Рысь

В таком режиме мы прожили несколько счастливых месяцев. Счастливых, потому что иногда, не чаще раза в неделю, Ри одаривала меня все-таки своими ласками. Для меня это был просто обвал наслаждения. Сквозь пелену беспамятства, я все-таки замечал, что она и сама умирает в моих объятиях. Это уверило меня в том, что все-таки Рика играла в какую-то свою игру, лишая меня ежедневной порции секса. Ведь как бы ты ни уставал, если ты любишь и хочешь своего партнера, ты найдешь в себе силы... Она играла, о да. Зачем-то изводила и себя, и меня. Но как бы там ни было, очень скоро ей и впрямь удалось меня сломать. Я был так растворен в ней, в том желании, которое она во мне будила, что она запросто могла бы вить из меня веревки. Если бы она это поняла. Если бы я позволил ей это понять. Но из последних сил я продолжал быть таким же, каким был всегда с ней. Внешне я никак себя не выдавал. Как только женщина понимает, что ты полностью ей принадлежишь, она непременно тебя оставит. Все они охотницы. А если охота окончена и зверь в капкане, пора искать новую жертву. Нет, я хотел, чтобы моя рысь охотилась только на меня. Поэтому, поверженный и истекающий кровью, в агонии бьющийся у ее царственных ног, я все еще пытался корчить из себя свирепого непобедимого хищника. Я люблю тебя только за красоту. Больше в тебе ничего нет. Ты пуста. Ты мне не нужна. Нужна лишь немного. Совсем немного... Ты моя жизнь, Ри. Но ты не узнаешь об этом никогда.

Не плен и не постоянное ожидание смерти разрывали мой разум и сердце. Все кошмары этого скотского существования отходили на задний план и выцветали как старые тряпки на солнце. Рика, только Рика была моим палачом. Она убивала меня день за днем. Мысли о ней, жгучая ревность, которая в какой-то момент порочным цветком распустилась в моей душе — все это изменяло меня, выламывало. Я не уловил точно тот момент, когда понял, что поддался унизительному малодушию, ведь я уверен был, что не стану ревновать ее, приму все, что будет исходить от нее. Но понял, что на самом деле я просто долго не верил в ее искренность по отношению к Руслану, не мог поверить и не хотел. Тем и спасался. Но последний наш разговор все расставил на свои места. То, как она на меня смотрела, как говорила со мной. Я больше для нее не существовал. Она стала похожей на ту Рику, с которой я впервые заговорил. Равнодушную, холодную, уставшую от досужего внимания. Моего внимания. Я ненавидел ее! Ненавидел даже за то, что быть может благодаря ей я все еще жив, и эта пытка продолжается. Слышать через слуховое окно чердака ее воркующий смех, тихий нежный голос, которым она говорила с Русланом — это было невыносимо! Никогда не поверил бы что любовь, ревность и все что с этим связано — сильнее страха смерти. Но да, сильнее... Ночами я ломал ногти, пытаясь выдрать хоть какую-нибудь доску, проковырять, выход из клетки, но чердак был сделан на совесть, будто специально, чтобы держать пленников. К тому же пес все время был начеку и начинал брехать, услышав малейший шум. Облазив весь чердак, я так и не смог найти ничего, что хоть как-то могло послужить рычагом. Я просто обезумел, мечтая выбраться отсюда. Сначала я хотел просто бежать, бросив Рику. Я больше не любил ее, мне было плевать на то, что станет с ней, я бежал бы как дикий зверь по этой чужой земле, пока кто-нибудь не пристрелил бы меня, по крайней мере это была бы свобода. Хоть на миг. Но чем больше я размышлял о побеге, тем сильнее убеждался, что не хочу бежать. Выбраться из чердака мне требовалось лишь за тем, чтобы отомстить. На Рику я не смог бы поднять руку, как бы ни сильна была моя ненависть, но на него — да. Я хотел убить его. Яростно желал. Пусть подло, пусть из-за угла, ударом в спину, мне было плевать. В те моменты мне казалось, что я готов разорвать руками его ненавистную плоть. Меня кидало в жар при мысли об этом и я ни на секунду не задумывался о том, насколько адекватны мои ощущения. Говорят, сумасшедшие никогда не признают себя сумасшедшими. Их безумие кажется им логичным и правильным. Разумным. Так же было и со мной. Наверное, когда чего-то сильно желаешь, оно приходит к тебе. Особенно когда ты в клетке и сам прийти не можешь.

