Демаскировка

— Вы понятливый человек, господин Гренцлин. На редкость понятливый. — Алмеханик вздохнул. — Могли бы далеко пойти... Слушайте, зачем вы совершили эту глупость? Неужели ради женщины?

— Вам, вероятно, непонятны такие чувства. Но для нас, людей, они важны.

— Почему непонятны? Я тоже был некогда человеком. — Суэво дотронулся пальцем до своей груди. — Здесь тоже крутится лента с записанной памятью, и в ней немало любовных воспоминаний. — Он самодовольно улыбнулся. — Да и сейчас... Я, конечно, бесплоден, но вся оснастка при мне, и отменно работает на радость прекрасным дамам...

Гренцлин поморщился.

— Побойтесь Бога. Здесь не место таким речам... Впрочем, я так и думал, что вы бывший человек. Сколько же вам лет на самом деле?

— А вот это непростой вопрос. Я прожил сто сорок, но с вашей точки зрения, я ещё не родился на свет. Право же, вам лучше не задумываться над этим парадоксом.

— Почему же? Парадокс вполне разрешим. Вы прибыли из будущего?

Суэво глянул на него с удивлением и уважением.

— Не ожидал, что вы так легко додумаетесь до этой идеи.

— Motio transtemporalis? Идея не нова, мейстер. Тот же Арродес в "Theatrum naturae" предположил, что время есть поток эфирной субстанции в четвёртом измерении пространства. И что можно двигаться против его течения, если найти необходимую силу и точку опоры. Значит, вы у себя в будущем построили некий корабль, идущий вверх по реке времени?

Суэво помедлил.

— Не знаю, имею ли я право об этом говорить, но... чтобы рассеять взаимное недоверие... Нет, Гренцлин, это не корабль. По воле Троорла в нашем мире иногда возникают хрономалии, скажем так, водовороты на реке времени, которые могут затянуть пловца, но не утопить, а выбросить выше по течению. Мы научились предсказывать, где и когда возникают хрономалии, и рассчитывать, в какой момент прошлого выбрасывают. Так мы и попали к вам.

— Раз уж вы так откровенны, может, объясните и вашу цель?

— Некоторые научные открытия привели, вернее, приведут, к страшнейшему мировому катаклизму. Наша цель — предотвратить его, а ради этого — замедлить развитие науки у самых её истоков. То есть в ваше время.

— Придушить арродистов? Захватить монополию в науках и держать под спудом все опасные знания?

— Именно, Гренцлин. Вы просто невероятно догадливы. Может, догадаетесь и о причине моей болтливости?

— Я так скоро умру, что мне можно выбалтывать что угодно?

— На этот раз не угадали. Я же сказал, что самое меньшее несколько месяцев вы протянете. Я откровенен с вами, потому что хочу сделать вам предложение. Не от себя, от Гильдии.

— Я вас слушаю.

— Стать одним из нас.

— То есть?...

— Вашу личность перепишут на пергаленту и перенесут в машину. Внешний облик можно сохранить. Кстати, это означает избавление от люциевой болезни, да и вообще бессмертие.

— Предложение интересное. — Ни на секунду у Гренцлина не возникло желания его принять, но нужно было выяснить, чего хочет Суэво. — А что взамен?

— Сущий пустяк: составить правильный отчёт об этом деле.

— А, понимаю. Отвести от вас обвинения?

— Именно, Гренцлин. Мы-то с вами знаем, что в неполадке виноват король, он сам это знает, и скоро будет знать, что мы знаем. Он, разумеется, понимает, что вы не напишете этого в отчёте, и ждёт, что вы свалите всё на Гильдию. Вы, должно быть, уже сообразили, что король нас не любит, а он ожидает, что вы это сообразите и что пожелаете выслужиться, утопив нас. Даже если в вашем отчёте не будет прямых обвинений против нас, он ухватится за любой намёк, любую возможность истолковать его не в нашу пользу. Если будет публично объявлено, что Гильдия создала негодный автокат, это сильно ударит по нам — не смертельно, но сильно. Наши привилегии могут быть отозваны. Вы же будете осыпаны высочайшими милостями, но... ни бессмертия, ни даже лишнего года жизни король вам не даст.

