Но от работы меня никто не освобождал. Рубаха, мокрая от крови, выступившей из рассечённой просолённой плетью кожи, прилипала к ранам под тяжестью тюка и быстро подсыхала на солнце, и отрывалась, и пот тонкой, обжигающей струйкой медленно тёк по ссадинам.
Бесконечный день кончился, когда я уже перестала думать о его завершении. И нас выпроводили на тёмную улицу. Прохладный ветер с моря принёс недолгое облегчение.
Немного постояв, мы стали расползаться в разные стороны. Как привидения, худые, измученные мальчишки расходились по домам. Не было сил ни смеяться, ни шутить, сил просто не было.
Я еле тащила ноги в стоптанных сандалиях, песок больно саднил натёртые до крови мозоли. Но домой не хотелось, и я плелась к центру, стараясь не выходить на освещённые под фонарями места, чтобы моя изношенная одежда не бросалась в глаза. Меняться не хотелось, — надменный ивенг дался бы мне слишком тяжело сейчас. Я лишь одним глазком, лишь пройдусь. А вдруг мелькнут в толпе глаза, чтобы увидеть которые, я бы отдала бы всё на свете сейчас.
Две главные дороги проходили через этот проклятый город, образуя в месте перекрестья главную площадь, деля город на четыре больших квартала. Одна из этих двух дорог была та, что вела в порт через рыбацкую слободу, другая, богатая, в кипарисах и белых статуях оскалившихся зверей и вставших на дыбы лошадей, вела вправо — к театру, влево — к огромной усыпальнице почивших императоров Ивеноги.
Театр, большое каменное кольцо с колоннами, внутри которого размещались длинные ряды сидений и круглая сцена с небольшим полушатром, на который во время выступлений вешался занавес, сейчас был тёмен. Слабо светилось лишь одно окно в маленькой пристройке у широкого входа.
Здесь я оказалась во второй раз. А в первый раз меня сюда притащил всё тот же Сиез. Он долго шептал мне накануне в обеденный перерыв о том, что в город приехали артисты, что эти артисты приезжают редко, и на их выступление приходят толпы народа, даже надменные ивенги иногда появляются здесь. В тот раз я валилась с ног от усталости, это был мой второй рабочий день и с непривычки я просто засыпала на ходу. Поэтому добравшись до каменного ограждения, оглохнув от криков толпы, труб, и взрывов хохота вокруг, я прокричала Сиезу, что, пожалуй, лучше вернусь, на что он лишь пожал разочарованно плечами и отвернулся к большой щели в заборе, в которую был виден край сцены, маски, закрывающие лица, чьи-то затылки.
Сейчас же здесь было тихо. Неровный свет в окне то угасал, то становился ярче. Крытые повозки, стоявшие кругом, невдалеке, словно сгрудившееся стадо овец, не подавали признаков жизни.
Почему в последнее время меня тянуло сюда? С тех пор, как я узнала про театр, я все время вспоминала о нём, о том, как Сиез счастливо загорался всем своим худым личиком, когда рассказывал о театре. Как в мире ивенгов может существовать такой театр? И мне всё больше хотелось его увидеть.
И вот я здесь.
Душная ночь наступала быстро. Огоньки звёзд мерцали, равнодушно взирая на город, раскинувшийся внизу, небыстрые волны набегали на берег, ночной бриз ворошил мои волосы. Ноги вязли в нагретом за день песке.
Я заглянула в щель забора. Никого. Лавки. Сцена. Мусор. Занавес шевелился в лунном свете от ветра. Слышен разговор.
Это оттуда. Со стороны кибиток. Всхрапывают лошади. Запах навоза и костра. Тонкая струйка дыма поднимается в небо, предвещая неизменную жару на завтра.
Женский приглушённый смех. Мужской голос. Не разобрать слов.
— Чего тебе, парень?
Грубый голос заставил меня отступить назад. Будто из-под земли вынырнула неясная фигура. Я закашлялась, скрывая смущение:
— Хотелось театр увидеть...
— Да ты в самый раз пришёл! — расхохотался мужчина, но видимо что-то в моих словах тронуло его, и он, уже тише, добавил: — Лунная соната в исполнении известных артистов ветра и ночи к твоим услугам, парень...
