Только ты

Он всегда казался нерешительным. Мягким, безвольным человеком, для которого любое принятие решений, виделось сродни душевной муке или потере почвы под ногами. Я была отголоском его прошлой жизни, острым росчерком пера, однажды испортившим картину цельного натюрморта, и он долгое время предпочитал не вспоминать обо мне.

Первенец. Единственный ребенок. Дочь, рожденная в браке, оборвавшемся ночной аварией в то время, когда он еще мог любить. Так говорила бабушка, так полагала я, а как было на самом деле — не думаю, что когда-нибудь узнаю. Он бежал от меня, как чумной, вспоминая о дочери лишь в короткие визиты к матери, и я всегда знала, что нелюбима и нежеланна. Пустой формуляр человеческих отношений, который время от времени требуется заполнять вниманием. Коротким, как галочка или клик "ок!". Клик "ок!" в ответ на осторожное "папа?", и ничего больше.

С тех пор у моего отца было много женщин, уютных домов и теплых компаний, где-то далеко от меня в больших городах, но вот семья появилась значительно позже. Впрочем, когда я узнала о ее существовании, отец как раз успел отметить трехлетний юбилей своих отношений.

— Познакомься, Настя. Это — Галина Юрьевна Фролова. Мой официальный директор, а в личной жизни — жена. Она наслышана о тебе.

— Здравствуй, Настя.

— Здравствуйте.

— А это сын Галины Юрьевны — Стас, твой сводный брат. Вы с ним почти ровесники, Стас лишь немногим старше, так что мы с Галей очень надеемся, что вы подружитесь.

В ответ холодное молчание и мое робкое:

— Здравствуйте...

В ту осень дожди лили непрестанно. В нашем северном городке не было никакой возможности избавиться от холодной сырости. Она проникала сквозь стены и окна, забиралась под кожу и гуляла в крови хандрой пасмурного дня. Сначала заболела я, а после, когда погода расшалилась не на шутку, встречая прохожих ледяным ветром и снежным крошевом, с воспалением легких слегла и бабушка. В городе отца мы оказались вдвоем: она в больнице, а я — в новом красивом доме его семьи. Большом и просторном, неприветливом, так не похожем на нашу старенькую, маленькую квартиру в городке. То, что этому дому никогда не стать моим я почувствовала, едва переступив порог.

Они стояли в холле — мать и сын, когда отец, выпустив меня из машины, распахнул дверь и ввел свою дочь дом. Виновато передернув плечами, стянул с шеи шарф, опуская у моих ног сумку.

— Ну вот, Галя, мы и приехали. Моя Настя.

Моя Настя. Это был первый раз, когда я провела почти два дня рядом с отцом, пусть не в любви, но в относительной заботе с его стороны, и сейчас чувствовала, как под взглядом незнакомой женщины отец вновь отдаляется, улыбаясь ей куда охотнее, чем мне. Своей пятнадцатилетней нелюбимой дочери.

Мы всегда с бабушкой гадали: похожа ли новая жена ее сына на мою мать? На меня? Мне казалось, что да. Почему-то в это хотелось верить, глядя на родительские фотографии, где мать с отцом были еще молоды и счастливы. Но нет, действительность легко разрушила наши ожидания. Галина Юрьевна оказалась высокой, крупной и даже полноватой женщиной, со взбитой копной блондинистых волос. С волевым подбородком и взглядом валькирии. Когда этот взгляд остановился на мне — серый, немигающий, внимательно рассматривающий мое поношенное пальто, собственноручно связанную из старой бабушкиной кофты шапку и стоптанные в морозной слякоти нашего городка сапожки, мне захотелось съежиться под ним в комок и расплакаться от чувства одиночества и чуждости этому дому и этим людям.

Но вместо этого я раскашлялась, едва не потеряв сознание от неловкости и испуга за свою простуду, так не вовремя напомнившую о себе.

— Стас, принеси Насте воды. И помоги уже своей сестре раздеться, хватит стоять столбом!

Я помню эту фразу, сказанную хозяйкой дома, очень отчетливо, потому что это был первый раз, когда я отважилась поднять глаза на своего сводного брата. Не от смелости, а от страха, что он действительно решится помочь мне. Этот взрослый темноволосый парень, чей ледяной взгляд больнее всего резанул с порога. И который видел, я это чувствовала, меня насквозь.

