Марина
Я недолго пробыла в своих покоях. Казалось бы, только утром я еще чувствовала здесь все своим, родным, знакомым — а сейчас в гостиной казалось пусто и холодно. Я уже была чужой этому месту. И даже Боб, лениво и радостно гавкнувший со своего места, не сгладил это впечатление.
Мария, верная моя наперсница, даже лицом не дрогнула, узнав о том, что я переезжаю в Дармоншир, увидев брачный браслет на моем запястье и Люка, конвоирующего меня. Поздравила, как полагается, немного смущаясь и романтично вздыхая. А на предложение поехать со мной подумала и заявила:
— С радостью, ваша светлость. Вы же поднимете мне жалованье?
Клянусь, если бы она начала заверять меня в безграничной верности и обожании, я бы крепко задумалась. А подобная практичность как-то успокаивала.
— Конечно, — ответила я самым благостным и нежным тоном, — его светлость, мой муж, положит вам двойное. Он никогда не отказывает женщинам.
Марии хватило ума проигнорировать мой укол профессиональной улыбкой, а я почувствовала жгучий стыд. Что бы там ни было, негоже выставлять проблемы в отношениях перед слугами.
"Сначала думать, потом говорить, Марина. Думать. Думать".
Как будто это так легко. Я с шестнадцати лет это себе твержу каждый день. Кому-то боги дали сдержанности с избытком, как Ангелине, а у меня она набирается в год по капле и то путем невероятных усилий и самоконтроля.
Кембритч невозмутимо опустился в кресло, повертел головой, словно в поисках чего-то и вытащил из кармана пачку сигарет и зажигалку. Увидел мой свирепый взгляд...
— Извини, — сказал хрипло, пряча сигареты обратно.
Я, почти оскалившись, зябко повела плечами, отвернулась, трясущейся рукой открыла дверь и поспешила скрыться в спальне. Никотиновая ломка во всей красе.
Спальня встретила меня той же тишиной и отстраненностью, и я сняла украшения и платье, оставив его красным пятном на кровати, и тяжело опустилась на постель. Взгляд мой упал на мешочек с иглами — и тут меня как молнией ударило осознание, что не спаси меня Люк сегодня, я бы убила не только себя и ребенка, но и Полю.
О, боги.
Я обхватила себя руками и застонала сквозь зубы.
Я — чудовище.
Кажется, так я себя никогда не ненавидела.
Я вяло поднялась, пошла к гардеробу — выбирать себе более спокойный наряд... по пути глянула на себя в зеркало — живот был совсем плоским.
"А с чего он будет не плоским? Если зачатие произошло не больше двух недель назад?".
На бедрах еще виднелись следы крепких пальцев Люка, оставшиеся с выходных... и я, перебирая платья на плечиках, почувствовала такое отчаяние, что уткнулась лицом в одежду и застыла, пытаясь не заплакать. В глазах помутилось от острого чувства вины, от остаточного страха, от усталости, от горечи и разочарования. Как-то я внезапно потеряла контроль над жизнью и над собой.
Очнулась я от звука голосов за дверью. Скоро и сюда придут складывать вещи — и я быстро надела темно-синее платье, удобные туфли с пряжкой к нему и, прихватив мешочек с иглами, вышла в гостиную.
Мария развила сокрушающую скоростями деятельность, вызвав на помощь не менее десятка слуг, благо, они все были связаны магдоговором о молчании. Но это не мешало им бросать на меня взволнованные и любопытствующие взгляды. Ну и пусть. Хотя больше всего мне сейчас хотелось оказаться подальше от людей, забиться в какую-нибудь нору и там прожить лет сто. Но я светски улыбнулась Люку, подозвала Боба, потрепав подросшего пса по холке, и направилась к двери. Так мы и прошли в телепорт — я, мой муж и пес, которого он мне подарил.
У портала нас встречал Ирвинс. На лице его выразилась чудная смесь облегчения и некоторой опаски в мою сторону, и дворецкий поклонившись, объявил:
— Слуги готовы к представлению, моя госпожа, милорд.
