Но вот тень птицы стала удаляться. И я отпустила зверёныша, ослабив локоть.
Он выскочил. Принялся, счастливо визжа, нарезать круги вокруг матери. А та кружила, следя за ним, пыталась его обнюхать, обследовать, не ранен ли. В конце третьего и четвёртого круга он неожиданно кинулся ко мне и лизнул мокрым языком в нос. Я засмеялась. Тихо, не похоже и на смех вовсе. Но это так перепугало байсу-мать, что она припала к земле и оскалилась, зарычав теперь на меня.
Щенок, упав на спину перед ней, принялся скулить, словно рассказывая ей что-то. Байса не двигалась с места. И вдруг встала. Подошла ко мне, обнюхала, расфыркавшись и расчихавшись, будто от меня смердило несносно, опять зарычала. Шерсть на её загривке вздыбилась. И, развернувшись, потрусила прочь. Байсёнок потянулся за ней. Его вихляющая походка отличалась от пружинистой походки взрослой байсы, он ещё несколько раз оглядывался, а я следила за ними, пока зрение позволяло видеть их. И закрыла глаза, когда они скрылись.
* * *
Ничто в подлунном мире не происходит просто так. Что-то зачем-то следует. Цепочки микроскопических событий, псевдослучайностей незаметно выстраиваются, перестраиваются и достраиваются... Событие, как клетка, в какой-то момент делится и создает ещё несколько событий, отращивает связи и цепляется вдруг за то, что, казалось бы, никаким боком не было связано с ним.
* * *
К вечеру байса вернулась. В зубах мелкой хищницы висела мышь. Байса положила мышь передо мной, и села, вытянув морду. Я видела её влажный нос, осторожно втягивающий мой запах. Зачем же ты вернулась? Проверить, не сдохла ли я окончательно? Так, нет же — ещё и мышь принесла.
А байса, вцепившись острыми зубами в серое, ещё дергавшееся, тельце, придавив лапой мышь, разорвала её в одно мгновение. Тёплая кровь брызнула мне в лицо. Я зажмурилась, но на мгновение. Эта хищница заставляла меня следить за ней, моё сознание удерживалось на плаву, цепляясь за этого зверька. Но последний фортель её мне не понравился, и я заставила себя отодвинуться. Байса же, положив разорванную тушку перед собой, не ела, она ждала.
— Чего ты... ждёшь? — просипела я пересохшей глоткой, в которой уже давно не было ни капли воды.
А та припала к земле и смотрела. Взяла кусок, перенесла его ближе ко мне и отошла. Теперь она стояла шагах в пяти.
— Ты хочешь, чтобы я это съела... что ли? — прошептала я, закрывая глаза.
Когда я открыла их, байсы уже не было. Кусок разорванной мыши лежал прямо передо мной. Кровь... Это было моё спасение. Пожалуй, единственное. И еда, и питье. А отвращение стало теоретически невозможно. "Столь сильно окрашенные эмоциональные переживания тебе неподвластны в настоящий момент", — хихикнула слабо я, удивляясь рождению в моей замороченной голове такой витиеватой мысли.
И потянулась за мышью. Кровь была ещё тёплой, едва начинающей густеть... Меня хватило на три глотка, и её, крови, тоже. Мышка-то маленькая. Бедненькая. Серенькая... Я поймала себя на том, что закапываю её, скребя по земле пальцами. И волосы мои встали дыбом. Во что я превращаюсь? Или я просто хороню её?..
Но голова сильно кружилась... от еды. Мысли отключались постепенно. Ничто больше не задерживало их здесь. Небо медленно и знакомо кружило надо мной. Белёсое от жаркого марева небо Ивеноги...
Часть 9
* * *
Комната большая и светлая. Окно во всю стену было распахнуто настежь. Молочного цвета лёгкая штора, лишь на треть ширины закрывающая окно, мягкими складками падала на пол.
Огромная каменная купель стояла посредине комнаты. Солнечные блики, отраженные водой, во множестве играли на фресках высокого свода, делая голые фигуры мужчин и женщин на них живыми. Они резвились в своих купелях, слуги подносили им фрукты, наложницы натирали маслами их тела. Каменная белая плитка с выпуклым золотистым абрисом каких-то божественных лиц покрывала стены купальни. Синяя плитка с ракушками и морскими коньками — пол.
