Но Полли не отказалась бы встретиться и с Игорем Ивановичем. Во-первых, Стрелковский тоже был значимой частью ее детства, многому научил ее, и она всю жизнь уважала его и тянулась к нему. Во-вторых, ей очень хотелось узнать побольше об их отношениях с мамой. Любопытно ведь! А в-третьих, в Иоаннесбурге оставались ее подопечная бабушка, Тамара Марковна, и Полина беспокоилась — продолжает ли Стрелковский навещать ее, — и собачий приют, которому очень нужна была помощь. И капитан Дробжек, у которой должен был родиться ребенок. А это значит, что у Полины будет еще одна сестричка. Или братик.
Может, позвонить сейчас и пригласить его с Люджиной в гости? Конечно, он очень занят, в Рудлоге тоже война, но, возможно, выделит полчасика...
Поля защелкала телефоном в поисках номера, и тут трубка завибрировала в ее руке. Звонила секретарь:
— Ваше величество, простите за беспокойство...
— Ничего страшного, беспокойте меня, пожалуйста, — поторопила ее Полина. Помощница ее, леди Мирьям, отличалась неспешностью и монументальностью, происходила из клана Бермонт и была дальней родственницей матушки Демьяна. И очень гордилась и королевой и своей должностью — так, что Поля и хотела бы кого-то порасторопнее, но рот не открывался ее уволить.
— К замку пришел шаман Тайкахе. Его приняли со всем уважением, предложили отдых и обед, но он отказался, сказал, что явился увидеть вас. Сейчас он во внутреннем дворе...
— Уже бегу! — радостно воскликнула Пол, действительно выбегая из спальни. Перед
дверями в коридор она все-таки вспомнила, что она королева, и полагается ей двигаться величественно и неспешно, и даже продержалась до первого этажа — но движения ее все ускорялись, и в зеленый, заросший лесочком двор, она опять выходила быстрым шагом. За ней спешили охранники.
— Здесь мне никто не навредит, — проговорила она, обернувшись у самого выхода, — оставьте нас наедине.
Гвардейцы неохотно остались у дверей — все восемь человек, и Поля, отвернувшись, воздела глаза к небу. У кого-то, похоже, паранойя.
Тайкахе, такой же морщинистый, черноволосый, маленький и старый, каким она его запомнила, сидел у края озерца, скинув свои шкуры тут же, на берег. Под ними он оказался одет в пеструю полотняную рубашку, вышитую красными оленями, синими зайцами и оранжевыми солнышками с веселыми лучиками. Шаман медитативно жевал табак и водил раскрытой ладонью по поверхности воды, а из нее, почти выскакивая на берег, тыкались к нему, мешая друг другу, карпы и форель. Издалека казалось, что вода кипит под его рукой. Поблизости прыгали по траве воробьи и синички, паслись каким-то образом расплодившиеся зайцы, что ухитрились уберечься от медведицы-Пол, и даже парочка маленьких диких поросят мирно лежала у бока старика, прикрыв в блаженстве глаза.
Полина поумилялась открывшейся пасторали, потом вспомнила, как она радостно ловит и рвет этих поросят и зайцев и немного расстроилась.
— Здравствуй, Тайкахе, — сказала она, подойдя ближе. — Я очень рада тебе.
Шаман поднял голову, довольно закряхтел — в лучах солнца лицо его расплылось в ласковой улыбке, узкие глаза в окружении лучиков-морщин заблестели. Рыбы в воде заплескали хвостами, уходя на глубину.
— И тебе здоровья, солнечная королева. Садись рядом, отдохни, а я посмотрю на тебя.
— Да куда ж больше отдыхать, — весело проговорила Пол, тем не менее опускаясь рядом на колени. — Я целыми днями сплю.
— И хорошо, что спишь, и правильно, — Тайкахе отцепил от пояса флягу, хлебнул из нее, покатал во рту жидкость с травяно-спиртовым запахом, и неожиданно цепко схватил Полину за руку, вжал палец в запястье, закрыл глаза. Подождал с полминуты, поцокал довольно.
— Ай, ай, хорошо на поправку идешь, душа обратно в теле прорастает. Дай вторую руку, медвежья жена.
Снова палец на запястье. От рук шамана шло тепло, как от печки. Или это Пол на солнышке пригрелась?
