Сам же Анвил был уверен, что Сигвальд побывал в деревне, так как все следы, предположительно оставленные им, обрывались на поляне с разлапистым дубом, и большая их часть была затоптана местными. В то же время сыщик не был уверен в том, что беглец покинул маленькую глухую деревушку, в которой, имея некоторые средства и дар убеждения, можно было бы отсидеться, пока интерес охотников за головами к его персоне не поутихнет. Потому, полный решимости узнать правду, Анвил направил свои стопы прямо к человеку, который, по его представлению, был обязан знать все секреты в радиусе нескольких паллангов и выдавать их интересующимся за умеренную плату.
Анвил Понн Месгер не понаслышке знал, что простой народ не слишком-то любит представителей власти в целом и сыщиков в частности, потому по возможности старался путешествовать инкогнито. Так и на этот раз, он вошел в таверну как обычный посетитель, желающий пропустить кружку пива. И, хоть он и старался пробраться к стойке как можно более незаметно, Анвил умудрился наступить на все половицы, способные издавать скрип.
— Чего изволите?— по привычке спросил усатый трактирщик, не отрываясь от вытирания своей стойки, которая от этой процедуры, которую он проводил все время, пока ему нечем было заняться, уже сверкала как зеркало, в отличие от других столов.
— Ригонтардского пива,— не задумываясь ответил Анвил, питавший некую слабость к этому напитку.
Бонрет Понн Зартис наполнил кружку до краев пивом из бочонка, стоявшего тут же, и дождавшись, пока Анвил сделает глоток, с достоинством заявил:
— У нас только местное.
Сыщик тяжело вздохнул, но спорить не стал, хоть и был возмущен наглой подменой— норрайское пиво не шло ни в какое сравнение с ригонтардским, уж это он знал наверняка. Тем временем Бонрет продолжил полировать свою стойку, захватывая заодно и бочонок с пивом. Анвил, видя, что трактирщик не проявляет к нему никакого интереса, попытался завязать разговор:
— Я странник, и уже много дней в пути...
— Угу,— кивнул Бонрет, не отрываясь от своего занятия.
— Как называется ваше селение?
— Лаусо-ре-Ирто.
— Лаусо ре ирто, песня зверя. Странное название.
— Что, первый раз в этих краях?— усмехнулся трактирщик.— Ничего, ночью узнаешь, что ничего странного здесь нет. Ну, или не узнаешь. Если повезет. Ты на ночь-то останавливаться будешь? А то солнце почти зашло, а по ночам тут не ахти какие погоды стоят.
— А что, есть комнаты?
— Да хоть отбавляй, и обе свободны.
— Обе? Неужели никто здесь не поселился?— с поспешностью спросил Анвил, чувствуя, что вплотную подошел к интересовавшей его теме.
— Нет.
— А у местных можно остановится?— все выпытывал он.
— А тебе что за интерес? В таверне полно мест.
— Да я так... ничего. Ищу одного друга.
— Э нет, парень, друзей так не ищут,— медленно сказал Бонрет, прищурив глаза.— Что-то мне это все не нравится...
Анвил заметил, что рука трактирщика потянулась к кочерге. Он быстро прикинул, что кочерга— это не метла маменьки и даже не бабушкин ухват, и решил, что стоит открыть карты, пока ему не перебили хребет этой увесистой железякой.
— Тихо,тихо. Я сыщик, я уполномочен...
Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения достойного Бонрета, который за этот день уже достаточно настрадался от всяких сыщиков и беглецов. Почтенный норрайец решил, что над ним просто издеваются, потому намеренно громко, несмотря на знаки, подаваемые ему Анвилом, переспросил его:
— Сыщик, говоришь? Уполномочен, значит?
При этих словах в их сторону обернулись два завсегдатая таверны, которые к тому же были закадычными друзьями трактирщика. Несмотря на обильные ежедневные возлияния, они оставались весьма сильными мужчинами с суровыми лицами, и в целом имели вид угрожающий. Особенно угрожающим он стал для Анвила, когда они подошли к нему и, положив большие тяжелые ладони ему на плечи, спросили трактирщика:
— Что, снова сыщик? А почему на этот раз один? И безоружный? И не надоели они тебе?