Сканавион полулежал в воде. Мокрое лицо с бисеринками пота на висках и лбу было довольно и покойно. Раскинув руки по бокам ванны, закрыв глаза, он слушал. Пальцы вытянутых и всплывших ног торчали из воды и шевелились будто в такт речи говорившего. Голос человека был негромким, и я не сразу уловила, что он говорит.
— ...В городе полторы тысячи рабов и три тысячи слободских, — монотонно перечислял он, — против них две тысячи ланваальдских наёмников. Они не очень быстры, зато можно быть уверенными, что они не окажутся на стороне болотников...
Теперь я увидела их. Один сидел в плетёном широком кресле возле купели Сканавиана, другой — рядом, с большой писчей доской на коленях. Первый — ивенг, напыщенный, с выдвинутыми надменно вперёд, как у престарелой псины, нижними зубами. Это он говорил только что и продолжил теперь:
— Слободские ведут себя спокойно после казней второго дня. Но тишина подозрительна вдвойне, и я, эптерис Сканавион, усилил отряды ланваальдцев в слободах. Странно, что вы об этом спрашиваете, я вам докладывал вечером второго дня о своем решении.
Советник, шумно всплеснув водой, выбрался из купели и пошёл, оставляя лужи за собой. Голым он прошёлся до самого окна и, позволив вынырнувшей откуда-то полуголой наложнице обмотать себя тонким, просвечивающим сари, обернулся:
— Мне нет дела, Раулидиус, до того, что тебе кажется странным. Оставь это при себе. Лучше скажи мне, почему ты до сих пор не поймал зачинщиков бунта? Или тебе надоело быть главой секретной службы императора, и ты хочешь вернуться в писари?
Раулидиус втянул голову в плечи. Слышно было, как плещется вода о край купели, и скрипит палочка по кавоку. Писарь, тощий, некрасивый мальчишка-ивенг, лишь на мгновение поднял голову, быстро пробежав глазами по лицам советника и главы секретной службы.
— Я докладывал вам, — начал осторожно Раулидиус, оторопело глядя при этом в хитро изогнутого морского конька на полу перед собой, — эптерис Сканавион, какие меры были предприняты мной. И вы одобрили их. Но... братья Вазиминги хитры и изворотливы, как и всякие фокусники и артисты. Нелегко поймать человека, если он меняет личину по несколько раз на дню.
— Этим самым заявлением, Раулидиус, — советник теперь возлежал на пологой кушетке, опершись локтем на атласные подушки, — ты расписался в собственном бессилии. Я буду думать об этом. Пусть мысль о скорых переменах в твоей жизни заставит тебя шевелиться в нужном мне направлении. Так что ты говорил о личинах дьюри? Тебе известно хоть это? А ты, писарь, забыл, что твое дело кавок и чернильница?!
Писарь, поднявший было голову и с любопытством следивший за разговором, уткнулся быстро в свою доску.
Побледневший смертельно глава секретной службы императора закивал головой.
— Э-э... младший Вазиминг, говорят, драконом обращается часто, а дьюри старшего несколько раз видели на рынке бродячим фокусником и торговкой рыбы Сесиллой...
— Что за глупость? — процедил советник озадаченно, — кто ваш осведомитель, Раулидиус, он водит тебя за нос! Эти сведения уже с бородой. С чего бы это мальчишке так привлекать к себе внимание, ты не задумывался?
— Нет, мой эптерис, это не может быть неправдой! — залепетал совсем потерявшийся глава секретной службы, — это подтверждают несколько источников!
— Впрочем, это легко проверить. Надеюсь, она уже в яме? — Сканавион ждал ответа, — эта торговка?
— Не-ет, — проблеял Раулидиус, — мы следим за ней.
Сканавион смотрел исподлобья на сидевшего перед ним понуро, растерявшегося вконец, человека. Толстым пальцем поглаживая подлокотник кресла, он молчал некоторое время. Потом хлопнул в ладоши и опять уставился на Раулидиуса.
