Демаскировка

Гренцлин поморщился от неуместного слова.

— По сути да, ваша милость. Автокат был обязан казнить преступника, пусть и лежавшего при смерти, но этого не сделал. Лонная втулка с жалом не выдвинута, соответствующей раны на теле нет. Вместо того, чтобы действовать согласно прескрипту, машина легла на преступника, обняла его, а через несколько часов или дней — я пока не могу определить точнее — убила себя. Слила из атанора философский рассол. Насколько я знаю, клапан для слива может быть отворён, лишь когда заклинивает берилловые скрижали в закрытом положении; или же когда люциоактивный жар трансмутации настолько разгорается, что даже полное раскрытие скрижалей неспособно его угасить. В этом случае только слив рассола может предупредить вскипание и взрыв атанора.

Мордонд напряжённо внимал, пытаясь хоть что-то понять.

— Но перед нами не тот случай. — Гренцлин говорил скорее для себя, чем для него. — Перегрев машины оставил бы ожоги на лице покойного, чего мы не наблюдаем. In summa, произошло намеренное самоубийство. Тоже отнюдь не предусмотренное прескриптом, согласно которому автокат по совершении казни должен явиться к его величеству с отчётом о выполнении приказа. Даже если автокат нашёл преступника уже мёртвым, нарушение прескрипта всё равно налицо.

— Это ясно, — пробормотал Морбонд.

— Итак, окончательное решение за вашей милостью как высшей судебной инстанцией баната, но я бы рекомендовал прекратить дело об убийстве. Судить некого, убийцы убили друг друга, и причину мы вряд ли выясним. Что же касается странного поведения автоката... — Голос, плохо повиновавшийся ему, снова упал почти до шёпота, но Гренцлин не стал повышать голоса — барон его всё равно слушал с полуоткрытым ртом. — Если это результат ошибки, то non crimen est, но если выявится умышленное искажение прескрипта против королевского приказа, то налицо измена. Коронное преступление, лежащее вне юрисдикции вашей милости.

Как и ожидал Гренцлин, лицо барона мгновенно налилось кровью.

— Вот как, господин сыщик? Не выйдет! — Он уставил обвиняющий перст Гренцлину в лицо. — Я вижу вас насквозь! Хотите отстранить меня от расследования, а потом оклеветать, обвинить в помощи преступникам, осудить как тайного арродиста! А потом конфисковать мои владения и отдать на откуп какому-нибудь банкиру, который сунул взятку вашему начальнику! Я знаю, как делаются дела в Тайной коллегии, уж поверьте! Я не позволю вам это обстряпать за моей спиной! — Барон перевёл дыхание. Приступ гнева отпустил его так же быстро, как охватил. — Вы не убедили меня в вашей версии. Дело об убийстве не закрыто, и я здесь по-прежнему главный, это ясно, господин коллежский адъютор?

Гренцлин замахал руками.

— Конечно, ваша милость, конечно! Это ваше полное право!

Барон глянул на него с подозрительным прищуром.

— Так легко сдаётесь?

— Ваша милость, вы совершенно превратно трактуете мои намерения.

— Я не верю вам ни на грош. Нет, не лично вам! Не сомневаюсь, вы-то человек чести. Я не верю вашему малопочтенному учреждению... Впрочем, вы мой гость. — Морбонд скривился в символическом подобии радушной улыбки. — Не угодно ли проехать в замок? Полагаю, мы все изрядно проголодались.

Они спускались с полонины через тот же перевал. Солнце поднялось уже высоко, туман в ущельях растаял, и весь Леденицкий банат открылся перед ними как на ландкарте. Доломитовые скалы в гранёных, ломаных уступах вырастали из крутых склонов, заросших иссиня-зелёным можжевельником; ниже тёмные пятна елей перемежались с полупрозрачной весенней зеленью берёз; ещё ниже пестрели мелкие террасы каменистых полей, тянулись в небо дымки над тесно сбитыми деревнями из каменных хижин. Тропа, спускаясь, постепенно делалась всё менее горной, всё более лесной. Когда она, углубившись в берёзовый лес, влилась в наезженную колею дороги, Гренцлин нагнал барона.