И подался вперед, будто разглядывая меня.
— Работаю я весь день, — с досадой на его смех, и в то же время с улыбкой сказала я и отступила ещё, собираясь уйти в темноту.
— Да ладно, не обижайся! — усмехнулся он.
— Кто там? — крикнул кто-то от кибиток.
Заскребла ложка по дну посуды, помешивая варево, и мой желудок нервно взвыл, припомнив мне, что я не ела со вчерашнего вечера, потому что утром боялась опоздать и получить порцию плетей от надсмотрщика.
Этот жалобный скулёж не миновал ушей моего насмешливого собеседника, и он хлопнул меня по плечу:
— Пошли, поможешь мне делать декорации, а я накормлю тебя за это. Ну, или просто накормлю...
— Нет! Нет! — торопливо воскликнула я, — я помогу!
Тот опять рассмеялся и пошёл вперёд. И оглянулся:
— Как тебя звать-то?
— Осом...
Вот и кибитки. Костёр. У костра женщина шила, низко наклонясь, пытаясь разглядеть своё шитьё в свете огня. Мой собеседник, войдя в полосу света, повернулся:
— Осом, говоришь, значит? — спросил он.
Я молча кивнула. Передо мной стоял Аро. Мусорщик. И насмешливо улыбался.
Часть 11
* * *
Душная ночь изводила себя звоном местных цикад, которые кричат оглушительно в кронах кипарисов всю ночь, а потом, к утру устилают своими маленькими телами высохшую от зноя землю.
Здесь вокруг театра кипарисы и дикие осыпающиеся абрикосы росли особенно густо. Под ногами шебуршали сухие листья и песок. Где-то недалеко что-то словно скреблось назойливо в невидимую мне перегородку.
Когда огонь вспыхнул вдруг, стало видно лицо женщины, взглянувшей на меня. Не молодое, с резкими под плохо смытым вычурным гримом чертами, в свете костра казалось вульгарным и похожим на грубо слепленную древнюю маску. Волосы, перепачканные белилами у корней и убранные в тяжёлый узел, в сумерках напоминали парик. Когда она, некоторое время разглядывая меня, заговорила, я вздрогнула отчего-то. То ли тишина действовала на меня, то ли я не ожидала, что её голос окажется так мелодичен и молод.
— Аро, вот то, что ты искал... У мальчишки чувственный большой рот, настырный пристальный взгляд и тонкая талия... И плечи пока не так широки.
Я стояла на одной ноге, будто цапля, вытряхивая песок из сандалия, и, опустив голову, удивлённо подняла брови, пытаясь скрыть смущение, оттого, что меня бесцеремонно разглядывают и обсуждают.
Сгорбленная фигура Аро плохо виднелась в темноте. Мусорщик отошёл к лошадям, и слышно было лишь их фырканье и то, как они переступали нетерпеливо, пока хозяин им сыпал овса. Он ответил оттуда:
— Да он, похоже, двух слов связать не может, Алоиза... Хотя сегодня нам придётся нелегко без Эола, ты права.
Аро вышел из темноты и, потянув меня за плечо, выдернул в круг, освещаемый пляшущим огнем костра. Улла сейчас стоял совсем близко и испытующе глядел мне в глаза. Он был невысок из-за перекошенной сильно спины, но мощные плечи, длинные для его укороченного туловища ноги, расставленные сейчас широко, не давали думать о нем с жалостью, а вызывающий взгляд чёрных, глубоко посаженных глаз заставлял остерегаться недооценить его. Тут до меня внезапно дошло, что от меня ждут ответа, и я быстро пробормотала:
— Не могу я быть Эолой этой самой, да и тётка меня заждалась с работы.
Аро засмеялся тихо и оглянулся на женщину, словно приглашая ее посмеяться вместе с ним. Алоиза же откусила зубами нитку и лишь улыбнулась, вновь склонившись над шитьем.
— Заработаешь пару уний, нам поможешь и пойдешь к своей тётке, — тут Аро вдруг помрачнел, — но если не хочешь, никто принуждать не будет.