— Хорошо, — проскрипел шаман, отнимая руку. — Сильная женщина, крепкая. Пока твои якоря свои обеты держат, все хорошо будет.
Маленькая синичка прыгнула ему на плечо, и он аккуратно пощекотал ее пальцем, почмокал, смешно вытягивая губы в трубочку. Поля смотрела на него и почему-то на глаза наворачивались слезы. Старик, могущественный, но чистый и трогательный, как дитя, и одинокий в своем могуществе.
— Спасибо тебе, Тайкахе, — Полина погладила его грязную ладонь. — За то, что помог, и что на себя обязательство взял. Ты ведь мне вторую жизнь дал, впору тебя тоже отцом звать. Как мне тебя отблагодарить?
— Достаточно если ты будешь жить, — прошелестел шаман. — Боги не дали мне возможность иметь детей, но если бы у меня была дочь, я бы хотел, чтобы она была такой же сильной и смелой, как ты. Так что проживи жизнь хорошо, женщина-солнце, этого будет достаточно.
— А ты можешь сказать, когда я совсем вернусь? — осторожно спросила Пол.
Тайкахе недовольно покрутил головой, хитро взглянул на нее, как диковинная пестрая птица.
— Кто ж такие вопросы задает, кто ж удачу пугает, ай-ай, — он пожевал губами. — Когда вернешься — это никому не ведано, медвежья жена. Но если якоря твои крепки будут, если пришьют твою душу надежно к этому миру, то осенью прийду снова на тебя посмотреть. Есть надежда, что Великий Бер тебя излечит в свой сезон окончательно.
— Так долго еще, — разочарованно вздохнула Поля.
— Смерть куда дольше, — прошелестел шаман, и его черные глаза блеснули чем-то потусторонним, будто кто-то с того края посмотрел на этот мир. Стало жутко. — Не бойся, — проскрипел он, видя, как Пол поежилась. — Ты крепкая, якоря твои крепкие, любят тебя. А чтобы совсем уж не бояться обратно уйти, медвежат своему мужу роди. Дети лучшие корни и якоря, дети дарят людям бессмертие...
Полина опустила глаза. Весь месяц с ее пробуждения она была рядом с Демьяном, тянулась к нему, радовалась объятьям и осторожным поцелуям, и, просыпаясь, ужасно боялась, что его излечение ей привиделось, что сейчас откроет глаза — а он мертв.
Но стоило ему немного забыться, чуть только нежность начинала разгораться страстью, и поцелуи становились крепкими, а руки — ищущими, как ее сковывало страхом, хотя не было в прикосновениях мужа никакого намека на близость. Но ее телу и этого хватало, чтобы начать паниковать. Демьян отстранялся, и в глазах его плескалась вина, а Поля снова тянулась к нему, провоцируя, и снова глубинная память о перенесенной боли замораживала тело.
— Это ничего, — шептала она мужу, обхватив его и уткнувшись в плечо, — я привыкну, Демьян... пожалуйста, только не вини себя и не отдаляйся от меня, пожалуйста...
Но она никак не привыкала. И он старался не трогать ее больше. Может, прошло мало времени, или нужно было просто закрыть глаза и решиться излечить боязнь близости самой близостью...
— Всему свое время, — эхом ее мыслей откликнулся шаман. — И войне, и миру, и продолжению рода. Только любовь вне времени, солнечная королева. Любовь все лечит. А пока набирайся сил. И слушай меня. Слушай... слушай...
... в середине сезона Белого воскуривал я сто трав, чтобы весну выманить, дышал дымом, в котел кипящий смотрел, горькую воду пил, что вторые глаза открывает. Мало я в этот раз увидел, ибо неопределенно будущее Туры и слишком близка точка, в которую оно определится. А за ней — туман. Но не буду об этом, не твоя это печаль...
В дыме трав видел я образы грядущего, и гадал я, доставая из полного всем-на-свете мешка шесть вещей, и губы мои давали вещам этим название. Так достал я прядь волос твоего мужа, и тайное слово, что откликнулось на него, было "камень"...
— Что это означает? — Полю зачаровал размеренный скрипучий голос старика, и она слушала его, прикрыв глаза.
— Камень — это опора, медвежья жена, — бормотал старик, — камень — это надежность. Но это и безжалостность, солнечная королева. У всего две стороны, две, и сила может быть и слабостью...