Гренцлин понимающе кивнул.

— Могу ли я спросить, почему вы действуете в отношении меня не кнутом, а пряником? Да ещё и таким дорогим?

— По-вашему, это пряник?

— Ах, вот оно что! Ну конечно, вы намеренно подставили меня под люцию. Теперь вам кажется, что я у вас в руках. Отменная работа, просто отменная. Но что если я скажу нет?

— Вам не дорога собственная жизнь?

— Мне дорога собственная душа, мейстер. Душа, которую Господь создал бессмертной и без вашей помощи.

— Душа не существует вне вещественного носителя. Она бессмертна только в бессмертном теле. Впрочем, вы скажете, что это ересь. Хорошо. Тогда как насчёт баронессы?

Гренцлин насторожился.

— Что вы имеете в виду?

— Мы можем вернуть ей память.

— Что? Записать обратно на живой мозг?

— Не совсем.

Гренцлин встал. Хорошо, что лицо забинтовано и по нему не прочесть, как подействовали эти слова. Он сжал в кармане кассету.

— Я подумаю над вашим предложением, мейстер.

Он зашагал к выходу, не оборачиваясь. Суэво ничего не сказал вслед.

— 9

Дежурный гофмаршал в напудренном до снежной белизны парике и расшитой позументами ливрее с удивлением посмотрел на Гренцлина.

— Вы явились на высочайшую аудиенцию в маске, сударь?

Инвестигатор молча приподнял кожаную коломбину.

— Ах, вот как... — Гофмаршал с трудом удержал невозмутимое выражение лица. — Пожалуй, да, сударь. Вам лучше остаться в маске. Соблаговолите пройти за мной.

Они зашагали по галерее, увешанной батальными полотнами. Полуциркульные окна до пола смотрели в парк, на большие фонтаны.

— Приём начнётся в одиннадцать часов, — заговорил на ходу дежурный гофмаршал. — Вас вызовут по имени. Аудиенция продлится около пяти минут. Отвечайте только на вопросы его величества, сами вопросов не задавайте. Отказом на высочайшие пожелания не отвечайте. Выходя, не поворачивайтесь к его величеству спиной. — Они вошли в белую залу, полную людей. — Здесь я оставлю вас, господин Гренцлин.

В зале стояли группами и вполголоса переговаривались мужчины вельможного вида, все в париках и сверкающих золотом кафтанах с орденскими лентами. Гренцлин выглядел среди них призраком, живым трупом в его чёрном сюртуке, с чёрной фазаньей двууголкой под мышкой, в маске, да ещё и землисто-бледный и отощавший за два месяца люциевой болезни. Его сторонились. Разговоры затихали при его приближении. Всё это было привычно. Гренцлин почти не волновался. Должно быть, ещё и потому, что принял с утра десять капель опиума, просто чтобы заглушить неутихающие боли в животе.

— Коллежский адъютор Гренцлин! — раздался чей-то торжественный голос.

Провожаемый странными взглядами, Гренцлин направился к дверям с резными золочёными вензелями "W III".

Король Вратислав Третий стоял у окна, как на парадном портрете, на фоне искусно драпированной портьеры с геральдическими львами — низкорослый мужчина средних лет в чёрно-жёлтом полосатом дублете. Лицо монарха было невыразительным, белый шрамик стягивал угол слегка перекошенного рта в гримасу вечной скуки. Гренцлин отвесил поклон по предписанной форме — двууголка в левой руке у пояса, правая рука по шву.

— Ваше... — Голос, как обычно, подвёл его. Гренцлин заговорил громче: — Ваше королевское величество...

— Примите мою благодарность, инвестигатор, — произнёс король тихо, без выражения. — Вы заслужили её как никто другой. Я внимательно прочёл ваш отчёт. Расследование проведено не только блестяще, но и в высшей степени политически тактично. — (Гренцлин не мог понять, кроется ли упрёк за этой похвалой). — Вы избегаете однозначных выводов, но склоняетесь к тому, что виноваты не алмеханики, а арродисты? Что это они изменили прескрипт?