— К Ципу его, — процедил он кому-то, невидимому мне отсюда, — скажи, не трогать, пока сам не приду...
Закрылась дверь. Писарь, сунув доску подмышку, выскользнул следом, повинуясь кивку Сканавиана.
Мальчишка, некрасивый, с вытянутым бледным лицом, отвисшими желтушными веками маленьких невыразительных глаз... он отчего-то долго был мне виден, пока не превратился в смутное, расплывчатое пятно.
* * *
В ушах тонко звенел звук, отрываясь словно нехотя от меня. Я почуяла вдруг, что сильно замерзла, что дождь лупит по мне изо всех сил. Шум его, шорох травы, голос какой-то птицы, монотонный и похожий на скрип... И тёплый чей-то язык лизнул меня в нос.
— Да она уж не дышит, Ти...— проговорил незнакомый женский голос очень близко и тут же добавил: — Хм...
Потому что я открыла глаза.
Дождь. Серое небо висит промозглым прохудившимся мешком над болотами, над лесом, над поляной, где стоит шалаш.
Байса крутится возле меня, радостно виляя хвостом. "До чего же ты жизнерадостный зверёныш", — подумала я, улыбнувшись и попытавшись поднять руку, чтобы погладить её, но всё закончилось тем, что я лишь поскребла пальцами землю, вспомнила про мышь, которую где-то здесь пыталась похоронить, и сжала руку в кулак или мне показалось, что я сделала это.
До меня, наконец, дошло, что рядом кто-то стоит. Подняв глаза, я долго всматривалась, наводила резкость.
Молодая уллалийка, одетая в охотничьи кожаные штаны и безрукавку поверх тёплой серого цвета туники, на поясе нож, короткий меч, за плечом — лук.
— Жива, — проговорила она, — но идти не сможет. Придётся нам её тащить.
"Это про меня? Не надо меня никуда тащить, — подумала я, когда она принялась коротким охотничьим топориком рубить большие ветки, — ведь сюда Уэйдо придёт...".
— Не надо меня тащить, — прошептала я, когда она уже, подхватив меня подмышки, потянула на приготовленные наскоро носилки из веток.
— Как же! — пыхтела уллалийка, рассматривая с любопытством меня и морща нос, — не надо! Скажи, спасибо, что тебя нашла Ти. И меня привела сюда. Она натаскана раненых здесь искать. С болот ещё не такие приползают! С тобой вот только не пойму, что, — выпрямилась она, уложив меня на ветки, — такая... — она помолчала, словно подбирая слово, — старушка и... не старушка. Голос у тебя молодой какой-то...
— Оставь меня здесь, — поморщилась я, пытаясь перевернуться на бок и скатиться с веток к своему любимому убежищу.
Что толку незнакомому человеку рассказывать то, во что он даже поверить не сможет. Только Уэйдо знает, кто я. Только Уэйдо. Надо же было случиться такому, что именно надменноликий ивенг стал для меня последней надеждой.
— И что ты будешь здесь делать? Ты — дьюри, и так малодушна, — хмыкнула девчонка.
"Дьюри... Недоделанная дьюри, хотела ты сказать?", — мне казалось, что я разговариваю вслух, на самом деле я не произнесла ни звука. Но почему меня все принимают за дьюри, почему все время отчаянно кажется, что что-то с моим прошлым не так?
Уллалийка прихватила ветку за древко и потянула её за собой. Байса, суетившаяся все время рядом, сиганула на меня и некоторое время ехала на груди, стоя и покачиваясь в такт ползущей ветке. Она смотрела мне в глаза своими чёрными, блестящими бусинами-глазами. Потом словно удостоверившись, что я жива, улеглась у меня на груди, свернувшись клубком. Тепло её маленького тела, движение носилок убаюкивало меня и я, глядя в пасмурное небо, поняла, что рада тому, что меня нашли. Небо вновь стало медленно кружиться надо мной, оно уплывало туда, где болота тянулись унылой чередой. Внутренний мутный взгляд мой тянулся за ним и стремился добраться быстрее до песчаных дюн, до рыбацкой слободы. Туда, куда теперь я так хотела и все больше боялась заглядывать. Потому что могла увидеть дьюри глазами той, которая не должна была оказаться рядом с ним.
