопровождении.
Даран подняла Хайнэ, проспавшего ночь в том самом экипаже, в котором он уехал из дома матери, ни свет ни заря, и вытолкала на улицу, сонного, дрожащего от утренней прохлады, испуганного.
— Повторяй, — приказала она. — Я, недостойный, прошу тебя, Аларес, Великая Богиня, облачённая в солнце, воплотившаяся двенадцать раз, о большой милости — позволь мне попасть в твою обитель. Клянусь, что не оскорблю тебя ни делом, ни словом, ни мыслью. Клянусь, что всё, что я увижу и услышу, навеки останется со мной, как если бы я был глухим и слепым. И да поразит меня огненный свет твоих очей, если я нарушу свою клятву. Если я поступлю так, то пусть сонмы твоих слуг сотрут моё тело в пыль, а душу навеки извергнут в мир пустоты, и она никогда не получит нового воплощения.
По мере того, как мальчик повторял слова клятвы, голос его становился всё более громким, а глаза — горящими: торжественность момента захватила его.
Даран легонько подтолкнула его в спину, и он, дрожа, пошёл между рядами стражников вперёд. Ворота медленно распахивались, и первые лучи солнца, уже взошедшего на территории дворца, но загороженного от простых жителей города высокой стеной, лились между створками, создавая у идущего полное впечатление, что он попадает из ночи в день, из мрака в свет.
Хайнэ шёл, не отрывая взгляда от огромных крыльев Алай-Хо — полуптицы, полудракона, выложенной в верхней части ворот разноцветными камнями. Когда лучи солнца отражались в глазах птицы, то казалось, что они светятся мерцающим огнём, цвет которого менялся в зависимости от времени суток — сейчас, на рассвете, он был бледно-золотым.
Перешагнув через заветную черту, Хайнэ на мгновение прикрыл глаза.
И тут же остановился, оглушённый звуками — многочисленные птицы, проснувшиеся с рассветом, наполнили сад криками, пением и хлопаньем крыльев. От открывавшегося вида захватывало дух — золотые крыши многочисленных павильонов ослепительно сияли в лучах солнца, сад утопал в цветах.
Даран, шедшая вслед за мальчиком, видела, как он изумлённо озирается по сторонам, то и дело задерживая взгляд на очередной поражающей воображение детали.
Наивный, как любой ребёнок, да к тому же проживший всю жизнь в провинции, он и представить не мог, что всё это на самом деле — лишь раззолоченный фасад, отблеск былой роскоши, призванный скрывать куда менее лицеприятную правду о том, что дела обстоят вовсе не так уж хорошо, а казна Императрицы скудеет день ото дня, пополняемая лишь искупительными дарами предательницы.
Предательница — Эсер Санья, дальняя родственница Даран и давний враг, получившая в награду за своё преступление четверть всех земель Астаниса к востоку от Кансийского моря, и вдобавок прихватившая несколько десятков повозок чистым золотом, женщина, по слухам, владевшая чёрным колдовством, а в реальности оказавшаяся ещё и настоящей Богиней Торговли, была теперь намного богаче Императрицы, своей прежней Госпожи и, несомненно, жаждала сама получить высочайший титул, однако в открытое противостояние пока что не вступала. Она исправно платила в казну налоги и делала Храму богатейшие пожертвования, тем самым спасая свою бывшую покровительницу, преданную и брошенную ею, от разорения, но Даран не питала сентиментальных иллюзий относительно истинных чувств госпожи Санья, несомненно, далёких от раскаяния или вины.
"Она по-прежнему желает получить меня на свою сторону, — думала Верховная Жрица. — Но этого не будет. Никогда".
Теперь ситуация должна была обостриться: из многолетних скитаний по провинциям вернулась принцесса Таик, наследница Императрицы, жаждавшая только одного — мести предательнице Санья, а заодно уничтожения всех членов её семьи, включая тех немногих, кто не последовал за предательницей в западную провинцию, а остался здесь, в столице. В их числе была госпожа Ниси со своим семейством, а также сама Даран, хоть и отрекшаяся давно от своего имени, однако не умевшая, да и не желавшая выпустить из себя свою кровь.
Кровь высочайшую, чистую, божественную — более благородную, чем у самой Императрицы.
Кровь эта, являвшаяся объектом глубочайшей ненависти со стороны принцессы, могла стать погибелью Даран, однако могла и оказаться залогом будущего благополучия, примирения Светлейшей Госпожи с семьей Санья, а также успешной оппозиции Эсер, главный козырь которой заключался в более благородном, чем у Императрицы, происхождении.
По крайней мере, именно на это рассчитывала Даран, приводя своего двенадцатилетнего племянника во дворец, с тем чтобы показать его принцессе.
Хайнэ, которого она не видела с самого его рождения, не обманул её ожиданий — он оказался красив, чувствителен, восприимчив, и, судя по всему, легко поддавался внушению, а, значит, с ним не должно было возникнуть особых проблем.
Ну и, самое главное, совсем скоро он должен был стать мужчиной, способным иметь детей — детей Санья.
Интуиция подсказывала Даран, что это превращение, если оно ещё не свершилось, произойдёт совсем скоро — а, значит, если всё пойдёт по плану, то можно будет, не откладывая, провести свадебные церемонии.
И близнецы из высочайшего рода окажутся на своём законном месте: девочка станет Верховной Жрицей, а мальчик — супругом будущей Императрицы и отцом её детей; Эсер Санье будет нечем крыть подобную комбинацию.
Удовлетворённая этими мыслями, Даран перевела взгляд на своего юного племянника, ошеломлённого и потрясённого открывшейся ему фальшивой красотой.
Впрочем, большинство из людей, попавших во дворец впервые, реагировали точно так же; многих охватывал религиозный экстаз — особенно в храме, где этому способствовал аромат курений. Некоторые даже теряли сознание, и Хайнэ казался близким к такому исходу, но Верховная Жрица отнюдь не желала, чтобы её племянник пролежал остаток дня в постели, поэтому она слегка изменила планы и, не позволив мальчику как следует насладиться окружавшим его видом, провела его в один из павильонов.
Их окружила кромешная тьма.
В глубокой тишине Даран слышала, как быстро и громко колотится чужое сердце.
— Из темноты к свету, а потом снова во тьму, — тихо сказала она. — Это путь, который проходит каждый, и каждый должен сам отыскать дорогу к солнцу, которую потерял. Здесь лабиринт, и ты должен найти выход к противоположным дверям сам. Иди.
— Да... — послышался едва слышный голос.
Даран вышла в те же двери, в которые они вошли, оставив Хайнэ блуждать в темноте, и, обогнув павильон, стала ждать его у выхода.
За свою жизнь она успела провести этим путём несколько сотен детей, поэтому выражение лица Хайнэ, который спустя час или чуть больше добрался до дверей, не было для неё внове. И всё же Даран было приятно смотреть на его волнение, его восторг, его незамысловатую радость снова видеть солнечный свет и упоённость тем, что он смог решить загадку — словом, все те чувства, которые пока что было легко прочитать по его лицу.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
