Гремори

— Привет, Сона. Серафал все-таки вытащила тебя из библиотеки? — парень улыбнулся, кивая мне на стул напротив.

Там уже стоял гранатовый сок и охлажденный ростбиф, все как я люблю. Готова поспорить — прямой доставкой из человеческого мира.

— Угу. А ты в этом замешан? — если я хоть что-то понимаю в характере Аэриса, раз он в курсе ситуации с библиотекой — его уши из этого дела торчат на полметра.

— Ну, я старался ее задержать... Неделю я тебе точно выиграл. — он улыбнулся. — Как продвигается работа по контрактам?

Я вздохнула.

— Медленно, долго и с трудом. Сазекс использовал все, что только можно было включить в систему, так что просто чтобы немного модифицировать ее, не обвалив при этом стабилизацию, приходится проводить огромные расчеты... — на самом деле все еще сложнее, так приходится учитывать коэффициент рассеивания душ, которые разный почти для каждого типа контракта, и это отправляет половину результатов на помойку еще в середине процесса.

— Ты справишься. — я кивнула. Это не было подбадриванием — мы оба знаем, на что способны и предельно трезво оцениваем свои способности.

— Справлюсь. Лет через триста. — или даже двести, если меня не будут отвлекать.

— Нам некуда торопится, так что даже пятьсот — приемлемый срок. — вот только я не хочу делать из этого дело половины жизни.

— Черные или белые? — я кивнула на шахматы, стоящие на столике между нами. Сделанный вручную изображал первоначальных героев фракций, еще до Великой Войны.

— Белые. — Аэрис никогда не придавал значения цвету или фигурам, но предпочитал оставить за собой инициативу.

Начало игры — первые ходы всегда оставляют после себя странное ощущение сплетающегося в тугой, но приятный узел живота и приятной легкости в голове. Еще нет опасности, игроки только примеряются к комбинациям и прощупывают друг друга.

Мы сыграли уже сотни тысяч партий, и зачастую ловили даже ход мыслей друг друга, так что план прятался в план, скрывающийся в тени еще одной комбинации на десять-двадцать ходов вперед.

— Чем ты занимаешься сейчас? Сазекс же обещал дать тебе отпуск на пару недель. — слова вовсе не отвлекают, только настраивают на мирный лад.

— Форс мажор, падшие обнаглели. — Аэрис рискнул, и перешел в атаку, сходу пожертвовав конем. — Тебе из библиотеки не видно, но высших чинов трясет. Серафал с трудом разгребла текучку, и усиленно готовится к новым переговорам.

Из его ловушки у меня получилось вывернутся, потеряв всего-лишь одну пешку.

Аэрис проигрывал — понемногу, цепляясь за каждый ход и перехватывая инициативу, но мой капкан сжимался. А что самое интересное, мы оба это понимали.

Юноша улыбнулся, и его глаза слегка изменили цвет. Небесная голубизна стала чуть ярче, теперь напоминая лед.

— И когда ад переходит к... открытым действиям? — Аэрис покачал головой.

— Недели через две-три. Сейчас все зависит от Сазекса и того, как скоро я предоставлю ему окончательную версию происходящего. — я кивнула. Аэрис занимает свое положение одного из ключевых аналитиков ада вовсе не за красивые глаза... Хотя, в его случае, как раз из-за них.

Картина на доске же за буквально пару минут разительно изменилась — мою комбинацию, ведущую к элегантному мату ферзем через пятнадцать ходов, не менее красиво обошли, заблокировав ключевое поле и выведя из-под удара ладью. Вот теперь Аэрис стал играть серьезно.

— И что ты думаешь? — юноша улыбался, а магический фон вокруг него едва ощутимо колебался. Магия не прибавлялась, только расходовалась, но будто... Уплотнялась вокруг головы. Аэрис использовал свой механизм, и это давало плоды.

Сейчас счет пошел на секунды — если я сумею победить в ближайшие пять-десять ходов, выигрыш за мной. Если нет — шансы даже на ничью становятся крайне малы.

