Сумерки богов (Мв-8)

"Основной недостаток и слабость итальянцев, что они совершенно не знают, что такое орднунг!" Главный штаб итальянской армии и комендатура Рима были захвачены в первые же минуты операции. И абсолютно достоверно, что никто не отдавал приказ итальянским войскам! Однако же несколько армейских подразделений макаронников, оказавшиеся в Риме, вступили в бой с немцами, словно по заранее утвержденному плану! Их быстро подавили, все же потомки римлян не могли сравниться с немцами с слаженности и выучке — но даже в таких боях были ощутимые потери! А стрельба в городе не стихала, появились отряды каких-то штатских — если они пытались атаковать, то, как правило, быстро оказывались уничтоженными, но все чаще эти гверильясы не вступали в открытый бой, а стреляли исподтишка, с чердаков, из подворотен, и растворялись в лабиринте улиц, когда их пытались поймать.

— Расстреливать на месте всех, взятых с оружием в руках! — орал взбешенный Достлер. — Не щадить никого, хоть бы это была женщина или ребенок!

Но стрельба не прекращалась. Перемещаться по Риму малыми группами было для немцев совершенно невозможно, а оттого нельзя было и проводить оперативно-следственные мероприятия по поимке сбежавшего папы. Не помогло и радиообращение самого короля (сделанное им под угрозой немедленного расстрела) к населению восстановить спокойствие и разойтись по домам. И объявление Достлера, что каждый итальянец, замеченный на улице, будет считаться бунтовщиком, по которому будет открываться огонь без всякого предупреждения. Немецкие солдаты, озверевшие от потерь, стреляли в любого, на ком не было немецкого мундира. На площади Святого Петра трупы валялись в таком множестве, что не было видно брусчатки. Это были паломники и посетители Ватикана, которых в самом начале штурма кто-то из священников пытался вывести наружу, организовав крестный ход — но эсэсовцы, презрительно смеясь, расстреляли всех из пулеметов. Так и не удалось после установить, кто из немцев решил, что бунт организуют священники (даже сам Достлер много позже на допросе категорически отрицал этот приказ) — и гренадеры 92-го полка устроили в Риме погром всех церквей, взрывая здания, сжигая из огнеметов, убивая священников и всех, кого заставали внутри. В ответ летели не только пули, но и бутылки с "русским коктейлем", еще десяток "штугов" и бронетранспортеров были сожжены, технике трудно было развернуться в каменном лабиринте — и это страшно, когда бутылка, брошенная с верхнего этажа, разбивается в десантном отсеке "ганомага", обливая солдат жидким пламенем.

Для Достлера же все было ясным. Если бунт не удается подавить, значит, было мало расстрелянных. Группенфюрер Вольф был мертв, но остался подписанный им приказ, опираясь на который Достлер хотел было повернуть на Рим весь свой корпус, и 306-ю, и 362-ю дивизии, а также незадействованный пока остаток 34-й. Получил в ответ резкий окрик с отказом из штаба Роммеля с крайним неудовольствием, отчего это командующий группой армий должен узнавать о положении подчиненных ему войск из депеши ОКХ в Цоссене, а не по субординации, предусмотренной орднунгом! Войска нужны были на русском фронте, и изменившие было маршрут движения дивизии продолжили прежний путь с задержкой на полсуток — именно на это обстоятельство позже Роммель укажет, как на одну из причин, по которой русским удалось так быстро прорвать фронт, 75-й корпус вступил в бой в ослабленном составе, без своего командира и фактически лишь двумя дивизиями из трех, не успев развернуться на предписанном рубеже. Ссылка на волю Берлина не помогла — фельдмаршал лишь посоветовал Достлеру просить помощи в штабе 14-й армии, не связанной непосредственным выполнением боевой задачи, сдерживать русских. Удалось получить согласие на переброску в Рим 22-й дивизии и одного полка 157-й, войска должны были прибыть через сутки-двое.