— Именно так, ваше величество. Я выяснил, что незадолго до смерти Арродес скрывался в монастыре святого Ирмерия. Один из помогавших ему монахов — бывший ученик Гильдии. Когда машина пришла в монастырь по следам Арродеса, то обратилась к этому монаху за мелким ремонтом, и он, злоупотребив её доверием...

— Да-да, я дочитал до этого места. Расследование будет стоить вам жизни, не так ли?

Гренцлин снова поклонился.

— Высшее счастие для меня — отдать жизнь на службе вашему величеству.

— Мне сказали, что врачи дают вам около месяца. Сильно страдаете?

— Опиум пока помогает, ваше величество.

— На что-то ещё надеетесь?

— Разве только на чудо, ваше величество.

— Знаете, как сказал один сочинитель: ещё не прошло время жестоких чудес, — загадочно выразился король. — Разумеется, казна покроет все расходы на лечение, и это меньшее, что я могу для вас сделать. Держитесь. Даю слово, что память о вас будет увековечена. Не смею более задерживать.

Вратислав Третий протянул руку для прощального поцелуя.

— 10

Лил дождь. С улицы донёсся окрик кучера, скрип рессор, плеск копыт и колёс по лужам. Карета остановилась по окном. Кто-то приехал в эту гостиницу. Может быть, и к нему в гости. Гренцлин был одним из немногих постояльцев "Бархатного Приюта". Мало кто решался жить рядом с ним — умирающим, да к тому же от люции, неведомого злого духа алмеханических волшебных машин. С него поэтому брали втридорога, но казна платила, а Гренцлину было всё равно.

Он лежал в липкой от пота постели и тупо смотрел в белый потолок, разлинованный чёрными балками. Ночная доза в тридцать капель ещё действовала, боль в животе почти не ощущалась. Что ж, вот он и прожил ещё одну ночь. Назло врачам он живёт уже пятый месяц. Может быть, ему даже стало лучше, он почти перестал кашлять кровью, но не стоит надеяться на чудо — ведь у него уже не раз бывали временные улучшения, а потом снова наступал ад... Ему было уже почти всё равно, выздороветь или умереть. Лишь бы всё это наконец прекратилось.

В дверь просунулась смущённая физиономия гостиничного слуги.

— К вам дама, сударь. Из благородных...

Севенна?! Господи, неужели? Гренцлин уже перестал надеяться увидеть её. Он задвинул ногой горшок под кровать, пригладил грязные поредевшие волосы, натянул на грудь одеяло.

— Проси!

Да, Севенна. Она вошла, еле протиснув юбки в узкую дверь, в дорожном замшевом казакине и шляпке с остро заломленным пером. Что-то в ней неуловимо изменилось. В улыбке, взгляде, румянце на щеках будто стало больше юности, в движениях — больше свободы... но духи всё так же пахли мятой, и всё так же выбивался из-под шляпки непокорный локон. Это была она, всё такая же нежная, прекрасная, недоступная... Увидев Гренцлина, Севенна не смогла сдержаться — на миг её лицо исказилось ужасом и жалостью. Но она заставила себя приветливо улыбнуться.

— Рада вас видеть, господин Гренцлин. Но как жаль, что при таких обстоятельствах!

— Ваша милость...

— Умоляю, молчите, если вам трудно говорить. Я пришла выразить благодарность и величайшую признательность... — Она приложила унизанную перстнями руку к своему сердцу. — Господин Гренцлин, я обязана вам всем. Я знаю, что вы пожертвовали жизнью, чтобы вернуть мне память. Я чувствую себя безмерно виноватой. Я не заслужила такой жертвы с вашей стороны. Я не знаю, чем смогу вас отблагодарить.

У Гренцлина потекли слёзы. Счастье. Острейшее счастье, равного которому он не испытывал никогда в жизни. Видеть её, слышать от неё такие слова... Он даже не мечтал о таком, даже не смел мечтать. Он хотел сказать, что её благодарность и есть высшая награда, что теперь он умрёт счастливым, но горло сдавил спазм...

