Затерянный ад, книга 1-я

Машина потеряла управление, "просела", завиляла. Фрэнк вылез из машины, и с досадой обнаружил, что оба передних колеса пробиты, будто разрезаны острым ножом, хотя осмотревшись вокруг, не заметил ничего, что могло бы так пропороть шины. Чертыхаясь, быстро сменил обе покрышки, но потерял драгоценные секунды.

Пошёл на следующий круг, но вырвавшись из туннеля далеко впереди остальных, и вспомнил, что минуту назад услышал странный стук, будто на крышу машины упала шишка. Ему вновь пришлось остановиться. Интуиция не подвела, на крыше "присосалась" маленькая бомба. Грязно выругавшись, Фрэнк выбросил её в кусты, запрыгнул за руль, уже не видя, как бомба взорвалась, оставив воронку в полметра глубиной.

Фрэнк закончил гонку третьим, несмотря на катастрофическую потерю времени. Машина, его детище, идеально слушалась, словно обладала не только интеллектом, но читала мысли. Он ощущал с ней полное единение, проходя самые сложные повороты, шутя, что доставляло почти физиологическое наслаждение. И в то же время ему хотелось разогнать эту тачку и на предельной скорости разбить вдребезги о стену. Какая-то неведомая сила пыталась ему помешать. И бороться с этим, не было никаких сил, ни физических, ни моральных.

Фрэнк возвращался домой вместе с Роджером. Перед мысленным взором по-прежнему вилась извилистая с крутыми поворотами лента трассы, то асфальт, то грунтовка, глаза болели от ослепительного солнечного света. Он внутренне опасался, что Роджер опять начнёт капать ему на мозги, но тот хранил молчание, и на его лице не отражалось никаких эмоций.

Уже стемнело, зажглись фонари, заливая мягким золотистым светом сад. Фрэнк вошёл в дом, поднялся к себе, и с удовольствием вытянулся на кровати, не раздеваясь. Прикрыл глаза. По телу разливалась свинцовая, но очень приятная усталость. Раздался осторожный стук. Дверь, заскрипев, отворилась. Фрэнк открыл глаза, хотя прекрасно понимал, кого увидит.

Роджер устроился в кресле у камина и как-то странно посмотрел на Фрэнка.

— Зачем вы примчались на стадион? — проронил он без тени упрёка. — Я готов был выставить Корнуэлла.

— Он совсем мальчишка.

— Вы абсолютно не осознаете опасности. Безрассудны, упрямы до глупости.

Фрэнк привстал на кровати, подложив локоть, и бросил на него ироничный взгляд.

— Роджер, что вы переживаете? Если я погибну, это незначительно повлияет на дела компании. Я оставил вашим спецам такое количество документации, что вам надолго хватит для модернизации. Ваши машины будут лучшими.

— Меня это мало волнует.

— Да? А что вас волнует? То, что я так и не смог отключить камеры жизни? Поверьте, я много узнал о том, как они функционируют. И без меня есть, кому завершить дело. Вы сможете осуществить вашу месть.

— Я бы хотел, чтобы вы это сделали. Но вовсе не потому, что хочу осуществить свою месть. Вы в большой опасности. Если вы ликвидируете Райзена, у вас будет больше шансов выжить. Блейтон или Каваллини — мелкие сошки.

Фрэнк поморщился.

— Роджер, скажите, вы никогда не хотели покинуть этот город? Если я найду способ вернуться, вы могли бы поехать со мной. Я дам вам там всё, что в моих силах. Это ведь не альтруизм? Ответная благодарность за то, что вы сделали для меня. Нет. Не благодарность. Оплата.

— Я никогда не покину этот город. Я умру здесь. Рядом с моей женой.

— Роджер, вы могли бы взять её с собой. Уверен, наша медицина смогла бы вернуть ей разум.

— У меня никогда не было детей, — начал Роджер задумчиво, словно разговаривал сам с собой. — Лиз не хотела, я — тоже. Я считал, как Райзен, что воспитание детей — излишняя трата времени и сил на существ, которые не имеют права на любовь. Теперь жалею об этом.