Он отвернулся и помешал ложкой с длиной ручкой в котелке. Варево тихо бухтело и представляло собой, судя по запаху, любимую в здешних краях кукурузную кашу. Варили ее обычно с жареным луком и мелкой рыбой. Пахло это все не ох, тебе как, но по-немногу привыкаешь, и радуешься и ей.
— А кто такая эта Эола? — спросила я, подбираясь ближе к котелку и беря протянутую Аро ложку.
Присев на корточки, я совершенно неожиданно для себя набрала полный рот густой горяченной каши и теперь не знала, что с ней делать. Похоже, долго оставаться в том или ином образе опасно для организма, — точно также всегда ел Ос, — обжигаясь и злясь. Невесело усмехнувшись и прошипев нечто невнятное, я подняла голову и поняла, — Аро мне что-то сказал. И пожала плечами.
— Не торопись, дуралей, не отберут же у тебя её! — повторил он.
А я поперхнулась и закашлялась. Кто-то подходил из темноты, звеневшей цикадами. И гнетущее чувство опасности словно сдавило глотку.
— Ну, как прошло представление у Манеола, Мастер? — Аро с любопытством уставился на подошедших.
Было их четверо. Один, самый высокий, поднял устало руку и махнул:
— Никак. Без Эолы "Беглянка" не звучит, сам знаешь! А из нас никого в неё не нарядишь. Пришлось скомкать конец и превратить Беглянку в Беглеца, что вызвало страшное разочарование у Манеола и его гостей...
Лицо Мастера с грубыми широкими мазками коричневого грима по толстому слою белил, алая туника и широкий пояс с мечом, добротные сандалии, цепь золотая на шее... Лица трех остальных едва угадывались под демоническими, злобными раскрасами — мазки чёрной краски по белилам, кроваво-алый рот, чёрные одежды, кривые ножи и мечи на поясе.
— Пока я читал текст за сценой, — рассмеялся Мастер, его загримированное лицо при этом пошло широкими морщинами и грим посыпался на одежду, — Манеол дважды приходил ко мне и выспрашивал, куда подевался наш Эол, он долго нудил, что мальчишки нет вот уже второе представление, и он больше не позовёт нас в свой дом...
— Проклятый сластолюбец, — возмущённо проговорила Алоиза, однако тут же, зло усмехнувшись, добавила, — ведь наша Беглянка так славно убивает ивенга в конце, а ему всё едино, лишь бы мальчишку понежнее к себе залучить...
— Ничего, Эол уже далеко отсюда, — проговорил Мастер тихо, так что его голос превратился в шелест сухой листвы и звон цикад. — Надо признать — мальчишка талантлив, и когда он убивает Садоидона и погибает, эта сцена заставляет меня вздрогнуть каждый раз.
Алоиза задумчиво кивнула головой и некоторое время сидела, сложив руки на шитье, уставившись в огонь. Чёрные одежды актеров сливались с темнотой, их грубо размалёванные лица любую, самую обыденную мимику, превращали в зловещее действо, от которого я не могла оторвать глаз. И переводила взгляд на Мастера. Он отчего-то меня тревожил и заставлял исподволь следить за ним. Он сидел теперь в стороне от меня, на деревянном чурбаке возле очага, скинув сандалии и утопив ноги в тёплом песке, словно наслаждаясь минутами покоя и нелицедейства. Вдруг он повернулся и посмотрел в мою сторону. И отвернулся.
— Однако сегодня маскарад в императорском дворце, и мы приглашены развлекать гостей, — вдруг прервал молчание он. — И кто-то должен принять вырванное из груди сердце Заики, — усмехнулся он, обведя всех насмешливым взглядом, — вряд ли будет удачно сделать это волосатой рукой Лгуна или Клопа...
Один из "демонов" с ухмылкой протянул руку в чёрной перчатке к своей груди и весьма трепетно "вырвал" кусок плоти, его кулак принялся пульсировать. А другой, сдернув перчатку, обнажив жутко волосатую длань, с дьявольской гримасой ринулся всем торсом к нему, наклонившись вперед, провисая сильным туловищем почти над костром. Его голова оказалась под "сердцем", и длинный, алый язык принялся вожделенно слизывать "капли крови"...