— Позвольте... — начал он так тихо, что барон даже не повернул головы. Напряг голос: — Позвольте разрешить некоторое недопонимание, ваша милость!

— Разумеется, господин инвестигатор. — Морбонд был благодушен. Тени берёзовых веток с едва раскрывшимися почками неспешно скользили по его лицу.

— Когда я предложил вашей милости устраниться от этого дела, я думал о вашем же благе, поверьте. Судите сами, ведь когда до его величества дойдёт, что автокат не выполнил приказ — каковы будут политические последствия?

— Не знаю и знать ничего не хочу о вашей политике.

— Почему его величество всё чаще доверяет автокатам совершение казней над государственными преступниками? Потому что машина неподкупна, бесстрашна, не имеет слабостей и привязанностей, а главное — точно и беспрекословно исполняет приказы, включая самые щекотливые. Да, Гильдия заламывает безумные цены, с ней приходится делиться сокровеннейшими государственными секретами, но ради таких исполнителей его величество готов на всё. И вдруг выясняется, что машины исполняют приказы не так уж хорошо. И выясняется благодаря нам с вами. Теперь понимаете?

Кметы в драных свитках, нагруженные вязанками хвороста, с поклонами посторонились. Лес кончился, дорога вышла на простор долины, нарезанной каменными изгородями на распаханные участки. Скальный мыс выдавался из лесистого склона, как нос корабля. Из отвесных стен в диагональных пластах известняка и песчаника вырастал, как их прямое продолжение, Леденицкий замок.

Древний донжон возвышался на самом острие мыса. Редкие бойницы чернели в его песчаниковых стенах, над зубчатым парапетом верхней площадки развевался бело-синий флаг. Стены более новой постройки отходили от донжона, увенчанные фахверковой галереей под черепичной кровлей. Над коньком торчали колпаки дымоходов, ветер срывал с них курящиеся дымки.

— Продолжайте, — сказал Морбонд. Его, как видно, заметили в замке — на всю долину заревела сигнальная трембита, послышались голоса, скрип воротов, лязг мостовых цепей.

— Понимает ли ваша милость, насколько опасные сведения мы держим в руках? Когда его величество узнает, что машина алмехаников подвела, да ещё и в таком важном деле Арродеса... — Гренцлин замолчал, давая барону возможность самому прийти к выводу.

— Гильдии конец?

— Именно, ваша милость. И потому, полагаю, как только алмеханики узнают о происшествии в Летней башне, наши жизни повиснут на волоске. И в первую голову — жизнь того, кто возглавляет расследование.

Барон повернулся к Гренцлину.

— Вы пытаетесь меня запугать?

— Никоим образом, ваша милость. Просто хочу, чтобы вы лучше понимали положение.

— Благодарю, я понял. И я не отступлю. Пока не выявлена бесспорная измена, это дело в моей юрисдикции, и вы его не получите.

— Это законное право вашей милости, — сказал Гренцлин безразлично. — Но вы позволите мне — как советнику и помощнику, не более того — порекомендовать вам некоторые первоочередные меры?

— Слушаю вас, господин коллежский адъютор.

Они уже подъезжали к опущенному мосту замка, навстречу выбегали гайдуки в белых и синих полукафтаньях.

— Завтра или послезавтра приедет мейстер Суэво, алмеханик. Для всех нас жизненно важно, чтобы его величество всё узнал раньше него. Предлагаю вашей милости послать самого быстрого курьера в Винден, к провинц-куратору Клогге. У него есть почтовые голуби из личной голубятни его величества. Весть дойдёт до короля в тот же день.

— Благодарю, так и сделаю. Но вы должны будете показать мне письмо.

— Конечно, ваша милость. Оно никуда не уйдёт без вашей подписи и печати.