Он стоял босиком у ступеней лестницы, сунув руки в карманы домашних брюк, и смотрел на меня холодными, неприветливыми глазами.

— Сестре? — темные брови взлетели вверх в искреннем удивлении. — Мать, ты шутишь? Не вздумай подобное сказать при моих друзьях. Батя, ты где ее откопал? Что, в приюте для беженцев прятал? У нее же взгляд побитого щенка!

Батя. Он называл моего отца батей, тогда как я боялась лишний раз обратиться к нему. Да, мой отец был тихим человеком и потому промолчал, недовольно поджав рот. Затрещина — крепкая, увесистая и звонкая прилетела сводному брату от его матери. А я все-таки расплакалась, потому что в этот момент поняла, как далеко отсюда мой дом. А еще, что мне абсолютно некуда идти.

Он все-таки помог мне раздеться, под напряженным взглядом родителей, негромко переговаривающихся в стороне, брезгливо стянув пальто с худых плеч. Думаю, в этот момент мой отец чувствовал себя так же неуютно, как я, но слова утешения предпочел сказать жене.

— Сапоги сама снимай, я тебе не нанимался прислуживать. И вот это старье, что напялила — тоже. Моя мать не экономит на отоплении, а у нас сегодня гости. Не знаю, почему батя не побеспокоился.

На мне был бабушкин кардиган — практичный, теплый, и совсем немодный. В нем я смотрелась особенно тощей, если учесть, что всегда была невысокой и щуплой. Но я бы сейчас ни за что не согласилась расстаться с ним, а потому только туже запахнула на груди толстый воротник, сняла сапоги и вновь уткнулась взглядом в обтянутую футболкой спортивную грудь сводного брата, не в силах дальше решиться ни на одно действие.

— И хватит уже реветь, скелетина. Все равно здесь тебя жалеть некому, — бросил зло на ухо, потянувшись рукой к моей голове, сдернул шапку... и заткнулся, когда по плечам рассыпалась непослушная, густая копна темно-русых волос, а я подняла на него глаза.

— Стас, покажи Насте, где у нас ванная комната, а после присоединяйтесь к нам с отцом на кухне — ужин стынет!

— Спасибо.

— Пошли уже...

Гостей оказалось четверо — семейная пара и двое детей-подростков, парень и светленькая девчонка, приблизительно моих лет. Да, вечер испытаний все еще продолжался, и Галина Юрьевна, увидев меня за спиной своего сына на пороге кухни, постаралась объяснить появление чужого ребенка гостям немного нервно и властно, словно ей кто-то собрался перечить:

— Настя. Дочь моего Гриши от первого брака. Вот, поживет у нас, пока свекровь не поправится. У нас места много, а в нынешние времена ребенка одного в городе оставлять опасно, мало ли что может случиться. По Стаське своему знаю: начудит будь здоров или еще ввяжется куда. В этом возрасте за детьми глаз да глаз нужен, и контроль!

— И что, Галя, ее мама даже не против? — это спросила незнакомая женщина, и все за столом сразу затихли.

— Нет у нее мамы, Вера. Только вот Гриша и бабушка.

Сегодня я понимаю, что подобный вопрос прозвучал бестактно. Что держись отец увереннее возле жены, никто бы его задать не осмелился, а тогда... А тогда он ответил, словно дочери не было рядом, бросив на супругу короткий взгляд.

— Да, Настя живет с моей матерью, ей так удобнее. Родной дом, школа, друзья, ну, вы понимаете... Пусть так и будет.

— Хорошо хоть не сирота, отец есть.

Да, есть. Это, видимо, понимали все, в отличие от меня. Но меня никто не спрашивал и разговор за столом продолжился. Этот день был слишком трудным, очень долгим и тревожным за судьбу бабушки, я просто не привыкла к подобному вниманию. Открытое и с виду дружелюбное, оно было равносильно пытке, и все время ужина я жалась к углу стола, царапая вилкой пустой краешек тарелки и кутаясь в кардиган. Стараясь не смотреть в сторону незнакомых подростков и своего сводного брата, не сводившего с меня серых неприязненных глаз.