— Ой как надоели, братцы,— нарочито страдальческим голосом произнес Бонрет, усмехаясь в свои длинные пышные усы.
Как все происходило дальше, Анвил запомнил плохо. Он слишком поздно понял, что его схватили, выволокли на крыльцо, и там, держа за руки за ноги и хорошенько раскачав, швырнули в канаву на другой стороне дороги. Зато он надолго запомнил это щемящее сердце чувство полета, красное закатное небо, мелькнувшее на миг, и стремительно приближающуюся землю. Выбравшись из канавы, заросшей чертополохом и крапивой, Анвил поспешил удалиться из деревни, преследуемый смехом и издевательством зевак, которые в немалом количестве собрались посмотреть, как летают сыщики.
Анвил Понн Месгер бродил по лесу вокруг селения, пытаясь найти хоть какие-нибудь следы, ведущие из деревни, и обдумывал все, что смог узнать в таверне. Пищи для размышлений было немного, зато теперь он точно знал, что Сигвальда в Лаусо-ре-Ирто нет, и что он не первый, кто им интересовался. Однако от этих сведений легче не становилось, следы не находились, и с каждой минутой сгущающиеся сумерки оставляли все меньше шансов на успешный исход дела.
Он уже почти было отчаялся, когда увидел идущую по дороге к деревне девушку, которая вела за собой ослика, навьюченного двумя мешками. Сыщик быстро сообразил, что она не была свидетелем его позорного отступления, и решил попытать счастья и постараться разузнать у нее хоть что-нибудь. Когда он к ней подошел, девушка ничуть не испугалась и не удивилась, зато Анвил был поражен ее красотой: пухленькие щечки, алые губы и васильково-синие лучистые глаза в сочетании с правильными чертами лица делали ее невероятно привлекательной, и не будь у нее на носу такого несметного количества веснушек, ее внешность была бы идеальной.
Анвил придерживался мнения, что в разговоре с девушками важно незаметно перевести тему разговора в нужное русло, а не задавать интересующий вопрос прямо в лоб. Потому, поздоровавшись с ней, он представился вымышленным именем и принялся болтать о всяких пустяках, терпеливо выжидая момент, когда разговор подойдет к нужной теме. Увлеченный беседой, он и не заметил, как начал говорить девушке комплимент за комплиментом, и что вот уже пять минут за ними идет здоровенный детина огромного роста и с широченными плечами.
После очередного изящного изъяснения, которое, пожалуй, немного выходило за рамки дозволенного, молчаливый попутчик со словами "Да как же вы мне надоели, ухажеры малахольные!" схватил Анвила за шкирку и легко оторвал от земли. Сыщик почувствовал запах металла, исходивший от рук незнакомца и безошибочно определил в нем кузнеца.
— Сестрица, а это кто?— устало поинтересовался кузнец у девушки.
— Да я в первый раз его вижу,— надула губки сестра кузнеца.
— Понятно,— так же устало выдохнул он и, тряхнув Анвила, как напроказничавшего котенка, перекинул его через плечо и свернул с дороги в лес.
Девушка не придала этому событию никакого значения, будто такое случается каждый день, зато сыщик уж натерпелся страху, пока безмолвный кузнец нес его по лесу до той самой поляны с разлапистым дубом. Именно на этом дереве он хотел подвесить его так же, как сутки назад подвесил Оди— видимо, этот дуб перевидал на своем веку немало таких горе-ухажеров, которым непосчаствилось заговорить с кузнецовой сестрой. Однако Анвилу вовсе не хотелось пополнить их список и провести ночь, вися на дереве, потому он при первой же возможности извернулся, как кот, и, выскользнув из больших сильных рук кузнеца, проворно уполз в кусты, дрожа от страха при мысли, что кузнец сейчас извлечет его оттуда и, предварительно хорошенько отколотив, завершит начатое. Однако брат красавицы только засмеялся и, прибавив парочку смачных ругательств, удалился.