Муссолини, освобожденный немцами из-под домашнего ареста и назначенный ими "верховным главой Италии", ждал своего часа в немецкой военной миссии как в самом безопасном месте. Ему не нравилось, что делают с его столицей германские друзья и союзники — однако его мнения никто не спрашивал. И в конце концов, править, даже сидя на чужих штыках, все-таки лучше, чем быть свергнутым, арестованным, а завтра, возможно, и казненным?

А этих чертовых повстанцев становилось все больше! К вечеру немцы оказались в положении обороняющихся, удерживая Ватикан и несколько кварталов в центре. И пришли сообщения, что идущие на Рим войска вынуждены по пути вступать в бой с частями итальянской армии — идут, успешно разгоняя этот сброд, но несут потери и могут не успеть в срок. Причем севернее Рима сложилась очень опасная ситуация, когда две итальянские танковые дивизии, "Фреччия" и "Чентауро", вступили в настоящий бой с "тиграми" батальона "Фельдхернхалле", и лишь с помощью подошедшей мотопехоты и артиллерии дивизии "Фельдхернхалле" удалось рассеять итальянцев и заставить их отступить.

Хорошо еще, что не было всеобщего бунта на итальянском флоте. В Генуе на верфях "Ансальдо" стояли новейшие линкоры "Рома" и "Имперо", первый завершал ремонт после битвы у острова Сокотра, второй вот-вот был должен вступить в строй; также был почти готов авианосец "Аквила", и ремонтировались тяжелые крейсера "Больцано" и "Триест". В Специи находилось линкоры "Чезаре" и "Кавур", крейсера "Каторна" и "Монтекуоли", эскадра в составе линкоров "Дориа", "Дуилио", тяжелого крейсера "Гориция" находилась в Александрии. Было сделано предупреждение, что в случае беспорядков люфтваффе нанесет по кораблям мощный удар — и похоже, это оказалось действенным, или было всего лишь затишье перед грозой?

Заканчивался первый день Сопротивления, как после это было записано в итальянском календаре.

Кольский залив, 25 февраля 1944

Экипажи эсминцев "Куйбышев" и "Урицкий" шутили:

— Нас надо с "моржихой" в один дивизион объединять. А что, третьим номером, вместо "Карла Либкнехта", который с сорок первого из ремонта выйти не может. Нет, к эскорту конвоев старые "новики" тоже, конечно, привлекают иногда. Но заведено — как "моржиху" в море, так мы в сопровождение.

— Скажешь тоже, третьим! — сказал старшина-зенитчик, смотря на низкий силуэт, стелющийся в волнах. — Первая она у нас. Единственный подводный линкор, круче любого "Тирпица", весь их флот скушала, и еще давай!

— Николаич, а чего тогда мы ее сопровождаем? — спросил юнга, над которым старшина взял шефство уже полгода назад. По боевому расписанию, подносчик патронов к 37-мм автомату, ну а пока авианалета нет, можно и поболтать. А старший товарищ, которому едва за тридцатник, кажется дедом уже, которому и по отчеству не зазорно.

— Порядок такой. Чтобы уж точно никаких трудностей. Хотя бы там, где мы можем достать. И думаю, с ее размерами у берега трудно — в океан выведем, а там уж, фрицы, своему богу молитесь.

— Николаич, а правда, что там все орденоносцы в экипаже? — спросил юнга. — О чем ты с ними толковал в клубе позавчера, если не секрет?

— Правда, — сказал старшина первой статьи. — Врать не буду, но все, кого я видел при параде, и званием не ниже меня, и наград минимум по две. А разговаривали мы, вот не поверишь, об истории. Я ж в Ленинградском университете учился, ты знаешь. После... не будем об этом. Только до сих пор понять не могу, отчего вдруг вытащили меня, и не в пехоту, а во флот, я же море раньше лишь с берега видел? А перед походом так вообще история была. Я в клуб забежал, книги в библиотеке поменять. А там подходят ко мне двое, первый аж кап-один, причем с самой "моржихи", видели ребята, как он с борта сходил; а второй вообще со звездами в петлицах, гэбэшный генерал, но он в стороне стоял, смотрел. И спрашивает меня кап-один: "Ты такой-то?" — и фамилию мою называет. Так точно, я! "Ну, так ты мне и нужен — ты ведь на историка учился? Вот, попали ко мне записи по этой части, мне заниматься недосуг, а тебе должно быть интересно. Возьми — если свидимся после, расскажешь, как на твой взгляд". И еще совет дал: "Как война кончится, демобилизуйся и учись. Историком будешь", — тут он на гэбэшного посмотрел, тот кивнул благожелательно. А тот, с "моржихи", меня еще "профессором" назвал, шутя. Вот и думай, что это было?