В одну из ночей я, как обычно, мечтал о Руслане и о том, как я сделаю то, что хотел. Прорабатывал один из сотни изобретенных уже мною способов. Это отвлекало от мыслей о том, что в этот момент происходит в доме между ним и моей женой. Одновременно я, стараясь быть бесшумным, щепкой ковырялся в щели между досками. Глупая затея была, но я к тому времени уже мало что соображал. Лишь бы чем занять руки. Щепка быстро сломалась и я в сердцах долбанул кулаком по доске. На улице тут заливисто зашлась собака. Собаку я тоже ненавидел. Подозреваю, что поставь меня в эти дни с ней в спариг, у нее не было бы шансов. Мне хотелось порвать ее поганую вонючую пасть до самого брюха.

В доме хлопнула дверь. Я метнулся ко входу и замер в темноте. Кровь бешено застучала в висках, я задрожал, как охотничья собака перед броском. Скрип лестницы, ключ в замке, луч фонаря шарит по стене. Дальше я действовал автоматически — рывком втянул визитера внутрь и, уже сжимая в бешеном порыве его шею, инстинктом понял, что — о да, это он Руслан! Как пружина, он вывернулся, оттолкнул меня и тут же обрушил на меня что-то тяжелое. Спасая голову, я кинулся в сторону и тут же услышал хруст, а потом, спустя секунды, дикую боль в ноге. До крови прикусил губы, сдерживая крик, пополз в сторону, но Руслан уже навалился на меня, яростно шепча в ухо какие-то чужие слова. От боли я едва не задохнулся.

Через несколько минут я сидел уже со связанными руками в углу и тихо постанывал. Руслан, разглядывая в свете фонаря мою ногу, что-то бормотал на своем языке. Потом он ушел, я не знаю сколько он отсутствовал, должно быть, на некоторое время я отключился от боли, пришел в себя от ударов по щекам. Открыл глаза, щурясь от фонаря и тут же в горло мне полилось что-то горячее. Судорожно сглотнув, я закашлялся, но, не дав мне отдышаться, Руслан снова стал заливать в меня водку. Было странно тихо, только потом я понял, что пес замолчал.

— Сегодня все уехали в город, — Процедил Руслан. — А то ты бы уже был труп. Ты дал повод себя убить и мне бы и надо было тебя сейчас убить.

От водки мне стало легче. Боль не отпустила, но все же теперь я мог воспринимать окружающее.

— Слушай меня сейчас. — Руслан сел напротив меня по-турецки, фонарь положил рядом, чтобы он светил мне в лицо. — Денег за вас не дали. Но это не важно, я буду жениться на Эрике, отец уже согласился. Она хочет, чтобы я тебя отпустил, но на это никто не согласится. Ты должен исчезнуть, понятно тебе? Ты достал меня уже. Она не хочет чтобы ты умер, потому что думает, что ты позаботишься там о сыне. Но я и сам о ее сыне позабочусь, он будет моим сыном, ясно? Так что ты не нужен. Отец сказал, что послезавтра мы тебя вроде как отпустим, чтобы она видела. Но ты конечно никуда не уйдешь, о тебе позаботятся вскоре наши люди. Она о тебе никогда не услышит больше, от тебя ничего не останется, ясно? Ни трупа не найдут — ничего. Она, правда хитрая, может придумать какие-нибудь гарантии чтобы я ей дал, что тебя никто не тронет. Но это все зря будет. Отец все равно не пойдет на то, чтобы ты остался живой и языком трепался потом. Ты вообще слушаешь меня?!

Я кивнул.

— Но я тебе ногу сломал, видишь? Ты теперь не сможешь уйти. Не будем же мы тебя тут держать пока не зарастет все. Так что я вот какую штуку придумал. — Он порылся у себя за спиной и бросил передо мной веревку. — Ты сам себя убьешь, ясно? Я не хочу марать руки о такую мразь как ты. Я тебе оставлю веревку, а ты сам все сделаешь. К утру я приду, если будешь еще живой, то сам тебя убью, ясно? Просто мне не надо, чтобы она думала, что я тебя убил. Пусть думает, что ты сам... Так что я тебе этот шанс дам, ясно? Утром отец с братьями приедет, если ты будешь живой, тебя ждет плохая смерть. Я знаю, что с ногой твоей тебе будет тяжело это сделать, но ты уж постарайся. В подвале стоит бочка с кислотой. Если будешь жив, там умирать придется, это похуже будет. И запомни, если она начнет за тебя заступаться, если начнет устраивать истерику, ее тоже убьют. Никто не хочет ее обижать, но мы не можем ставить безопасность семьи в зависимость от нее. Так что будь мужчиной в последний раз, не тяни женщину за собой в могилу.