Он нахмурился, бросил быстрый взгляд куда-то в сторону выхода из зала телепорта — и там раздался шорох, спешные шаги вниз по лестнице. Боб, радостно гавнув, сорвался с места и понесся за убегающим, кем бы этот бедняга ни был. Люк тоже посмотрел на двери, хмыкнул:
— Вы научились предугадывать мои приказы, Ирвинс?
— Стараюсь, мой господин, — скромно склонил голову пожилой слуга
— Вы поспешили. Марина, — он сжал мою руку, и неволей пришлось поднять на него глаза, — предлагаю отложить представление слуг на завтра.
— Спасибо, — проговорила я ровно. Лицо Ирвинса теперь выражало огорчение — но для еще одного длительного публичного действа я слишком устала.
— Оставьте телепорт рабочим, Ирвинс, — продолжил Люк, — и вызовите помощников — сейчас сюда начнут переносить вещи ее светлости. Все их нужно разместить в наших семейных покоях.
— Все сделаю, милорд.
— Где матушка, Ирвинс?
— В своих покоях, ваша светлость. Приказала ее не беспокоить.
— А Леймин?
— Ждет, пока вы его вызовете, милорд.
— Понятно. Ужин на двоих в мои покои, Ирвинс. Сегодня мы с супругой останемся там, пока семейные покои не приведут в порядок.
Люк кивнул и направился к лестнице, утягивая меня за собой. Я механически шагала следом, пока не запнулась и не выругалась самым неблагородным образом. Только тогда он чуть сбавил шаг.
— Я не хочу тебя оставлять, — сказал Кембритч, когда мы подошли к его покоям. Галантно открыл передо мной дверь. Я смотрела на стены, на пол — не на него. — Но мне нужно проведать мать. У нее сегодня... погиб на Холме Королей очень близкий человек. Затем я вернусь.
— В этом нет необходимости, — сухо ответила я, переступая через порог.
— Не глупи, Марина, — Люк взял меня за плечо, развернул, придержал, потому что я дернулась отодвинуться. Закрыл дверь. — Мы должны спать в одной кровати. Хотя бы сегодня. Ты же не хочешь, чтобы слуги шептались, что брак не консумирован? И потом очень удивлялись твоей беременности?
— Как удобно, — процедила я ядовито. — Как удобно всю жизнь игнорировать правила приличия, но использовать их сейчас, чтобы манипулировать мною. А то, что они будут шептаться о том, что ты привел сюда жену при любовнице, ты не подумал?
— Она мне не любовница, Марина, — с взбесившим меня терпением повторил Люк. — И уедет сразу же как поправится. У нее сильное обморожение.
Я рвано вздохнула и до боли сжала кулаки. Так она еще здесь?!
— Плевать. Ты с ней спал!— крикнула я.
— Это было давно.
— Когда? Месяц назад? Два? — презрительно бросила я и по вспыхнувшей в его глазах вине поняла, что, кажется, попала в точку. И снова дернула плечом:
— Не прикасайся ко мне!
— Марина, — он пытался говорить спокойно, но дыхание его утяжелилось, став нервным. — Мне нужна только ты. Разве ты не знаешь?
— Знаю, — прошипела я, сбрасывая наконец-то его руку. Схватила его за волосы на затылке, приблизилась почти вплотную и проговорила яростно прямо ему в лицо: — Но дело в том, Люк, что я безумная собственница. Твой чертов язык, твое тело, губы, — я перенесла ладонь на его губы, вжала с силой, — все должно принадлежать мне. Тогда и я твоя. Полностью. А если ты допускаешь к ним еще кого-то — ты мне не нужен. Убирайся!
Я оттолкнула его — очень унизительно, моя ладонь скользнула по его губам, его голова мотнулась назад — и он перехватил мою руку, сжал. Не больно, но чувствительно.
— Не нужно так со мной, Марина, — сказал он тихо. Я похолодела — зрачки его стали вертикальными, змеиными, и во рту мелькнули и исчезли клыки. Кембритч глубоко вздохнул, продолжил хрипло, немного шипяще. — Ты забыла — мое имя не Боб. Меня зовут Люк. Я вернусь сюда, и ты поужинаешь со мной. И потом мы ляжем в постель. Я не трону тебя сегодня, обещаю, но я обязан защитить тебя и ребенка от сплетен. Их и так будет достаточно. А завтра ты можешь переехать в семейные покои. По инляндской традиции мы можем жить отдельно, и я дам тебе эту возможность. Пока дам.