— А записи о чем? — спросил юнга.

— Тебе не интересно: о древней истории, — ответил старшина. — Что-то о тюркских народах степи, кто у Каспийского моря жил, тысячу лет назад. И применительно к ним теория Сталина про этногенез и пассионарность. А язык простой и понятный, ну будто я сам писал!

— Отчего же не интересно? — даже обиделся юнга. — Я про историю читать люблю. Ты же сам, Николаич, мне советовал. "Заговор против Ольги", "Выиграть время" и про Полтаву, про Шипку — как этот Сербов пишет, вот кино бы снять! Дай после глянуть, любопытно же!

— Может, и дам, — сказал старшина, — только не потеряй и не порви: не книга, а листы, на машинке печатанные. Интересно все ж, кто писал? Но не скажет ведь тот капитан первого ранга, да еще и ГБ тут каким-то боком. А, ладно, до конца похода дожить еще надо, война ведь! Глянь, "моржиха" на погружение пошла!

— Интересно, против кого? — спросил юнга. — У немцев вроде флота на Севере уже не осталось. Снова лодки гонять?

— Адмиралам виднее, — отмахнулся старшина. — Раз пошла, значит, так надо. А куда и зачем, нам знать не положено. Может, союзникам помочь — что-то не везет им, лупят их фрицы, как нас в сорок первом. А вдруг и вовсе из Гавра в море скинут?

— Раньше мы в Берлине будем, — заявил юнга. — В кубрике говорят...

— Говорить много чего можно, — заявил старшина. — Главное, сломается немец или еще потрепыхается? "Пассионарных", как товарищ Сталин их назвал, там всех выбили, или еще остались? Если всех — то сливай воду: рассыпется Германия, как Пруссия перед Наполеоном. Но думаю, полгода, не больше, и кончится война. Может, к сентябрю уже — на гражданке будем и учиться сможем пойти. Или ты, Валька, в кадрах хочешь остаться?

— Не решил еще, — ответил Валентин Пикуль, пятнадцатилетний юнга Северного флота, пока еще не писатель, известный всему СССР и зарубежью. — Мне вообще-то в Ленинградское военно-морское училище предлагали. И на заводе здесь тоже интересно. Но и литература нравится очень — вот только разве на писателей где-нибудь учат?

Лазарев Михаил Петрович. Подводная лодка К-25. Баренцево море. Конец февраля 1944

"Прощай, любимый город. Уходим завтра в море".

Эту песню в нашей реальности, кажется, в сорок пятом написали — а тут уже по радио поют. И мы уходим — причем, по иронии судьбы, туда, куда не дошли в 2012 году.

После похода к Шпицбергену, стояли в Полярном, ожидая приказа — в Северодвинск, на завод. И состояние корабля беспокойство внушает, при такой интенсивности, из похода в поход, и разговоры были, причем вполне серьезные, что нас собираются на Тихий океан перебросить, когда там против Японии начнется. Подо льдами через полюс, а вот дальше будет огромный гемор, Чукотское море и Берингов пролив, уж очень мелководные они, зато многолетние льды туда нагоняет, даже не торосы, а мини-айсберги, сидящие в воде очень глубоко, так что внизу до дна остается лодке только протиснуться, а уж всплыть в случае чего невозможно никак. В океане подо льдом легче, там и глубина есть, и свобода маневра. Потому командиры атомарин, ходившие этим путем, бывало, в мирное время получали боевые ордена, а то и Героя — и ходили, в подавляющем большинстве случаев, летом, когда льды отступают на север.