Вслед за бароном Гренцлин спешился. Подскочивший гайдук принял у него узду. Из-под воротной башни выходила молодая женщина, кутаясь в заячий полушубок поверх роброна из горчичного цвета камки. Сквозняк трепал выбившийся из пышной причёски локон светлых волос, щёки разрумянились от холода. В твёрдости и целеустремлённости её походки было что-то мужское, и это контрастировало с тонкостью затянутой в корсет талии, с фарфоровой белизной кожи. Придерживая узкой рукой в перстнях ворот незастёгнутого полушубка, женщина остановилась перед Морбондом и присела в реверансе.

— Господин барон...

— Госпожа баронесса... — Морбонд галантно взял жену за руку, поднял из приседа, запечатлел на пальцах поцелуй. — Позвольте представить нашего гостя, инвестигатора Тайной коллегии, коллежского адъютора... Гренцлина, если не ошибаюсь?

Баронесса перевела на Гренцлина взгляд. Её голубые глаза казались синими в тени длинных ресниц. Она улыбнулась и грациозно протянула руку к его губам.

— Севенна, баронесса Морбонд, урождённая графиня Тленикс. — Её пальцы подрагивали от холода. — Счастлива принимать в нашем доме доблестного слугу короля.

Гренцлин смутился. В тоне баронессы не было ни следа презрения к нему, "чёрному фазану", грязному шпику, разнюхивателю чужих тайн. Впервые в его жизни знатная дама приветствовала его как равного, как обычного королевского офицера. Конечно, он понимал, что за этим не кроется никакого особого отношения — Севенна попросту не знала, кто он такой, что такое Тайная коллегия и как к ней принято относиться у людей чести; ей забыли это объяснить, и подтекст в словах мужа ускользнул от неё. Гренцлин знал её печальную предысторию, он всё понимал, но всё-таки его до глубины души поразило, что прекрасная благородная дама заговорила с ним как с человеком... а Севенна Морбонд была прекрасна, теперь он видел это ясно как день. Поднесённая Гренцлину рука чуть вздрагивала в воздухе. Он спохватился, в почтительном поклоне схватил холодную хрупкую ладонь, коснулся губами пальцев, слабо пахнущих мятой.

— Минуту назад... — еле слышно проговорил он. Напряг голос: — Минуту назад я был слугой короля, но сейчас я лишь слуга вашей милости, ничей более.

Севенна удивлённо моргнула.

— Это правда? То есть... — Она глянула на мужа, будто прося помощи. — Простите, сударь, я ещё плохо разбираюсь в таких вещах: это надо понимать в прямом или в переносном смысле?

— В переносном, разумеется, — буркнул барон и взял жену под руку. — Господин коллежский адъютор просто попытался сказать любезность в меру своего умения. Пригласите его к завтраку и распорядитесь о жилье.

— Ах да. Простите, сударь. — Севенна обернулась к пожилому лакею: — Юрек! Проводи господина в гостевую комнату, ту что под леопардом, и затопи камин. Ждём вас к завтраку, господин Гренцлин. — И снова подарила ему улыбку, которая, как он совершенно ясно понимал, была лишь пустым знаком вежливости.

— 4

Однажды утром шестнадцатилетняя Севенна, графиня Тленикс, дочь графа Гамстербадского, вышла погулять в парк и не вернулась. Её искали по всей стране живой или мёртвой, искали даже алмеханическими машинами, что обошлось родителям в громадную сумму, да так и не нашли. А через месяц она появилась в том же парке. В том же платье, но с коротко остриженными волосами и шрамом на голове. Без памяти. Она забыла всё что знала — даже язык, даже лица родителей.

Севенну учили всему заново, как младенца. К счастью, она сохранила здравый рассудок и способность учиться. Родители, конечно, старались, чтобы никто ничего не узнал. Но всё равно пошли слухи, что молодая графиня обезумела, да к тому же лишилась невинности. Было ли то правдой, неизвестно, но слухи сделали своё дело. Севенна с детства была помолвлена с сыном маркиза Хартварда. Не без скандала, но Хартварды расторгли помолвку. За ними и другие достойные женихи стали обходить дом Тлениксов стороной.