Еще некоторое время Анвил полз дальше, сочтя это самым безопасным методом передвижения. Неизвестно, сколько бы он прополз еще, если бы не увидел прямо перед носом небольшой клочок ткани, зацепившийся за куст. Детально изучив его, сыщик пришел к выводу, что это не что иное, как краешек длинного черного плаща, который вполне мог принадлежать человеку, которого он ищет. Через пару нарлахов14 он увидел отчетливые следы, примятую траву и сломанные ветки, которые вели вглубь леса. Однако это была не последняя его находка— на маленьком клочке земли, свободном от травы и прошлогодних листьев, запечатлелся весьма странный след, более всего напоминавший отпечаток узкой длинной человеческой руки, но имеющей всего четыре пальца. Анвил не смог определить существо, которому принадлежал след, чему очень удивился— он был сыном охотника и искренне считал, что у леса нет от него никаких тайн. Впрочем, он решил, что лучше от этой твари держаться подальше, потому не стал искать ее следы дальше, а пошел по следам человеческим.
Эти следы были настолько отчетливыми, что даже в сгущающихся сумерках сыщик без труда различал их. Окрыленный нежданным успехом, он и не заметил, как нос к носу столкнулся с тем, кто оставил эти следы— дубина, возникшая прямо перед его лицом, напрочь убила хорошее настроение, которое установилось незадолго до этой встречи.
Анвил огляделся вокруг— перед ним стояли трое удалых молодцев, вооруженных и одетых в не бог весть какие доспехи. Наспех поразмыслив, сыщик пришел к выводу что это те, о которых говорил трактирщик, и что среди них нет искомого оруженосца.
В целом картина выглядела очень традиционной— ночь, лес, одинокий заплутавший путник и трое проходимцев, которые не прочь разжиться чужим добром. Сердце Анвила ушло в пятки, когда он вспомнил, чем обычно заканчиваются такие истории, но, похоже, эти разбойники были в хорошем расположении духа, потому что, пристально оглядев Анвила, снова засунули свои дубинки за пояса.
— И что ж ты, друже, так поздно по лесу-то шастаешь?— спросил один из разбойников.
— Безлунной вам ночи, братья,— торжественным тоном начал Анвил.— Я жрец Самуанда, и иду в Канетмак с секретной миссией.
Сыщик решил, что такие ребята вряд ли тронут жреца духа тумана, почитаемого всеми ворами и грабителями.
— Ну, раз ты жрец Самуанда, то наверняка не грех будет проверить твои карманы. Мы-то, брат, не воры. Нам пламя Камтанда ближе, чем сырость Самуанда.
С этими словами один из наемников, хорошенько замахнувшись, приложился кулаком к левому глазу мнимого жреца, да так, что тот отлетел бы, если бы за его спиной не было дерева. Следующие несколько секунд Анвил видел только россыпь искр, которые от удара сверкнули у него в глазах. Все еще ничего не видя, он почувствовал, как пара рук, грубо схватившись за ремни на груди, сильно встряхнула его, извлекая предательский звон монет.
Анвил уже давно попрощался со своим имуществом и прикидывал, насколько сильно его будут бить. Однако ограбление было остановлено неожиданным событием— невдалеке раздалось страшное завывание, которое походило и на волчий вой, и на крик человека, полный боли и отчаяния. Услышав эти леденящие кровь звуки, наемники в ужасе застыли, на секунду бросив Анвила, но сколько они не вслушивались в ночную тишину, крик больше не повторялся. Когда они пришли в себя и огляделись, Анвила уже не было рядом, да они и не стали слишком усердно его искать, боясь столкнуться с существом, издававшим такие звуки.
Сам же Анвил ни живой ни мертвый от страха сидел на ветке дерева, на которое он вскарабкался со скоростью и проворством белки. Склонность к лазанию по деревьям он обнаружил у себя еще в раннем детстве и с тех пор довел эту способность до совершенства, что не раз выручало его и спасало жизнь.