— Знаете, мои родители были против, — продолжала Севенна. — Из-за детей. Ведь я теперь не смогу их иметь. Поэтому я колебалась. Но господин барон так настаивал... и я решила, что правильнее будет поступить по воле мужа. Ведь я была такой безвольной, такой пустой, безо всяких собственных побуждений... Вспоминаю себя тогдашнюю и ужасаюсь: как я жила? Будто какая-то пелена затягивала ум... Я тогда согласилась только чтобы угодить господину барону. Но не сомневайтесь, я и сейчас поступила бы так же. Я ни о чём не жалею. Да, я кое-что потеряла. Зато нашла себя. Вновь стала сама собой.

Севенна расстегнула бисерную пуговку манжеты.

— Помните?

Гренцлин кивнул. Слёзы так и текли по его изуродованному лицу.

Севенна поддёрнула рукав, обнажая руку до локтя, и подала ему.

— Потрогайте.

Он прикоснулся к нежной тёплой плоти чуть ниже локтевого сгиба и осторожно надавил. Сквозь мякоть слабых мускулов его палец упёрся в металл. Локтевое сочленение. Гидравлический плунжер.

— Они считали из мозга вторую часть моей памяти, — сказала Севенна, застегивая манжету. — Соединили обе части и записали сюда. — Она показала на свою грудь. — И теперь я помню всю свою жизнь. Теперь у меня есть детство. Да, я стала машиной, но клянусь, во мне сейчас больше человеческого, чем тогда. И всё это благодаря вам, господин Гренцлин. Всё благодаря тому, что вы пожертвовали собой.

Севенна наклонилась над ним, овеяв запахом мяты и дождя, закрыла глаза и коснулась его пересохших губ своими губами.

Люди и механизмы, живое и мёртвое, прошлое, будущее... всё стёрлось, всё стало пустыми словами, всё потеряло значение.

Севенна выпрямилась. Взгляд её затенённых ресницами голубых глаз стал значительнее, таинственнее.

— Я не могу вернуть вам здоровье, господин Гренцлин. Но я хочу скрасить ваши дни. Кто знает, сколько их ещё будет. Сделать вас хоть немного счастливее. — Она обернулась к двери и повелительно крикнула: — Венетта, войди!

И в комнату вошла вторая Севенна.

Точно такая же, но одетая в грубое саржевое платье служанки, чепец и деревянные башмаки. Её глаза были пусты. Они остановились на Гренцлине, и во взгляде не появилось ни страха, ни отвращения — будто копия Севенны не имела понятия о том, каким должно быть правильное человеческое лицо.

— Я назвала её Венеттой, — пояснила первая Севенна. — Это уменьшительное, меня так называли в детстве. Надо же было как-то отличать её от меня. Но вы можете называть её Севенной, если хотите... Венетта! Это Гренцлин — твой новый господин. — (Копия с безразличным видом поклонилась ему). — Ты должна служить ему и исполнять все его желания. — Она смущённо обратилась к Гренцлину: — У вас, наверное, уже немного осталось желаний... но она сможет за вами ухаживать, готовить еду...

Видя ужас на его лице, Севенна поспешила добавить:

— Не пугайтесь, господин Гренцлин! Она спокойная и послушная. Её уже научили немного говорить, работать по дому... Правда, она не очень хорошо соображает. Всё-таки два раза вскрывали мозг и соскабливали память, это не проходит совсем бесследно... И я, конечно, буду высылать денег на её содержание, здесь вам не о чем беспокоиться. Господин Гренцлин! Вы недовольны? Боже правый, а я ведь так надеялась вас обрадовать...

Он замотал головой.

— Нет-нет, ваша милость, это прекрасный, прекрасный дар... это так заботливо с вашей стороны... — Гренцлин закашлялся.

— Мне кажется, вы всё-таки недовольны... Вас смущает, что она ненастоящая, что она копия? Но ведь на самом деле она и есть оригинал, а копия — это я... Ах, господин Гренцлин, я надеюсь, вы быстро привыкнете. Венетта хорошая, очень услужливая. Если я обидела вас этим даром, пожалуйста, не вымещайте зло на ней...