Фрэнк понял, что хотел сказать Роджер, но лишь вздохнул. Это разговор его тяготил.

— Роджер, если перестроить камеры жизни, Лиз можно воскресить в том виде, когда она ещё не потеряла разум. У вас могли быть дети.

— Нет, — резко ответил Роджер. — И не будем продолжать эту тему.

Фрэнк улёгся на кровать, уставившись в потолок.

— Эти камеры жизни. У нас это называется клонированием. Только мы не научились возвращать к жизни взрослых людей. Но представьте себе эту технологию в действии? Увидеть вживую, как Паганини извлекает божественные звуки из своей Гварнери, как творит Рафаэль, поёт Мария Каллас, танцует Нижинский. А учёные, великие умы? Это был бы прорыв. Человечество сразу сделало бы огромный шаг вперёд. Все, кто не успел что-то сделать — смогли бы вернуться, и подарить миру свой талант вновь. А Райзен использует это только для себя. Эгоист.

— Разумный эгоист.

— Роджер, разве эгоизм имеет пределы разумного? Я не смог понять, где эти пределы.

— Потому что вы другой человек, чем он. Он не поймёт вас, вы не поймёте его.

— Но вы же, кажется, меня поняли?

— Как у вас с театром для мисс Веллер? — Роджер перевёл разговор на другую тему.

— Все нормально. — Через два дня премьера.

— И что она будет петь?

— Она выбрала Кармен.

— Для её меццо-сопрано подходит замечательно. А как обстоит дело с оркестром? Вы смогли найти подходящих людей?

— Роджер, вы не представляете, сколько в городе музыкантов, которых просто выбросили на помойку. Они готовы играть за сущие гроши, лишь бы работать! Скрипачи, пианисты. Роджер, я не понимаю. Они переехали в этот город, чтобы проявить свой талант, их растоптали, выбросили, как мусор.

— Смотрите, не надорвитесь, мой друг. Все равно помочь всем не сможете. Они начнут вас ненавидеть, так же, как и Райзена, потому, что кто-то останется без поддержки.

— Ну, хотя бы кому-то помогу. Я не бросаю им подачки. Даю работу. По крайней мере, не считаю их бездельниками и паразитами, как Райзен. Они просто не успели добежать наверх, потому, что у них не хватило наглости.

— Так везде в мире, мой дорогой. Не удивляйтесь. Разница только в том, что люди не могут уехать отсюда.

— Райзен сделал их заложниками своих идиотских принципов. И владеет их душами безраздельно. Создал, как Бог землю, где все живут так, как хочется ему.

— Корабль, на котором спаслись лишь лучшие, — добавил Роджер задумчиво.

— Лучшие? Правда? Я всё забываю вас спросить, почему в городе нет цветных. Ни одного. Райзен — расист?

— Да. Правда, он тщательно это скрывает. Знаете, что он говорил об индейцах? "Смысл их борьбы против белого человека сводился к тому, чтобы никто не нарушал их примитивного существования на земле, которую они даже не умели использовать. Белые люди имели право захватить этот материк, потому что несут цивилизацию отсталым народам". Райзен терпеть не может чернокожих, азиатов, мексиканцев презирает.

— Почему он не любит мексиканцев? — удивился Фрэнк. — Это они нас ненавидят. Мы оттяпали у них Техас.

— Мексиканцы поддерживали революцию в России, национализировали в тридцатых предприятия, принадлежавшие американцам. Хотя Райзен лишь выиграл от этого, — усмехнувшись, объяснил Роджер.

— Каким же образом?

— Продал мексиканскому правительству абсолютно бесплодный пустырь, выдав за богатейшие месторождения меди. Когда они пришли туда, то увидели лишь пару ржавых вагонеток. Он озолотился на этой операции. Большую часть своего состояния он приобрёл именно таким способом.

— Проще говоря, путём грязных махинаций, — усмехнулся Фрэнк. — И почему меня это не удивляет. Роджер, вы знали об этом. Как можно было называть другом такого человека?