Единственным, кто не побоялся сделать предложение, был барон Морбонд. Старик ниже родом и титулом, с детьми от первого брака, владелец клочка земли в горном захолустье — он не имел бы никаких шансов, если бы не случившаяся беда. Но Тлениксы от полного отчаяния согласились на этот мезальянс, и Севенна, во всём покорная родителям, подчинилась.

"Несчастной она не выглядит", думал Гренцлин, шагая за лакеем по винтовой лестнице и затем по открытой галерее над внутренним двором замка. Перед его глазами всё ещё стояло лицо Севенны, её внимательный взгляд, неуверенная улыбка, развеваемый ветром локон. По служебной привычке инвестигатор мысленно составлял её словесный портрет: "ростом около двух аршин с четвертью, волосы цвета льняного, глаза светло-голубые, лицо узкое, нос прямой величины средней"; он знал, что не забыл ни одной подробности, но его не покидало чувство, что чего-то не хватает, какой-то важной детали он не заметил или не запомнил, и ему всё мучительнее хотелось снова увидеть это лицо и теперь уже рассмотреть как следует, изучать и изучать, пока не найдётся эта неуловимая, но самая главная деталь...

Лакей впустил его в холодную полутёмную комнату, принялся разжигать камин, и Гренцлин заставил себя отвлечься. Выбросить её из головы. И, кстати, переодеться к завтраку. Когда в камине затрещали дрова, и лакей удалился, Гренцлин раскрыл саквояж и стал выкладывать чистую одежду на кровать. Переодевшись, он выкинул за дверь пыльные ботфорты и пропахшие лошадью дорожные штаны. Подошёл к ростовому зеркалу.

В мутной амальгаме отразился худощавый юноша с туго затянутыми в косицу русыми волосами, в долгополом сером сюртуке поверх голубого камзола и сорочки с кружевным галстуком, в серых кюлотах, застёгнутых на пуговицы ниже колен, в белых чулках и чёрных башмаках с латунными пряжками. Скромный, аккуратный молодой чиновник. Гренцлин впервые смутно ощутил, что в его облике чего-то не хватает — какой-то яркой черты, интересной детали? Хоть какого-то намёка на характер? Он развязал бант на косице, тряхнул головой, рассыпав волосы по плечам в романтическом беспорядке — да, стало лучше... Господи, как он может занимать себя такой чепухой! О деле, думать о деле!

Связано ли убийство в Летней башне и история Севенны? С ней что-то сделали, но кто — алмеханики? Арродисты? Кому могло понадобиться стереть её память? Или нечто извлечь из памяти? Что такого опасного или ценного она знала? Может быть, Арродес и его спутник шли именно к ней? Нет смысла гадать. Он не знает пока ничего достоверного. Но он выяснит.

В дверь осторожно постучали.

— Их милости изволят звать к завтраку, сударь, — сказал пожилой лакей.

— Да, сейчас. — Гренцлин ещё раз глянул в зеркало и зачем-то поправил галстук.

Стены столовой были по моде двадцатилетней давности затянуты жёлтым штофом, украшены оленьими рогами и разжигающими аппетит натюрмортами. Горел камин. Солнце ярко светило в окно. Барон и баронесса сидели друг против друга за небольшим столом, накрытым на три куверта. Севенна встретила взгляд Гренцлина всё той же милой, ничего не значащей улыбкой, и его будто пронзило тупой иглой безнадёжности. Как она нежна, как прекрасна! Как загадочно её прошлое! И ясно как день, что она никогда не будет с ним ближе, чем сейчас, никогда.

Перед Гренцлином поставили фарфоровую салатницу из гербового сервиза. Он взялся за вилку, но немедленно забыл про еду, когда Севенна спросила:

— Вы уже раскрыли это убийство, господин Гренцлин?

— Убийство? — Он положил вилку. — О да, ваша милость, здесь нет ничего сложного. Арродес и его сообщник повздорили, подрались, убили друг друга. Непонятно, правда, почему. И ещё непонятно другое... — Голубые глаза баронессы глядели на него с таким интересом, с таким всепоглощающим детским любопытством, что он с трудом заставил себя остановиться. — Но простите, ваша милость, я не могу разглашать все подробности.