Он поднялся, кинул на меня веревку, указал многозначительно пальцем на балку перекрытия, и ушел вместе с фонарем и ломом, которым перебил мне ногу. Собака внизу снова затявкала, видимо радуясь хозяину. Я остался в темноте. В смотровое оконце печально заглядывала одинокая звезда. Мне отчаянно захотелось курить. А я-то думал, что тут избавился от этой привычки наконец-то. В голове была пустота — вообще никаких мыслей. Нога будто одеревенела. Я попытался пошевелиться, но в глазах тут же потемнело от боли. Пожалуй, если бы я даже и решил принять предложение Руслана, я не смог бы ничего сделать просто физически. В голову наконец-то пришла смешная мысль — в книжках про приключения, когда у главного героя не остается ни одного шанса спастись, на помощь приходит какой-нибудь забытый друг из начала книги. Получалось, что я не главный герой. Я парень, которого убивают на первых страницах, а потом все это дело расследуют. Я представил свои похороны дома, совсем не такие пышные, как у Степана Даренского. Впрочем, если меня растворят в кислоте, то что же будут хоронить? Какую-нибудь косточку... Мне было совсем не страшно. Спасительная особенность человеческой психики — не верить в смерть. Если в нее верить, то ведь можно сойти с ума, верно? Если бы я хоть на миг осознал в полной мере, что мое тело будет плавать через несколько часов в бочке кислоты, я бы нашел в себе силы проделать нужные манипуляции с веревкой. Даже перед ликом смерти срабатывает привычка выбирать меньшее из зол. Но я просто сидел и тупо смотрел на звезду в окне. Что-то должно было произойти, я не верил, что вижу в последний раз эту звезду. В это невозможно было поверить...

Собака внизу глухо зарычала, как-то нехорошо. Что ей еще не нравится?! Я вообще не двигаюсь, сижу. Где-то неподалеку проехала машина, какой-то странный шипящий звук внизу слился со звуком ее мотора. Или показалось? Я напрягся. Тишина, собака больше не подавала звуков. Наверное, показалось. На кошек охотилась, может. В моем состоянии я готов был в любом шорохе слышать надежду.

Посиделки у Рикиных родителей случались каждую субботу. Мы просто обязаны были присутствовать там. Чопорная атмосфера этого родового гнезда просто угнетала меня. Казалось, даже воздух там тяжелый и застывший. Дышать им было неприятно. У меня в голове не укладывалось, как в такой обстановке может существовать Владимир. После каждой такой поездки я начинал сильнее и сильнее давить на Рику насчет кредита на квартиру. Она не соглашалась брать деньги у банка, объясняя это тем, что современное кредитование это кабала на долгие годы и огромная сумма, которую в результате даришь банку. Занять у ее родителей деньги нам даже не приходило в голову. Слишком дикая была идейка. Приходилось работать, работать и еще раз работать. Въехать в мою однушку Вовка не соглашался категорически. Впрочем, дело было не столько в его деликатности, сколько в нежелании покидать свою большую собственную комнату, практически целый второй этаж, который был в полном его распоряжении. Когда я попал туда в первый раз, то не поверил глазам, что комната мальчишки его возраста может выглядеть так. Огромное количество книг просто поражало воображение. Я спросил у него, это книжки деда? Но он отрицательно помахал головой.

— Я забрал у него из библиотеки то, что хотел бы прочитать, и теперь они мои. Ну конечно современные я сам покупал. Знаешь, в инете когда влезешь в какой-нибудь магазин, там про книги написано типа краткое содержание. Вот я читал и выбирал так что мне хочется. Дед покупал мне. Так накопилось всего. На самом деле мне, может, в жизни этого не прочитать. Времени нет вообще. — Он говорил это, увлеченно расстреливая на ноуте знакомых мне по Контр Страйку монстров. Да, подумал я, пожалуй, ему действительно не хватит времени на собранный им урожай книг. Скорее всего, он вообще к ним не прикасается. Коллекцию собрал для вида, чтобы сделать приятно бабке с дедом. Добрый мальчик, ему хотелось поддерживать в родственниках иллюзию своей одаренности, дабы их не расстраивать. Что-то неприятно кольнуло меня. Наверное я слишком идеализировал Владимира, поддался всеобщей этой одержимости им. Мое отличие от его родни было лишь в том, что я заметил в нем эти гадкие ростки лицемерия. На компьютерном столе валялись две книги — "Яма" Куприна и сборник Есенина.