Так и нам ожидалось — плановый ремонт с техобслуживанием, и где-то в августе, если, конечно, здесь, на северном театре, ничего не произойдет, выход на восток. Причем база для нас предполагалась не во Владивостоке, а в Петропавловске-Камчатском. Поскольку свободный выход в океан — а японский флот пока что очень силен, не успели пока американцы его проредить. Однако же в наших планах там — и Корея (вся! нет никакого договора о какой-то там параллели), и Южный Сахалин, и Курилы, и даже, возможно, Хоккайдо.

Эти оперативные планы я и обсуждал в Москве, в Наркомате ВМФ. Ну, и некоторые вопросы уже послевоенного кораблестроения — например, иным будет "проект 613" в этой реальности, совсем не копия того, какой я знал. Первое отличие — он гораздо крупнее, размерами приближаясь к "двадцать первой". Поскольку считалось, что будет действовать на более удаленных театрах, и даже в океане, пока не будут готовы атомарины. Что улучшило условия обитаемости, а также позволило разместить в носу не четыре, а шесть торпедных аппаратов. Второе — иная технология постройки. Подлинные "613-е" в этом отношении застряли на полпути, корпуса собирались уже из секций, но проверка швов была гидравлическими испытаниями, а не ренгеном, как у немцев — что не позволяло заранее насыщать блоки оборудованием и кабельным монтажом, а также устанавливать механизмы еще на стапеле. Может быть, это было и правильным решением, учитывая реальные возможности той судостроительной базы — но наше появление изменило ситуацию и тут: именно под наши нужды на Севмаше еще с лета сорок третьего успешно применялись ренгеновские аппараты контроля состояния материала и сварных швов. Третье — оборудование было также иным. Рыбинцы, еще в сорок втором обследовавшие вспомогательные дизеля "Воронежа", сделали чудо: если на первых двух лодках, строящихся в Северодвинске, еще предполагались моторы 37Д, то на следующих предполагался переход на многорядные "звезды". Аккумуляторных групп также было не две, а четыре, как на "двадцать первых". Совершенно другим было и электрооборудование, даже напряжение в сети другое, чем на "катюшах" и "щуках", новыми были гидро— и радиолокаторы, штатно появились "Буси" — приборы управления торпедной стрельбой, адаптированные как к обычным прямоидущим, так и к управляемым торпедам. И развернуть строительство таких лодок предполагалось, после завершения испытаний первых двух и внесения корректив, сразу большой серией — в знакомой мне истории "613-х" построили больше двухсот штук, здесь же, с учетом того, что предполагается задействовать и промышленность будущей ГДР, выйдет уж точно не меньше!

Ждал уже, что скоро домой, на север. И вряд ли мы выйдем в море до Победы — ну нет для нас там целей сейчас! За использование "Воронежа" как лодки-охотника Зозуля втык получил — расход ресурса атомарины дороже еще одного утопшего U-бота, и вообще, чем заняты силы ПЛО СФ? Так что — на север, на север, а затем на восток. И вдруг все завертелось!

Штабу тоже не позавидуешь. Ему ведь все обеспечить надо — чтобы мы, придя в Средиземку, были там не сами по себе, "морской волк", как в самом начале, одинокий охотник. Каналы связи — а это не только расписание радиочастот, надо на берег секретную аппаратуру перебросить, сжатие и кодирование из двадцать первого века — и все меры безопасности, допуски ответственных лиц, и организацию связи. Взаимодействие с нашей авиацией и флотом, который сейчас рвется из Эгейского моря мимо Додеканесов. Оперативная передача нам разведданных и руководящих указаний. Возможность для нас пополнить запас торпед или принять на борт иное снабжение, если возникнет необходимость. База, куда мы можем зайти, совсем уж в экстренном случае. И все это срочно — и если на севере нас уже хорошо знают, то с черноморцами мы не взаимодействовали никогда!