"Так вот что за песня зверя,— думал Анвил.— Да, мне бы очень повезло, если бы я этого никогда не узнал".
Дождавшись того момента, когда наемники успокоились и вернулись к своим разговорам, сыщик беззвучно перебрался с этого дерева на другое и, передвигаясь таким образом, удалился от места привала наемников на значительное расстояние. Пожалуй, можно сказать, что в данный момент Анвил чувствовал себя хорошо— ему удалось избежать за день столько неприятностей, сколько с ним не случилось за весь последний год; в лесу он чувствовал себя легко и свободно; старые толстые деревья росли так близко друг к другу и имели такие удобные ветви, что по ним можно было легко перебираться, не спускаясь на землю. Единственное, что ему не нравилось— это ушибленный глаз, который сейчас припух и сильно болел при прикосновении. Однако и об этой досадной мелочи он забыл, когда увидел внизу троих людей, двое из которых спали, а один ходил по поляне, меряя ее шагами. Бодрствующий был похож на беглого оруженосца, однако Анвил не был в этом уверен до той минуты, пока тот тихонько не затянул песню на незнакомом языке.
— Сигвальд, если ты не заткнешься, мне придется тебя пристрелить,— недовольно пробурчала сонным голосом девушка, дремавшая чуть поодаль.
Этот миг был моментом торжества Анвила, который наконец-то доказал себе и всем, что он вполне способный сыщик, жаль только, что никто его триумфа не увидел. Лучшей для него наградой был бы хороший сон на переплетении толстых ветвей, однако, собрав вместе факты, сыщик пришел к выводу, что вот-вот здесь произойдет что-то важное, что он не имеет права пропустить, потому, устроившись поудобнее, он стал наблюдать за Сигвальдом, который теперь уже молча отмерял шаги по поляне.
В звездной безлунной ночи под сенью столетних деревьев древнего леса сквозь заросли молодняка пробирался Атх. Он двигался бесшумно, как тень, медленно и терпеливо аккуратными движениями рук раздвигая ветви кустов, с которых так же неслышно падали капельки ночной росы. Густая трава скрадывала его легкие шаги, он был незаметнее кошки.
Вот уже три года молодой саметтардец был бессменным и незаменимым разведчиком Энимора— он единственный из всех, кого когда-либо знал умудренный жизненным опытом бандит, умел так легко растворяться в окружающем мире. Кроме бесшумности шагов, Атх обладал еще одним удивительным свойством— никто с первого раза не запоминал его в лицо, никто не запоминал его настоящего имени, хоть оно и было незамысловатым, его не замечали в толпе. Поговаривали, что на нем от рождения лежит печать Самуанда, и что он мог бы стать главным шпионом самого алгарда, если бы не выбрал путь беззакония, разгула и мрачного веселья на чужих костях.
Хотя не вполне справедливо говорить, что он выбрал этот путь— скорее путь выбрал его, Самуанд призвал к себе своего верного слугу. Жизнь Атха не сложилась с самого начала— когда он был еще ребенком, его отец пропал без вести, отставив свою жену одну с пятерыми детьми. Бедная женщина работала как проклятая, и ей едва удавалось сводить концы с концами, когда вторая тяжкая утрата потрясла ее— во время одной из страшных эпидемий мора, нередких в болотистом Саметтарде, она потеряла четверых своих детей— чудом выжил только Атх.
С того времени дела пошли еще хуже— тех грошей, которые им вдвоем удавалось заработать, порой не хватало даже на самое необходимое. И тогда Атх, знавший о своих воровских талантах, решил использовать их по назначению— сначала приворовывал на городских площадях, после стал заниматься чем-то посерьезнее. Так, через год этот мир втянул Атха в себя, как трясина, и больше не было никакой возможности вырваться оттуда— в родном селении он уже давно был ославлен как вор. Мать его, хоть и сгорая со стыда, все же принимала деньги, которые он ей иногда приносил, так как других средств к существованию у нее не осталось.