— Дорогой мой, я не задумывался раньше об этом. Райзен обладал удивительным даром убеждать. Вдохновлял людей своими идеями. Затрагивал глубинные струны.

— Какие струны, Роджер? Подлость, жадность, равнодушие к людским страданиям? Эгоизм?

— Об этом никто не думал, всех восхищала его главная идея, Главная цель существования человека — стремление к личному счастью. Все мы хотим этого. В сущности, мы живём для себя. Я, он, и вы тоже. Вам доставляет удовольствие помогать. Вы же не просто так это делаете? Альтруизм — один из способов, который позволяет жить в согласии с самим собой.

— Только немного более сложный и извилистый, чем желание жить только для себя. Быть эгоистом проще, не надо напрягаться, отрывать от себя кусок. Райзен пытается убедить весь мир, что любовь к себе — высшая добродетель.

— Неуважение и нелюбовь к себе — источник многих бед. Люди с низкой самооценкой пытаются самоутвердиться за счёт других, и это приводит к большим проблемам.

— При чем тут низкая самооценка? Эгоцентризм и уважение к себе — это совершенно разные вещи. Тут такая же разница, как между гордостью и гордыней, между философией и идеологией. Ирэн как-то сказала, что Райзен никогда не сомневается в том, что он прав. Это корень проблем. Он поставил себя в центр вселенной и считает, что вселенная должна подчиняться его представлениям о жизни.

— Да, наверно, это так, — медленно проговорил Роджер. — Я вас совсем утомил пустыми разговорами. Завтра тяжёлый день. Вы посмотрели маршрут?

— Да, я там двести раз ездил. Жутчайшая трасса. Трещины, колдобины. Тоже мне — центр города, — продолжил он, усмехнувшись. — И не стыдно. Рядом с шикарными магазинами, дорогим ресторанам покрытие как после бомбёжки.

— Дороги ремонтировать не выгодно, мой друг. Вы сами это знаете, — объяснил флегматично Роджер. — А Райзен не вмешивается. Он считает, что бизнесмены сами должны прийти к решению сделать ремонт.

На следующее утро Фрэнк в прекрасном настроении приехал на стадион. Вдохнул свежего воздуха, и подумал, что это будет замечательный день. Залез под машину, помня наказ Роджера, проверил тормоза.

— Слыхал, трассу заменили? — услышал он чей-то хриплый голос.

— Нет. С какой стати?

— Говорят, Блейтон выпросил у хозяина. Умолял на коленях, — ответил тише первый через паузу.

— И на фига ему это? — равнодушно бросил второй.

— Блейтон в ярости, что Кармайкл обходит.

— Так у него такая тачка, — протянул второй с завистью. — Супер. Была бы у меня такая, я бы только на ней катался.

— Тебе на неё двести лет надо корячиться, — заржал первый.

Когда голоса утихли, Фрэнк в мрачном настроении вылез из-под машины и отправился в здание, где располагалась администрация.

— А, мистер Кармайкл, хорошо, что вы зашли, — с фальшивой радостью воскликнул Хартли, тощий субъект в наглухо застёгнутом костюме, привстав из-за стола, протягивая ему сложенный лист бумаги. — Я должен вам передать новый маршрут на сегодня.

— А если бы не пришёл, вы б меня с заезда сняли? — насмешливо спросил Фрэнк. — За то, что я к чёрту на кулички заехал?

— Ну что вы, — пробормотал тот растерянно, отводя глаза. — Мы бы обязательно вас оповестили. Как и всех. Все в равном положении. Остальным этот маршрут тоже не известен. Не только вам, — постарался убедить его Хартли.

Фрэнк тяжело вздохнул и поплёлся в гараж, забравшись на заднее сиденье, рассмотрел карту, и понял, что не имеет ни малейшего представления об этой трассе. Вместо центра города она проходила по заброшенному карьеру. Он достал карту города, и вспомнил, что здесь компаньон Блейтона собирался строить спортивный комплекс. В случайности Фрэнк не верил.