Мастер с усмешкой следил за друзьями, и когда стих хохот, раздавшийся в награду за мастерски сыгранную шутку, сказал:
— Клоп, да, ты мастер импровизации, оказывается, сегодня же на маскараде и обыграем это... — он задумался на мгновение и тут же продолжил, подняв руку и обведя замысловатую фигуру в воздухе, — сразу после императорской речи... — и совсем тихо добавил, — чтобы от нее не так несло гнилью, это надо обязательно разбавить. Ты, Лгун, протягиваешь сердце императору, Клоп лижет капающую кровь, Лгун роняет сердце, оно падает и катится по полу, под ногами верноподданных, — чувствовалось, что он сочиняет тут же на ходу, задумываясь лишь на секунду, — из него брызжет во все стороны кровь, сыплются золотые монеты, ползут пауки и выбираются жабы. Парочку фейерверков пустим здесь же... Эта часть трагедии уже за мной, — улыбнулся Мастер.
— Как бы нам за это не отведать плетей, — смеясь, проговорил Клоп.
— А вот для этого нам и нужна некта, — Мастер хмыкнул, — она, в белом, нежном платьице, под конец поймает сердце и обольёт его слезами, думаю, это смягчит эффект от картины с сердцем верноподданного, продажного и полного своих тараканов. Ещё нам понадобится Шут и Богомол. Ну, Шут за тобой, Аро, ты это умеешь лучше всех. А Богомол, будет ловить Муху, порхающую на страховке над толпой, которую опять же сыграет некта, поймаешь ты её, Заика, в самом конце, с вожделением... Только не усердствуй! — хохот был ему в ответ, — а потом захочешь "сожрать", но муха окажется осой... и того... Каюк тебе, значит. Богомол спускается с верхнего балкона, — страховки не забудьте. А вот некта...
И Мастер повернулся ко мне.
— Мальчишка хорош, но понимает ли он, как опасно идти с нами? — сказал он.
Странный это был человек всё-таки. Лицо-маска не давало мне разглядеть его, но его слова заставляли меня вздрогнуть и почувствовать, как будто выстроенный невидимый мост перекинулся от него ко мне. Он подходит ко мне по этому мосту, его лицо передо мной, я силюсь разглядеть его, у меня ничего не выходит, но мне кажется, что кто-то очень знакомый за этой маской...
— Девчонкой быть предлагаете, — проворчала я, — меня засмеют потом, если узнают...
— Во-первых, тебя никто не узнает, у нас у всех маски, — ответил мне Мастер, отвернувшись и принявшись ворошить потухающие угли, — а во-вторых, разве мужчина должен думать о том, что о нём думают другие? Это удел женщины...
Я обидчиво вскинула на него глаза, но насмешки не заметила. Почему мне кажется, что я знаю его? Тряхнув головой, пытаясь отвлечься от этой навязчивой мысли, я неуверенно ответила:
— Ну, если говорите — в масках, тогда можно попробовать, только сумею ли я?
Мастер улыбнулся, и словно чья-то горячая и добрая рука коснулась моего сердца.
— Тебе и делать-то ничего не придётся, всплакнуть над подобранным сердцем, сказав при этом "грае", отчего брызнут слезы из глаз, и дрыгаться на страховке, веселя толпу, убегая от Богомола, — он вдруг сделал серьёзное лицо и, приняв позу охотящегося богомола, посмотрел на меня, — за тебя все сделают другие, я же присмотрю за твоей безопасностью...
Люди у костра прислушивались к нашему разговору, и когда я ответила, что можно попробовать, Клоп встал и потянулся.
— Значит, твой план, Мастер, остаётся в силе, нужно лишь подрисовать... Как тебя кстати зовут, парень?
— Осом, — ответила я.
— Так вот, Ос, пойдём, я тебе покажу пару-тройку своих приёмов и то, что делал обычно при этом Эол, потом посмотрим, как у тебя это получается, — Клоп при этом перекинул страховку через сук урючины и бросил мне пояс, — давай-давай... До представления остались считанные часы!