— Ты это читал? — Как бы невзначай поинтересовался я, листая "Яму".

— До конца не осилил, — признался мальчик, азартно сокрушая врага. — Там первая половина — интересно. Как проститутки живут. А потом болтовня начинается и много всякой воды льют. Хотя вроде дальше там убийство что ли. Но мне уже к тому времени надоело.

— А Есенин? — Спросил я.

— Есенин классный. — Радостно воскликнул мальчишка. — У меня здоровье кончилось, блин! Да, Есенин нравится. Я уже десять раз перечитал. Цепляет. Сразу вспоминаю как к тетке ездил летом в деревню. Гонял там с пацанами по лесу на великах. Там дорога была тракторами проезженная, мы по ней ездили на пруд. Березы росли. Здорово было. На закате особенно. Что-нибудь грандиозное замутить хотелось. И мне казалось, что все это уже было когда-то: закаты, березы, запах сена. Это дежавю или ностальгия? Я не знаю как точно. Ностальгия по дежавю, во! Стой, урод!!! Упс... я труп.

Я пялился на его макушку и хлопал глазами. Я Есенина не читал. Не любил никогда поэзию. Вообще не помню когда книжку последний раз держал в руках какую-нибудь художественную.

Мальчишка, оторвавшись наконец от своего погибшего в бою аватара, повернулся ко мне и лучезарно улыбнулся.

— Хочешь, я руль включу, погоняем на гонках?

Обычно мальчишка был звездой наших субботних посиделок. Хитро поглядывая на меня время от времени, он всецело занимал внимание своих деда с бабкой, тем самым оттягивая это внимание от меня. При Владимире все разговоры про честь и политику как правило прекращались. Дед с едва скрытым восхищением ловил каждое слово, вырывавшееся из уст внука, бабушка пыталась побольше подложить любимому чаду в тарелку еды. Словом, семья в его присутствии почти становилась похожей на обычную семью. Владимиру удавалось даже расшевелить вечно хмурого брата Рики и его тоскливую печальную жену. Их дети Владимира просто обожали. Понимали, что в его присутствии им сойдут с рук шумные игры и спешили этим воспользоваться. Признаюсь, с Владимиром мне становилось почти уютно в этом доме. Я очень удивился, когда Рика просказалась как-то, что кроме этих суббот Вовка почти не общается с бабкой и дедом, а все свое время дома проводит на втором этаже, туда даже ужин ему бабка относит. Почему?! — недоуменно спросил я. Я вполне увлекся иллюзией, что все в этом семействе вполне хорошо, а то первое мое впечатление было ошибочным. Рика лишь пожала плечами. Было видно, что ей не хочется обсуждать это. Но однажды я понял, что это усилие, которое делает мальчик, развлекая собой родственников, прилагается лишь ради того, чтобы сделать эти субботы для меня более-менее терпимыми. Другого объяснения просто не было. А получилось вот что. Не смотря на неустанные усилия Владимира, он все-таки был мальчишкой и порой внимание его захватывало что-нибудь посторонее, он отвлекался от деда с бабкой, и тогда беседа принимала неприятный для меня характер. Петр Никанорович подсаживался на любимого конька и начинались его нескончаемые монологи про "ум, честь и совесть". В один из таких дней Вовка ждал очень какой-то фильм. Как только время подошло, он включил телевизор и вместе с детьми стал смотреть ужастик. Я уже не удивлялся, что никто не запретил ему смотреть фильм, который даже мне, пару раз кинувшему взгляд на экран, показался мерзким. Владимиру можно было все. Ну и детям вместе с ним, видимо, позволялось из милости смотреть запрещенные фильмы. Даренский-старший тут же начал что-то вещать про прошедшие недавно выборы. Я уже давно перестал вступать с ним в дискуссии и шутить. Только кивал и бездумно соглашался. Так было проще и всем вроде как хорошо. Не помню каким образом, но разговор вдруг съехал снова на Степана Даренского и его смерть. Эта тема особенно мне была неприятна, поэтому я, что называется, просто "выключил уши". Машинально гладил руку Рики, сидящей рядом со мной на подлокотнике кресла и водил глазами по комнате. Не знаю сколько длился монолог Даренского о сыне, я в это время решал в голове какие-то свои рабочие моменты, но, неожиданно взгляд мой остановился на Владимире. Одновременно рука Рики дернулась в моей руке. Владимир совершенно не был больше увлечен фильмом. Слегка повернув голову, он через плечо напряженно смотрел на деда. После фильма, не дожидаясь пока мы уйдем, он поднялся молча к себе наверх и закрыл двери.