Фрэнк, искусав губы от напряжения, повёл машину на третий круг. Он уже изучил все повороты, выучил наизусть ржавые краны, экскаваторы, самосвалы, бочки, кучи цемента. Мелкий песок пробивался через щели, хрустел на зубах. Он не успел сменить покрышки, машина не слушалась, пыталась ткнуться носом. Просчитав всю ситуацию, Фрэнк вышел на прямую, щёлкнул рычажком нитро. Ускорение вжало в кресло, за окном все слилось в единую массу, машина взмыла, как ракета, пролетела сотню метров и приземлилась, присев.

Едва не выпустив руль из рук, Фрэнк с трудом вписался в поворот, и вырвался вперёд, увернувшись от несущегося на него лесовоза, вывернул руль вправо и понёсся на четвёртый круг. Свернув в узкий, каменистый проход, краем уха услышал, как что-то звякнуло о борт машины. В зеркальце заднего вида увидел, как Маранто пытается нагнать его, усмехнулся, заметив, как машина соперника вильнула и свалилась в кювет на выходе. Ушёл на последний круг.

Перед глазами вновь побежала трасса, асфальт, покрытый сеткой трещин, белая полоса разметки. Он хорошо помнил, что слева есть незаметный объезд, сложный, но если держать машину, то удастся выиграть несколько важных секунд. Машина прыгнула вверх, шлёпнулась со звоном об полотно, перед глазами понеслись высокие небоскрёбы из стекла и бетона, витрины магазинов, уставленные манекенами с роскошными нарядами.

Почему-то ёкнуло сердце, когда пролетел мимо одного, у которого разбил витрину, вытаскивая Дока и Майло. Машина вильнула вправо, мягко ударилась о выставленные стопкой покрышки, он ощутил, что двоится в глазах. "Твою мать, как спать хочется"

Руль начал выскальзывать из рук, ноги перестали находить педали, прошиб холодный пот. Вцепившись в руль, краем глаза заметил, как машины соперников обходят его с двух сторон, прибавил газу.

Рассекая воздух, спорткар помчался вперёд, как стрела, но будто норовистый конь всеми силами постарался вырваться из рук. Перед глазами поплыли цветные круги, сжав зубы, ощущая металлический вкус крови, выступившей из дёсен, удержал "скакуна", обошёл на крутом, под сто двадцать градусов, повороте Кеттлера. Дома, ограждения, столбы, автобусные остановки все слилось в единую, неразличимую серую стену, к горлу подкатила мерзкая тошнота, словно от качки на воде.

Роджер увидел, как на стадион влетела машина Фрэнка, опережая всех соперников, но не настолько, чтобы не проиграть на последних секундах. Вздохнул с облегчением, когда машина пересекла финишную черту. Фрэнк, пошатываясь, с трудом вылезает из машины. Ничего не понимая, он привстал со своего места. С нарастающим ужасом наблюдая, как Фрэнк, сделав шаг, рухнул вниз, на асфальт, даже не пытаясь смягчить удар.

Роджер быстро спустился вниз.

— Что с ним, Юргенсон? Почему он потерял сознание? Переутомление?

Юргенсон, покачав головой, осторожно подбирая слова, ответил:

— Не могу сказать, милорд. Очень странно. Это даже не обморок, скорее кома.

Лицо Роджера вытянулось.

— Из-за чего это могло произойти?!

Кажется, впервые он потерял самообладание.

— Не знаю, повреждений никаких нет. Только ссадины из-за падения. Но ощущение, что он в шоковом состоянии. Я бы сказал, так бывает от укуса чрезвычайно ядовитой змеи, гюрзы, к примеру. Дыхание поверхностное, пульс нитевидный, сердце еле бьётся.

Роджер взял Фрэнка за руку, ощутив ледяной холод, будто жизнь покинула тело.

— Его надо доставить в больницу, — сказал Юргенсон. — Вы слышите, милорд?

Роджер поднял невидящие глаза и твёрдо сказал:

— Нет. Ни в коем случае. Только домой.

Юргенсон хотел что-то сказать, открыл рот, но решил не спорить, и дал указание.

— Сэр Роджер, что случилось? — раздался рядом голос Райзена.