Все закончилось часа через два, когда Галина Юрьевна, проводив гостей, одобрив суету мужа по уборке стола, сказала:

— Как видишь, Настя, дом у нас новый, только два месяца, как отстроили и переехали, не везде успели все устроить и сделать ремонт, так что поспишь-ка ты пока в комнате Стаса. Спальня теплая, с компьютером и ванной комнатой, думаю, там тебе будет удобнее всего.

Я даже не успела удивиться, как сводный брат вскочил из-за стола, едва не опрокинув стул.

— Что-о?! Нет, мам! Ты ведь не серьезно?! Это же бред!

Голос Галины Юрьевны прозвучал неожиданно строго, так, что даже я не усомнилась в ее решении.

— Еще как серьезно.

— Но, блин! Мам, это же моя комната! И мой комп, и ванная и вообще... Там все мое!

— Поговори у меня еще, собственник! Постыдился бы перед сестрой!

— Да какая она мне сестра...

Еще одна затрещина мачехе удалась на славу, потому что сводный брат сразу же замолчал.

— Да уж какая есть! Ничего! Поспишь в гостиной на диване! Ты у меня парень не хлипкий, не развалишься.

— Все равно комната — моя.

Они стояли друг против друга — мать и сын, а я даже не могла спрятаться за спину отца.

— Видно, недовоспитала я тебя, Стаська. Ты мне здесь истерики закатывать брось! Я этого не терплю! Так бы и взгрела охламона, так перед Настей за тебя стыдно. В этом доме из твоего — шкура, натянутая на задницу. Ты меня знаешь, не посмотрю, что вырос, перетяну ремнем так, что мало не покажется!

— Ну, спасибо, мама.

— Пожалуйста! И хорошо бы тебе почаще вспоминать о сыновней благодарности. Особенно, когда просишь деньги на новый телефон и новые шмотки.

— Гриша!

Надо же, отец все-таки оказался рядом.

— Да, Галя?

— Ты-то хоть чего пнем встал, Матвеев? Отнеси уже ребенку сумки наверх! Сколько можно дочь мучить!

Комната сводного брата оказалась на втором этаже. Я молча поднялась по лестнице следом за отцом и остановилась у порога чужой спальни, не решаясь войти. Впрочем, отец тоже замялся, не спеша отворять дверь.

— Как-то погорячилась Галя насчет спальни, — сказал неуверенно, шумно вздохнув, и посмотрел на меня с грустью во взгляде. — Ну да ладно, входи, Настя. Сказано здесь, значит, будешь обживаться здесь. С Галиной Юрьевной в этом смысле не поспоришь...

Он вошел, поставил сумку у двери, осмотрелся неловко по сторонам... Найдя нужным, включил верхний свет... и ушел, буркнув на прощание негромкое и смущенное: "Отдыхай".

Комната действительно оказалась теплой, как и говорила мачеха. После дня в переездах это ощущалось практически кожей. Небольшой, уютной, и какой-то новомодной для меня, пусть и не прибранной, в мальчишеском беспорядке. В старых сапожках ноги промокли, и сейчас, глядя на новый светлый ковер на полу, я вдруг огорчилась, что непременно его испачкаю, если войду. А еще подумала, что не смогу сапожки просушить, а значит, завтра в больницу к бабушке придется идти в мокрой обуви. Я все еще стояла на пороге чужой комнаты, не в силах до конца осознать все со мной произошедшее и набраться смелости войти в спальню сводного брата, когда моего локтя коснулась чья-то рука...

Это прикосновение, неожиданно-горячее, отозвалось испугом в каждой клеточке моего натянутого в тревоге и страхе тела. Прозвенело паникой в сердце, и навстречу мачехе, ее внимательному серому взгляду, я повернулась, вздрогнув в плечах, поймав ладонью крик на своих губах.

— Извините...

Она промолчала, но в комнату ввела твердо, обхватив пальцами тонкое запястье. Усадив на кровать, постояла надо мной и села напротив, отвернув от компьютерного стола сына вращающийся стул.

— Настя, послушай...

— Да? — От переживания и усталости меня начал бить озноб, но я все равно не могла оторвать руки от колен, чтобы обнять себя и хоть немного согреться. Борясь со стыдом и смущением, подняла на женщину глаза.