* * *
Олие спешила. Я видела её торопливо шедшей в сумерках по улице. Вот она свернула в проулок. Идёт к Сесилле. Дверь неслышно открылась, будто кто-то открыл её ей навстречу. Она вошла и остановилась в темноте. И голос, приглушённый, улыбающийся заставил меня зажмурить глаза и бессильно сжать кулаки.
— Как ты здесь оказалась? — прошептал он будто совсем рядом.
Но не мне.
А Олие молчала. Каким-то звериным чутьем я видела смутные их тени, застывшие на мгновение друг против друга. Видела, как Олие повисла на его шее и обхватила ногами, прижавшись всем телом. Зажав ладонью ему рот, она беззвучно смеялась и стягивала тунику. Дьюри, мотнув головой, отстранившись на миг, смотрел на неё и улыбался.
Я же, вглядываясь в это лицо, в каждую его черточку, ждала... Сейчас... Вот сейчас...
Но Харз уже нёс Олие на сесиллин топчан. И склонился над нею...
Часть 10
* * *
Очнулась я оттого, что байса бегала по мне, как очумелая. И то ли тявкала, то ли чихала, мне неизвестно, как называются те звуки, которые она издавала, когда останавливалась на моей левой ноге и яростно скребла по ней задними лапами. Дождь прекратился, и только шорохи мокрого леса нарушали тишину, да чьи-то шаги стали слышны вдруг.
— Что за придурок ещё? — процедила сквозь зубы уллалийка, оборачиваясь и отпуская ветку, то есть мои носилки.
Необычный кривой лук в одно мгновение оказался в её руках, стрела легла на выгнутую излучину. Рука девушки с видимым усилием натянула тугую тетиву.
— Ещё шаг, и ты пожалеешь об этом, — крикнула она, обращаясь к кому-то.
Я же никак не могла увидеть, кто это.
— Разве ты можешь знать, уллалийка... — знакомый надменный голос прервался на мгновение.
Просвистела палка, но девчонка, вовремя пригнувшись, сумела избежать довольно меткого удара простой дубиной.
— ... о чем я сожалею? Что ты знаешь о жалости? — продолжил задумчиво голос, видимо подыскивая следующее орудие.
Однако тут же просвистела стрела, ловко пущенная девчонкой в ответ, и равнодушное гортанное чертыхание дало знать, что и противоположной стороне удалось уклониться от стрелы.
Я же, кое-как перевернувшись на бок, вцепилась в штанину девушки и дернула её изо всей силы.
— Не тронь его... — прошипела я, — это друг...
— С каких это пор друзьями стали ивенги... Ещё и дубинами швыряются?! — зло дернулась та, и опять навела стрелу.
— Говорят, ты друг? — всё-таки спросила она, глядя на противника в упор, держа лук на уровне глаз.
— Друг? — переспросил он, — друг, — повторил, усмехнувшись, — всего лишь.
Ну, вот он. Наконец, развернувшись, я его увидела. Уэйдо. Странно. Я, кажется, ужасно рада его видеть. "А что тебе остается?", — насмешливо вторил внутренний голос-зануда, который теперь мучил меня постоянно, изводил неверием и сомнением, ненавистными до боли воспоминаниями.
— Здравствуй, — прошептала я, а сама боялась увидеть отвращение в этих всегда надменных глазах.
Ивенг же, не отрываясь, смотрел на меня и подходил всё ближе. Вот он подошёл, подхватил моё исхудавшее тело подмышки и неожиданно бережно прижал к себе, положив мою голову себе на плечо.
— Э-эй! — воскликнула уллалийка, бросаясь мне на помощь.
Уэйдо отстранил её свободной рукой и погладил меня будто маленькую по голове. У ног его крутилась байса и, поднимаясь на задние лапы, тянула умную морду вверх, словно пытаясь понять, что происходит.
Я заплакала. Тихо, только слезы капали на тунику Уэйдо, мокрую от дождя. Он провёл рукой по моему лицу, вытер слезы и спросил уллалийку:
