В десять с копейками, они бросили машину на глухой лесной вырубке и дальше пошли пешком через какие-то совершеннейшие буераки, а затем и по болоту. Шел дождь, то, усиливаясь, то, ослабевая, но, не прекращаясь ни на минуту, и стало совсем темно, но ни Лисе, ни Черту, ни Даме Пик это не мешало. Алекс же, который в этих обстоятельствах был совершенно бесполезен, потому что беспомощен, шел "на прицепе", ведомый неутомимым и безжалостным Чертом, уже вошедшим в боевой транс.

Миновав болото, они к полуночи вышли к двойному забору и контрольно-следовой полосе. Вокруг, насколько хватало чутья Лисы, не было ни одной живой души, ни по эту, ни по ту сторону границы. Тишина, нарушаемая лишь шумом дождя и скрипами деревьев в лесу, холод и мрак.

— Так, — сказала Лиса, останавливаясь. — Мы на месте. Собрались! Алекс, проснись, сукин сын! Ты держишь электронный забор и всю их связь. Пика, ты открываешь коридор, я веду Алекса и прикрываю всю группу мороком, а ты, Черт, наш авангард. Если, что, гаси всех!

Глава 5. Тварь (28 сентября — 1 октября 1999)

Ночью в баре Густава Блока нежданно-негаданно появилась Нора. Чел ее увидел, узнал, хотя прошло уже много лет, как она сюда не приходила, и послал Михеля с ней поболтать. Михель, не торопясь, доиграл партию, сбросил карты, и пошел к стойке бара. На Нору он наткнулся, разумеется, совершенно "случайно", когда уже возвращался за карточный стол со стаканом виски в одной руке и подносом с бутербродами — в другой.

— Вау! — сказал Михель, явно обрадовавшись встрече. — Нора, сладкая моя! Сто лет, сто зим!

— Привет, Михель, — Чел обратил внимание, что Нора держится несколько напряженно, что впрочем, ни о чем не говорило. Как он слышал, в Энгельсе, ей то ли ноги оторвало по самое "не могу", то ли еще как искалечило, но факт тот, что, как ни крути, девушка уже давно была не девушка, а бабушка-инвалид. — Как жизнь?

— Твоими молитвами, милая, — заулыбался Михель. — Солнце, океан, золотой песок. Ну, ты понимаешь.

— А то! — усмехнулась Нора. — И как они тебе?

— Кто? — Михель был, конечно, профи, но иногда удивительно тупил в таких вот быстрых диалогах с подколами.

— Ну, не знаю, — развела руками Нора, если и ставшая с их последней встречи на вид чуть старше, то все равно выглядевшая сногсшибательно. — Кто у тебя там, креолки или метиски?

— Ах, это! — заулыбался Михель, уже полторы недели прятавшийся в старом, еще при Гитлере построенном, канализационном коллекторе Мюнхена. — И те, и другие. Приходилось пробовать?

— Не, — плавно протянула Нора, упорно изображавшая в Городе лесбиянку, что, впрочем, могло соответствовать истине, а могло, конечно, и не соответствовать. — Я люблю белое на белом.

— Ты, что расистка, что ли? — без злобы спросил Михель, который на своем еще не слишком длинном веку успел побывать и буддистом, и коммунистом, и анархистом, но вот нацистом не был ни разу.

— Нет, Михель, — снова усмехнулась Нора. — Я эстетка. Ты Карла не видел?

Упоминание о Карле сразу испортило Михелю настроение, но Нора, судя по всему, ничего об этом еще не знала.

— Карл, — холодно произнес Михель. — Ушел к бундесам. Сдал всех кого знал и пошел служить в "Гестапо".

— Мне очень жаль, — сказала Нора сдавленным голосом. — Очень. Я просто давно здесь не была.

— Проехали, — пожал плечами Михель.

— А Рысь? — уже гораздо осторожнее спросила Нора.

— Убили в девяносто седьмом, в Клайпеде.

— Черт! — значит, и об этом, что, впрочем, не мудрено, она не знала тоже.

— Да, — кивнул Михель. — Мне ее тоже жаль, она была хорошая девушка.

— Вильма? — было очевидно, Нора перебирает тех, кто заправлял в Цитадели в ее время. Во всяком случае, тех, кого она, по-видимому, знала лично.

В ответ Михель только головой покачал.

— Дэн?

— Он редко теперь заходит, — объяснил он.

А она только взглянула Михелю в глаза, но ничего не спросила. По-видимому, и сама обо всем догадалась.

— Ирма?

— Не знаю, — снова пожал плечами Михель. — Люди разное говорят, но она больше не приходит. У тебя дело какое-то?

— Дело, — кивнула Нора.

— Тогда пошли за наш стол, — предложил он ей. — Там все свои.

— А пустят?

— Тебя пустят, — улыбнулся Михель. — Пошли!

Они вместе подошли к столику, и Михель, поставив поднос, и быстро взглянув Челу в глаза, кивнул на Нору:

— Знакомьтесь, ребята, это Нора. Лишнего сказать не могу, но она из наших, только ...

Он замялся, подыскивая подходящее слово, но Нора и сама умела говорить.

— Я на пенсии, — закончила она за него. — По состоянию здоровья.

"Спросить ее? — с неожиданной для самого себя тоской подумал Чел. — Только что это изменит?"

— Садись, Нора, — сказал он вслух. — Я Чел. Если ты помнишь Моцарта, то я кто-то вроде него.

Ну, что ж, он сказал достаточно, чтобы женщина поняла, с кем имеет дело. Она и поняла.

— Это хорошо, — улыбнулась Нора. — Если ты, конечно, не врешь.

И она вопросительно взглянула на Михеля, единственного, кого, как она полагала, здесь знает.

— Все верно, — кивнул тот.

— Здесь можно говорить? — Нора обвела взглядом сидевших за столом людей.

— Можно, — кивнул Чел. — Но не все.

— Ладно, — она достала из воздуха незажженную сигарету и прикурила от свечи. — Меня просили выяснить о возможности встречи с кем-нибудь из командиров Цитадели.

— Так у нас вроде не военный режим, — удивленно протянул Михель.

— Человек хочет избежать политических дискуссий, — объяснила Нора. — Человеку надо откровенно, — она подчеркнула это слово голосом. — Поговорить о деле.

— Откровенно, — повторил за ней Чел. — И человек этот, — он вдруг понял о ком они говорят и даже испугался такому совпадению. — И человек этот не уверен, что его примут с распростертыми объятиями?

— Ты прав, Чел, — кивнула Нора. — Там старая история, ты еще маленький был, когда все это случилось, но слухи, я думаю, живы до сих пор.

— Кто? — спросила Птица, до этого, как и все остальные, хранившая молчание.

— Цапля, — спокойно, не драматизируя понапрасну, ответила Нора.

— Ноги ее в цитадели не будет! — гаркнул Михель, выразивший, судя по всему, общее мнение собравшихся.

"И они правы, — признал Чел. — Кто не с нами, тот против нас".

— Цапля выбрала свою дрогу, — сказал он вслух. — Я уважаю ее выбор, но мне не о чем с ней говорить.

— Где ты был, герой, — сказала Нора, глядя на Михеля, но Челу показалось, и, вероятно, не зря, что говорит она сейчас именно с ним. — Когда Цапля с Десятником и Камилом грохнула весь штаб ГСВГ1 в Вюнсдорфе? А? В пеленки писал?

"А где был тогда я? — спросил себя Чел. — Тоже писал в пеленки?"

# 1ГСВГ — Группа Советских Войск в Германии, штаб которой находился в г. Вюнсдорфе, в сорока километрах от Берлина.

— Ну, мало ли что?! — окрысился Михель. — У Петена, между прочим, тоже заслуги перед Францией имелись, и не малые!

— Так, ты, сученок, Цаплю в коллаборационизме обвиняешь? — подняла брови Нора. — Я тебе, мальчик, вот что скажу. Домохозяек жечь куда как проще, чем одного Вальдхайма1 завалить!

— Ты хочешь сказать, что Цапля имела отношение к Брюсселю? — Птица от удивления забыла даже, насколько она крутая. — Ты это хочешь сказать?

# 1 Курт Вальдхайм (Австрия) (1972-1981 годы)

— Ну, учитывая, что физиономия Цапли уже красуется на всех углах, большой тайны из этого делать смысла нет, — пожала плечами Нора. — В семьдесят девятом, мы были там вместе.

— Снимаю шляпу, — сказала Птица, откидываясь на спинку стула.

— Это что-то меняет? — равнодушно спросил Витовт.

— Ничего это не меняет! — заявил Михель. — Карл вон тоже ...

— Цапля никого никому не сдавала, — осадила его Нора.

— Ну, да, — кивнул Годзилла. — Она всего лишь дезертировала, впрочем, как и многие другие.

— А ты чего бы хотел? — вкрадчиво спросила Нора, стряхивая пепел с сигареты. — Чтобы все собрались в колоны Und vorwДrts mit den Liedern? 2 Айне колонне марширен, цвайте колонне марширен ...

# 2 И вперед с песнями.

— Ты знаешь, сколько народу в Городе? — спросил Витовт. — Если бы все собрались ...

— Мы никогда не соберемся вместе, — тихо и печально ответила Нора. — Это фантазии, парень, опасные, беспочвенные фантазии.

— Кто бы говорил!

— Я, — чувствовалось, что Нора находится на пределе выдержки. — Я! Я, которая ... Впрочем, не важно. Я тоже сначала не хотела с ней говорить, и она, я думаю, не от хорошей жизни ко мне пришла. Но у нее есть дело, и я за нее прошу.

— Ты это ты, — начала, было, Птица, но Чел ее перебил, он уже все решил, хотя и не был уверен, что поступает правильно.

— Пусть приходит, — сказал он и посмотрел Норе в глаза. — Передай ей, что ворота ей откроют. И шепни мне, пожалуйста, ее псевдо.

— Спасибо, — Нора ответила ему твердым взглядом, в котором не было благодарности, но зато появилось уважение. — Кто-нибудь сможет поговорить с нею в двенадцать по Гринвичу?

— У нее форс-мажор?

— Я не знаю подробностей, — покачала головой Нора. — Но думаю, что да.

— Хорошо, — согласился Чел. — В двенадцать по Гринвичу в Цитадели. Пусть спросит меня или Людвига. Один из нас будет с ней говорить. Спасибо, Нора, приходи к нам еще. Приходи просто так. Придешь?

— Приду, — кивнула Нора, вставая из-за стола. — Спасибо.

Она нагнулась к его уху и быстро, но отчетливо произнесла имя.

— Рапоза, — сказала она, выпрямилась, и пошла прочь.

"Рапоза, — повторил мысленно Чел. — Рапоза, мать твою так!"

— Проснулся? — спросила Вики, когда он открыл глаза. — Как было?

— Никак, — ответил он, нехотя садясь в постели. Как ни странно, чувствовал он себя не просто не отдохнувшим, что было бы, в принципе, естественно, но напрочь разбитым. Разобранным на части, как любит выражаться Поль. И вот это было совсем неожиданно.

— Покатай меня на коленках! — шепотом попросила Вики и придвинулась ближе. Она была красивая, Вики Шин, и чертовски соблазнительная, и она уже давно, почти два года, была его женщиной.

"За все надо платить, — сказал он себе обреченно. — За привязанность тоже. Кто сказал?"

— Иди ко мне, — он легко, как ребенка, поднял женщину и перенес ее на себя. — Если тебе нравится лежать на камнях, то так тому и быть.

— Ха! — только и успела сказать Вики, но продолжить он ей не дал, закрыв рот поцелуем.

"Сент-Экзюпери, — неожиданно вспомнил он. — Бог ты мой! Это же было в Маленьком Принце!"

А между тем, руки его привычно действовали, как если бы были наделены собственным отдельным разумом.

"Вот именно, — подумал он, лаская кончиками пальцев ее затылок, и проводя другой рукой вдоль позвоночника. — В этом-то и суть. Из моего лексикона напрочь исчезли слова, обозначающие чувства. Разум, интеллект, а где же, помилуй мя боже, душа?"

Душа ... Если, конечно, ее не придумали попы, то его душа давно уже выгорел дотла, уничтоженная ненавистью и отчаянием. О, да! На этих кострах можно было жечь не только книги.

"Но что, тогда, осталось?" — кожа у Викки была шелковистая, нежная, скрывающая под собой упругую податливую на ласки плоть, и сейчас, всего лишь секунды спустя, после того, как он коснулся губами ее губ, трудно было уже сказать, что происходит между ними, на самом деле: для нее он старается, или для себя?

"Я чудовище", — сказал он себе, но не почувствовал ни раскаяния, ни обиды. Такие слова давно уже ничего для него не значили. По-видимому, человек, сознательно назвавшийся Тварью, заслуживал самого пристального внимания психиатров, которым, впрочем, дорога к нему была заказана. Другое дело, что он все это прекрасно понимал и сам, знал, что с ним происходит, но не имел сил остановиться и что-либо изменить. Это, как летишь под уклон, и знаешь, что впереди обрыв и полет в один конец, но падение имеет и свою собственную ценность, оно завораживает, увлекает, и тебе уже просто все равно, что там, в конце.

Два года вместе, много это или мало? Если говорить о какой-то форме семейной жизни, наверное, немного. А если о любви?

"А что, кто-нибудь говорит о любви?"

Кайданов вышел из душевой кабинки, быстро вытерся, взглянул озабоченно в зеркало, и решил, что сегодня может еще не бриться. Как ни странно, ему это даже шло, во всяком случае, так утверждали Викки и журналы для мужчин. Он пожал плечами и, как был, то есть, в чем мать родила, вышел из ванной и пошел в спальню одеваться. Вики чем-то гремела на кухне, но вряд ли готовила, во-первых, потому что делать этого не умела и не любила, а во-вторых, потому что ни он, ни она все равно никогда не завтракали. Однако одежду она ему все-таки приготовила, проявив обычную для нее заботливость.

Как ни посмотри, времени, чтобы узнать друг друга, им вполне должно было хватить, однако Кайданов не был уверен, что знает Викки достаточно хорошо, а прочесть ее мысли, хотя это, наверняка, было бы весьма любопытно, он просто не мог. И не кантовский моральный императив был тому виной, а тот простой факт, что Викки "не сканировалась". Абсолютное мертвое пятно, причем в прямом, а не в переносном смысле. Ее и детекторы-то в обычном случае с трудом брали, но если она хотела, то становилась и вовсе невидимой для любых средств инструментальной разведки, включая фото— и видеокамеры, ну а колдуны, не исключая Кайданова, ее присутствия не ощущали вообще.

"Человек невидимка, — он надел трусы и стал натягивать джинсы. — Фантом ... А она, она меня любит?"

Очень может быть, что и нет. Ведь вот только что стонала так, что стены, и те должны были покраснеть, а потом — без перехода и видимого напряжения — встает и идет заниматься совершенно другими делами, как если бы ничего существенного и не случилось. Такое может быть? Физиология это позволяет? Ответа на эти вопросы у Кайданова не было. Он даже не знал, если по совести, для чего она занимается с ним сексом. Потому что сама хочет, или потому что считает это правильным. Но правильных вещей в мире, как известно, пруд пруди: зубы, например, чистить, или чиновников убивать. Однако секс это все-таки что-то другое, не правда ли? Даже Кайданову иногда хотелось знать, что кто-то его любит по-настоящему, а не имитирует страсть. Но о Викки ничего определенного, кроме того, что они вместе уже почти два года, он сказать не мог.

Темно-синие джинсы, светло-синяя в белую полоску рубашка, серые носки и туфли, коротко стриженые темно-русые волосы, волевое "нордическое" лицо, чуть смягченное легкой небритостью ... Кайданов своей внешностью остался вполне доволен, такого мужчину ни в чем предосудительном заподозрить было невозможно. Его выдавали только глаза.

"Но глаза можно прикрыть очками ..."

Он поправил на носу очки в тонкой серебряной оправе и, сделав усилие, заставил свои глаза приспособиться к тем трем диоптриям, которые сам себе назначил. Покрытые светозащитной пленкой стекла на свету сразу же потемнели и его "мертвый" взгляд стал совершенно не заметен.