— Это ты меня извини, девочка. Не так следует встречать падчерицу, но такая уж у нас семья. Да и не умею я вот так, чтобы очень душевно... Все как-то с набега, с наскока получается, не как у людей.

Она замолчала, вновь рассматривая меня, затем громко вздохнула:

— Не понимаю, почему Гриша никогда не говорил о тебе? Не познакомил раньше? Неужели я сама упустила из виду?.. Иногда мне кажется, что я не знаю собственного мужа.

В пятнадцать лет услышать подобную правду от чужого человека так же больно, как в двадцать, поэтому я неловко пожала плечом и опустила взгляд, спрятав под ресницами непрошеные колючие слезы.

— Ладно, разберемся, Настя, ты не переживай. Главное, что теперь знаю. И на Стаську моего внимания не обращай. Разбаловала я его, сама размажорила. Один он у меня рос, без отца и бабушек. У меня работа, мне голову поднять некогда. Всегда все для него было: няньки, сады-репетиторы частные, школы спортивные. Одним ремнем и восстанавливала баланс воспитания. Зато как оттяну паразита по заднице, как шелковый ходит! По струночке! А здесь, смотрю, подзабыл, как надлежит с матерью разговаривать. Зато учится, слава Богу, нормально, не то что я в свое время. На будущий год вот планируем в ВУЗ технический поступать. Будем окончательно делать из Стаськи человека. Это я, девочка: ПТУ, рынок, жареные пирожки. Потом первый ларек, второй, третий... Точка общепита, первое кафе. Честно скажу: нелегко пришлось. Девяностые, разгул преступности, а я одна без мужа, еще и за ребенка в ответе. Даже не верится, через что пришлось пройти. Приходилось и в рукопашную за свое добро вступаться, и с братками стрелку держать. Зато сейчас собственный хлебозавод, первый на область имеется. Известная сеть пекарен. Новый завод вот в соседней области строю. Ну и еще кое-что в загашнике есть, конечно. Так что ты, Настя, если что надо, не стесняйся, скажи отцу, денег я дам. Просто мне не до того, понимаешь? Иногда к вечеру имени своего вспомнить не могу, не то что внимание семье уделить.

— Да.

— И наперед еще, что сказать хочу. Грубоватая я, знаю за собой такой грешок. Не приходилось с девочками дела иметь. Так что ты не обижайся, если невзначай обижу словом. Не нарочно это. Хорошо?

Я смотрела на женщину, до этого дня незнакомую мне, сидящую передо мной с прямой спиной и мужским взглядом во все глаза. И тянулась к ней, как тянется все живое к теплу. Еще неосознанно, но первый раз ей улыбаясь.

— Нет, не обижусь. Вы хорошая! — слова как-то сами сорвались с губ и не вернуть назад. Да и не хочется.

Она тоже улыбнулась — несмело и осторожно, как будто пробуя игру улыбки на своих губах. Встав со стула, подошла ближе.

— Стаська станет обижать, говори мне, — предупредила твердо. — Вообще-то, он парень у меня неплохой, но загонориться может. Договорились?

Я давно уже сидела, покашливая, и в ответ смогла только кивнуть. Днем я была у врача, но рука мачехи все равно опустилась на лоб.

— Нет, так дело не пойдет. Еще растемпературишься ты у меня к утру. Давай-ка, не стесняйся, колготки свои мокрые снимай и лезь в горячую ванную. А после спать! И не переживай, сыну сегодня сюда ход запрещен. А завтра мы вместе с новым днем подумаем, как быть.

Как быть — я не знала. Кровать сводного брата, как и вся мебель вокруг, показалась мне большой и удобной, не то, что старенький, продавленный диван в бабушкином доме. Но это была не моя кровать, не моя комната и не мой дом, и я, аккуратно сложив вещи на стул, свернулась калачиком на ее краешке, боясь помять свежие простыни. Чувствуя себя в чистой футболке сына Галины Юрьевны незваной и непрошеной гостьей. Однако же мои колготки сохли на батарее, теплый кардиган и платье висели на стуле... Мачеха оказалась права, горячая ванна согрела меня, и, несмотря на сомнения, я все же уснула, прикрывшись краешком одеяла.