Он снова втянул ноздрями воздух, шагнул вперед, сжав меня за второе предплечье, уже до боли — коснулся губами моей шеи, вдохнул глубоко. Я застыла — потому что сейчас почувствовала, как он чудовищно силен, и с каким трудом пытается успокоиться. Мелькнула мысль ударить его, и по рукам уже потекло обжигающее пламя — но я стояла прямо, не дыша, словно сдерживаемая каким-то высшим инстинктом. И Люк, постояв так немного, потершись щекой об мои волосы, отступил, с трудом разжал пальцы, погладил мою сразу занывшую кожу.
— Я признаю твое право на обиду, — продолжил он уже нормальным голосом. — Я виноват, я оскорбил тебя, и сделаю все, чтобы ты снова стала моей. Но никогда, детка, никогда больше не смей обращаться со мной, как с лакеем.
Он ушел, оставив меня дрожащей от ярости, возбуждения и ошеломления. Кажется, сегодня мы оба поняли, что совсем не знаем друг друга.
Леди Шарлотта направилась к своим покоям в замке Вейн как только закончились самые сердечные прощания с гостями — что бы ни было, хоть небо падай на землю, а этикет и умение держать себя в высшем обществе никто не отменял, — и высокая делегация в сопровождении Люка и его молодой жены ушла в сторону телепорта. Графиня, оставив младших детей пить чай в гостиной, шла по длинным коридорам дворца ровно, стараясь не торопиться, сдержанно кивала на книксены служанок и поклоны слуг — и чувствовала себя так, будто несет тяжелый кувшин, полный едким и плотным, как ртуть, готовым перелиться через край горем. Стоит только чуть дрогнуть.
Луциус же наверняка знал, все знал. Сейчас вставали одна к одной все недомолвки и оговорки, и его спешка, и отчаянная страсть, и тоска в голубых глазах, и вина там же.
Одного он так и не узнал — что она его простила. Хотя наверняка понял.
Леди Лотта поднималась по лестнице, сжимая перила до белизны в пальцах, и думая, что нужно принять сердечное, потому что так сердце не болело никогда, и снотворное, чтобы заснуть, а дальше будет легче, лучше... но зайдя в свои покои, она не стала включать свет в спальне. Та была полна бесцветного серого сумрака. Графиня подошла к окну, глядя на бьющие в стекло косые струи бешеного ливня, приложила к стеклу ладонь и надолго замерла. Серо было за окном, серо в спальне, серо и бесцветно внутри. Душа выцвела в одно мгновение — когда прозвучали слова о смерти Луциуса Инландера. Любимого ненавидимого. Единственного.
Леди Шарлотта долго простояла так, наверное — вечность, и задохнулась, когда за плечи обняли знакомые руки, прижали к себе, выдохнула — сон, дурной сон! — развернулась. И наконец-то заплакала.
Это был Люк.
Он молчал, сжимая ее крепко, болезненно вздыхая, — выросший, любящий ее сын. До боли любимый ею, к стыду ее, гораздо больше, чем Берни и Рита. Растерянный и потерянный, и не знающий, что делать сейчас, и, вероятно, страшно опасающийся материнских слез, но пришедший сюда.
— Мне жаль, — бормотал он. — Жаль.
— Я не верю, — повторяла она. — Не могу поверить. Не верю!
И Люк снова растерянно проговаривал:
— Мне жаль. Жаль, мам.
Она горько улыбалась сквозь слезы и никак не могла остановиться — плакала, вспоминая сегодняшнее утро, и свое недоверчивое короткое счастье, и как не хотел Луциус уходить. Чувствовал же. Наверняка. Или точно знал?
Проклятая корона дважды забрала его у нее.
Все когда-нибудь кончается. И самые горькие слезы тоже. И силы. Леди Лотта, ослабев, почти повисла на сыне, и тот аккуратно усадил ее в кресло, налил воды.
— Оставайся здесь, матушка, — сказал он глухо. — Я не хочу, чтобы ты была в одиночестве. Прикажу Маргарете тоже остаться.