— Очередные опыты со святыми артефактами. Падшим не дают покоя всего-лишь пять святых мечников. — глаза все такие же светло льдистые, на висках проступили капли пота, но это даже близко не предел.

Самоубийственные размены идут один за другим, в с трудом разгадываемой системе, постепенно загоняя моего короля к тупику. Причем тупику еще не существующему, но который появится через три хода, это заметно уже сейчас

— Осколки Экскалибура? — юноша вздохнул.

— Или попытки вывести простые механизмы на уровень Лонгина. — я кивнула.

Прошлая такая попытка проходила под прикрытием Ватикана, и падшие уперлись рогом, отказываясь выдавать виновных. Не то, чтобы это кого-то волновало — все результаты опытов были зачищены, а откупные были более чем щедрыми, но тенденция беспокоила.

— Мат. — и верно. На сорок восьмом ходу.

— Хорошо поиграли. — он кивнул, и встал.

— Прости, но мне нужно работать дальше. — вздохнув, парень раскрыл крылья, взлетев вверх. Черные крылья с белыми волосами смотрелись довольно красиво.

За все время, проведенное рядом с ним, я так и не смогла понять, что делает его механизм. Он как-то усиливает мыслительные способности, возможно даже интеллект, это точно — в обычных условиях я немного умнее, но с механизмом эта разница исчезает, а потом и растет, ведь чем дальше — тем более гениальные ходы он выдает.

В списках механизмов было два подходящих ментальных механизма — 'Путь к памяти', дающий абсолютную память и умение с ней работать, и 'Путь к Разуму', усиливающий скорость мышления, буквально разгоняя мозг.

Обладатели этих механизмов традиционно находились на должностях советников правителей, так что нынешнее положение Аэриса само собой подразумевалось, а не было подарком или достижением. Хотя мало кто считает такие механизмы престижными или особенно полезными — в прямом бою это полностью бесполезно, а значит не нужно и даже вредно, особенно на фоне Лонгинов, дававших обладателям мощь высших демонов. Идиоты.

А я, пожалуй, могу вернутся в свою библиотеку. Конечно, уходить не встретившись с Риас не вежливо, но... Я не очень хочу сейчас обсуждать последние сплетни преисподней.

Призывающий жест, и печать Гремори вспыхивает рядом. Она выходит не настолько насыщенной силой, как у сестры, но куда более техничной. Все-таки Сера не особенно уделяла внимание теории, просто за ненужностью.

С ее объемом сил это даже в чем то оправдано.

Киба

Интересно, сейчас день или ночь?

Мысли тупо перекатывались в голове, еле скользя по верху сознания. Взгляд уставился в равномерно серую стену, каждая трещинка на которой глубоко впечаталась в память. Серые стены, серый потолок, такой же серый пол. Одинокое распятие на стене, даже без фигурки.

Камера два на два метра. В ней можно только лежать — она больше похожа вертикальный гроб, чем на комнату. Пять рядов по три лотка с гробами — вот и все обеспечение комплекса. Половина лотков уже опустела, а новичков, к счастью, не привозили. Хоть кто-то не испытал этого ада.

Ни смены погоды, ни закатов, ни рассветов. Нет даже окна — честно говоря, я уже и не помню, как выглядит небо. Только гнилой запах сырости и сладковатый разложения — трупы из соседних камер никто даже не потрудился убрать. Просто засыпали какой-то химической гадостью и замуровали вместе с камерой.

Изредка по коридору прокатываются тяжелые шаги, отдаваясь тихими вспышками ужаса, затапливающими сознание. Но надсмотрщики проходят мимо, и я снова пялюсь в стену. Они, на самом деле, почти всегда проходят мимо — боятся избивать нас после того, как Джек умер от побоев, а не на лабораторном столе, и 'потратившего ценный материал' стражника освежевали в назидание другим.

Настоящий ужас не громыхает доспехами — он идет легко, почти скользя над поверхностью. Идет к камерам, осматривая свои владения и наслаждаясь нашей болью. А еще... Он никогда не проходит мимо.

Клетка открылась, и меня схватили за плечо, вытаскивая. 'Крутануться, дернуться чуть левее, и вскрыть мрази горло'. Мысль скользит мимо. Уже пробовал, и не раз. Не работает.

— Вставай, Киба-кун, у нас твой любимый эксперимент. — жирный старик ухмыльнулся дряблыми губами, вжимая толстые пальцы мне в плечо.

И что сегодня? Пересадка осколка? Очистка крови?

Я встал, покорно идя за стариком. Три тяжело бронированных падших, тем не менее, перегородили путь, взяв меня в тиски. Не вывернутся и не напасть, как ни старайся. Даже до урода не добраться.

Зал со столами выглядел так же, как и всегда — пять ровных железных коек с капельницами рядом.

— Ложись. — толстяк мерзко улыбнулся.

Казалось особое удовольствие ему доставляет то, что я сам ложусь на свое же место казни. Но что мне остается?

Щелчок — и к кольцу на ошейнике пристегивается цепь, выходящая из стола. Пять поочередных щелчков — и я полностью скован, по конечностям и груди. Как и Асамия рядом, конечно.

Он уже еле дышит. Золотые волосы запачканы кровью и грязной тряпкой свешиваются со стола, а трубки, торчащие из вен и артерий остаются единственным, что вообще обеспечивает его жизнь в проклятом золотом сиянии осколка, будто вплавленного в его грудь.

Со мной будет так же.

С привычным болезненным толчком иглы входят в тело, вводя химию — подозреваю, ее состав постоянно меняется. На полке рядом уже заботливо приготовлен дефибриллятор и шприц со стимулятором.

Никакого обезболивающего, конечно же, не будет.

Боль от скальпельного разреза, обжигающего грудь. Свет, врывающийся в сознание и адской болью пробегающийся по жилам, заставляя крича от боля изгибаться в оковах, чуть не ломая конечности. Живая, мерзкая, бесконечно чуждая волна, бегущая по телу, врывающаяся в мозг, пытающаяся перестроить меня по какому-то образцу. Слишком агрессивная, слишком ядовитая чтобы ее получилось принять, и слишком чуждая, чтобы вышло ассимилировать.

Боль все усиливается, и единственное, чего я хочу — сбежать от жгущего осколка. Все равно куда, только бы прекратить это. Хоть бы и умереть, лишь бы оборвать агонию. Но на тело опускаются сильные руки, фиксируя руку, и с почти незаметным уколом врывается адреналин, отгоняя приблизившуюся было потерю сознания.

Сколько уже прошло? Сколько еще я выдержу в этом аду?

Мир обратился в кричащий от боли кусок мяса, который медленно прожигают насквозь.

— Хватит, пожалуйста! — сквозь багровый туман откуда-то слева доносится чужой крик. — Умоляю, перестаньте!

Умолять бесполезно. Это только доставит этим мразям лишнее удовольствие, и они продержат сломавшегося на столе чуть дольше.

Свет погас. Резко, одним рывком.

Сколько времени прошло? Час, столетие?

Во рту стоит привкус крови, все тело болит, будто раскалываясь на части.

— Унесите. — неужели все, пусть и только на сегодня?

Я провалился в темноту.

* * *

Багровые шелковые простыни приятно холодили спину. Я уткнулся в стену, отгородившись от происходящего хотя бы взглядом.

Жирдяй курил, лежа рядом. Католический крестик издевательски свисал с голого жирного брюха, поблескивая в слабом золотом свете.

— Ты хорошая шлюшка, Киба-кун. — нельзя нападать, падший дежурит в двух метрах с копьем света наготове. Меня не убьют, нет. Все будет гораздо хуже, имел такой опыт. — Сладенькая и мягкая.

Потная ладонь скользнула по моей спине, вдавливая в кровать.

Всего этого не существует. Я просто лежу в своей камере, и смотрю на стену. Хоть и скрытая гобеленом, стена в комнате оставалась серой.

— Молчишь? Ну молчи. — старик хохотнул. — А знаешь, малышка Арти сегодня почти погибла. Продолжай она попытки воплотить волю господа нашего чуть дольше, кто знает, продержалась ли бы она.