— Нет, — твердо ответила леди Шарлотта, хотя она так обессилела, что даже говорить было трудно. — Мне нужно попрощаться... увидеть все своими глазами. Я вернусь в Лаунвайт и доеду до Холма королей. А потом...мне нужно помолиться, Люк, побыть в одиночестве. Но я вернусь сюда. Больше мне там делать нечего.
— Я отвезу тебя, — Люк принял опустевший стакан, поставил его на тумбу.
— Нет, — еще тверже сказала мать. — Я возьму Берни. Ты должен быть с женой. Что ты еще там натворил, Лукас Бенедикт?
— Ох, мам, — сказал он хрипло, очень знакомым виноватым взглядом посмотрел на нее и склонил голову. И леди Лотта, снова задохнувшись от горя, встала, погладила его по волосам и мягко толкнула к двери.
— Иди, Люк. Иди. Я справлюсь, сынок.
Холм Королей был оцеплен, освещен прожекторами, и снизу, от дороги, было видно, как копошатся там люди, подъезжают машины следователей и медиков, подлетают листолеты спецслужб, как грузят найденные останки в спецавтомобили. Ураган рассеивался моросящим туманом, и водяная дымка, подсвеченная прожекторами, окутывала холм огромным сияющим куполом.
Леди Лотта, в плаще, темном платке и полумаске, выйдя из машины, в которой остался недоумевающий и встревоженный Берни, молча смотрела наверх — на белоснежные осколки, которыми был теперь усеян холм, и руины, в которые превратилась ранее потрясающая своей величественностью усыпальница. У линии оцепления графиня оказалась не одна: помимо зевак и возбужденных журналистов здесь собрались родные и близкие погибших, тихие, потрясенные. Те, кому повезло не присутствовать на церемонии. Большинство тоже было в полумасках. То и дело к кому-то из них подскакивал какой-нибудь бойкий репортер, совал в лицо микрофон, пытаясь вытянуть хотя бы пару слов. От журналистов отворачивались.
— Чудовищная трагедия, — патетично восклицала в камеру ведущая с одного из центральных каналов, — страна погрузилась в шок и скорбь. Глава управления безопасности лорд Розенфорд подтвердил гибель всех членов королевских семей Инляндии и Блакории за исключением княгини Форштадской, из-за болезни не сумевшей присутствовать на церемонии. Поиски исполнителей и заказчиков этого беспрецедентного преступления будут вестись до определения каждого участника... Как мы уже знаем, трагедия произошла и на Маль-Серене, взрыв был и в Рудлоге, и только по счастливой случайности никто не пострадал. Пока официально не заявлено о связи этих трех терактов. Когда состоятся похороны его величества и членов королевской семьи, сейчас неизвестно, но не раньше послезавтрашнего дня. После похорон и положенных дней траура состоится процедура божественного венчания на правление нового короля Инляндии из оставшихся аристократов первой крови...Сейчас начата работа по опознанию останков...
Из-за сверкания проблесковых маячков и вспышек фотокамер, выкриков журналистов, рева машин, взволнованных, пропитанных базарным любопытством шепотков зевак, горестного молчания родных и плотной пелены мороси стало не хватать кислорода, и леди Лотта, покачнувшись, упала бы на грязный асфальт, если бы ее не подхватил младший сын. Он неслышно вышел из машины и стоял за ней. И довез домой, и долго сидел рядом, ни о чем не расспрашивая и ухаживая за матерью, пока не убедился, что она выпила успокоительного и пошла спать.
Как быстро летит время, забирая то, что дорого. Вот и маленький Берни стал мужчиной, и его детство осталось позади.
Леди Лотта подождала, пока сын уйдет в свои комнаты и направилась в часовню, переодевшись в темно-фиолетовое платье. Вдовьи цвета. А незадолго до полуночи прямо в часовне появилась придворный маг Инляндии, леди Виктория. Вся посеревшая, выглядящая старше, чем обычно, с красными от недосыпа глазами. Она тоже еле держалась на ногах. Извинилась за поздний визит, облизнула сухие губы и попросила выслушать ее. И рассказала обо всем, что случилось под круглыми сводами усыпальницы. И о последних словах его величества.