Арти. Пятилетняя девочка с золотыми волосами, недавно оказавшаяся в этом аду. Интересно, сколько у меня получится ее прикрывать?

Да и не только ее. Асамия, Като, Роджер... Они и так почти не выдерживают. Попади они еще и сюда...

— Знаешь, Киба-кун, а ведь ты мог бы сделать неплохую карьеру у его святейшества — старик рассмеялся. — Механизм святых клинков, подумать только. Кто бы мог подумать, что эти идиоты найдут такую ценность среди гор человеческого мусора.

Я молчал, отчаянно пытаясь не скрипнуть зубами. Все, что говорил и делал этот ублюдок...

— Но ты ведь не станешь служить, верно, Киба-кун? — жирдяй покачал головой. — Нет, ты сбежишь. Сбежишь, и его святейшество потеряет такой ценный первоклассный ресурс.

Старик ухмыльнулся.

— Так что ты моя маленькая шлюшка, Киба-кун. И останешься ей, пока не сдохнешь. — держаться. Держаться.

Иначе в следующий раз осколок могут продержать и подольше на пару часов.

— Пшел вон. — я молча встал с кровати и позволил стоящему рядом надсмотрщику застегнуть на руках наручники.

А вот и камера. Серость, отпечатавшейся в душе до последней черточки.

— Ты как? — тихий хрип доносится из соседней камеры.

— Жив. — и этого достаточно. Я жив, хотя завидую мертвым.

Даже если бы тут было возможно покончить с собой, я бы этого не сделал. Со смертью Мартина... Мелкие просто сломаются, если исчезну еще и я.

Кто-то должен это делать.

— Мы ведь выберемся отсюда, правда? — тихая надежда в голосе. Почти мертвая, но такая яркая...

— Да. Выберемся. — нет, конечно нет. Но если он сломается, лучше ему не станет. Пусть надеется, если это как-то поможет сохранять рассудок.

— И поедим мороженного на Тайм сквер? — детский голос наполнился чем-то куда более живым, чем у меня получается выжимать из себя. — Я не знаю что это, но слышал, что это вкусно.

Я улыбнулся.

— Поедим, Каору. Поедим. — каждому нужно о чем-то мечтать. Хоть бы и о мороженом, которое никогда не пробовал. — Ванильное с шоколадом.

Иначе в аду не выжить.

— Спокойной ночи, онии-чан. — я вздохнул и оперся на железную решетку.

Тихое сопение Каору доносилось из камеры слева, и странно успокаивало и давало уверенность. То, что я делаю, я делаю не зря.

Забавно, но я боюсь только одного. Что будет, когда сломаюсь уже я?

* * *

Потолок внезапно тряхнуло, а по ушам ударил грохот. Жирдяя отшвырнуло от меня, а рефлекторно раскрывшееся крыло падшего отбило осколки. Это что, ударная волна?

— На комплекс напали! — что? Кто?

Жирдяй, впрочем, не выглядел особенно ошеломленным.

— Эвакуация по плану С-3. — не говоря больше ни слова, он дернулся к выходу из комнаты.

Что? Он сейчас вот так просто сбежит?

Падший дернулся вперед, прикрывая начальника. Открылся!

Обычно с трудом отзывавшийся даже на простейшие запросы механизм будто пел, умоляя дать ему волю. И я был только за.

Впервые за все эти годы у меня появился реальный шанс отомстить. И хрена с два я его упущу.

Не знаю, кто там атакует — но искреннее им спасибо. Пусть даже это сам дьявол, душу за такой шанс я бы продал без раздумий.

— Мечей сотворенье мое ремесло.

И откуда взялись эти слова?

— Рожденные болью, впитавшие горе.

Механизм пел, окутывая силой тело. Позволяя по иному взглянуть на мир, глазами не человека, но творца.

— В сиянии души заклейменные смертью.

Тысячи мечей встали перед глазами — все, что прежние носители механизма видели и творили, все, что воплощались под солнцем.