Полина открыла глаза.
— Для чего ты мне рассказываешь, Тайкахе?
Старик заморгал, закрякал, хитро щурясь.
— Достал я из мешка-со-всем-на-свете и лоскуток от твоего полога, солнце Бермонта. И тайным словом твоим стало "милосердие"...
Шаман еще много говорил, выплетая кружево слов, и Пол казалось, что слышит она и запах дыма, и горькой воды, и слышит гортанное пение одинокого старика в яранге, выплетающее тайные слова. Он то рассказывал, как любит тундру в начале полярного лета, то говорил про духов, что приходят к нему, то вдруг принялся рассказывать сказки своего народа...
... На дальнем-дальнем севере, там, где госпожа Метель по полгода поет свои песни, а в небесах колышутся разноцветные сияющие занавеси, паслось стадо оленей. И такое большое было это стадо, что за спиной вожака его словно море с рогами расстилалось. Мудр был вожак, знал, где зиму лучше пережить, где мох вкуснее и вода целебнее. Но однажды гордый, но глупый олень возжелал власти и вызвал на бой своего вожака. Старый сильный вожак победил его, и пришлось оленю уйти в тундру одному. Он голодал и выбился из сил, и в начале долгой зимы не выдержал и пришел проситься обратно в стадо. Но вожак прогнал его, потому что не место в семье предателю.
Кое-как олень пережил зиму, скрываясь от госпожи Метели и господина Стужи, еле-еле спасаясь от волков и глодая замершие лишайники на камнях. Одиноко ему было и грустно. И однажды увидел он маленького олененка, что потерялся в тундре, и решил оставить его себе. Но олененок плакал, и дрогнуло сердце у гордого оленя, и привел он его обратно к маме, но сам не стал показываться на глаза вожаку. Олененок все рассказал маме. А второй раз увидел изгнанник, как от стада отбились несколько молодых олених. И опять решил завести их подальше и оставить себе, создать семью. Но пока мечтал он так, уидел, что к отбившимся оленихам приближаются волки, и выпрыгнул перед хищниками, и увел их в сторону, чуть не загрызли его. И оленихи, вернувшись, все рассказали жене вожака.
По весне пошла жена вожака просить госпожу Метель уйти в северные края, повыть лето над студеным океаном, принесла ей в жертву к сопке земляных орехов и сладких корешков, и увидела изгнанника, исхудавшего и одинокого. Пожалела его, вспомнила, что про него рассказывали, и, вернувшись в стадо, подластилась к мужу. Так вернулся глупый олень в семью, запомнив три вещи: власть хорошо, но близкие рядом лучше; гордость не согреет тебя в стужу, а бок близкого согреет; и добрые дела творить никогда не поздно...
Пол сонно улыбалась, глядя на блестящую на солнце воду.
— Тебе бы на природу выезжать, медвежья жена, там энергия чище, — ворковал шаман, — здесь-то тоже хорошо, но слишком уж много камня. Слушай Тайкахе — ходи в лес, там сам Великий бер тебя обнимает, жизнью заряжает.
— Завтрррра и начну, — пообещала Полина. Контуры тела ее поплыли, и она опустилась на траву уже сонной медведицей. А Тайкахе снова хлебнул из фляги, полез в сумку и невозмутимо начал расставлять вокруг королевы маленькие скляночки-баночки. И под внимательными, но почтительными взглядами охраны, вколол себе иглу в руку и долго еще колдовал над женой короля — мазал ее мазями, обвязывал цветными тряпочками, присыпал порошками и читал заклинания, потрясая костяными погремушками и гортанно выпевая свои песни.
Оююю... оююю... ойююю... ой... Спи, солнечная королева, спи...Крепкая жена у сына Хозяина лесов. Тот в горах врагов бьет, а медведица ему силы дает. Ойююю... ой... ойюююю... Так надо помочь им, подсобить, дополнительно душу закрепить, чтобы и у него, Тайкахе, душа была спокойна... Ой... ойююю... ой...Спи, названная дочь моя, спи...
Глава 21
Начало марта, Иоаннесбург
Его высочество Мариан Байдек возвращался по дворцовому парку с утренней тренировки. Было еще темно — но чувствовалось, что в Рудлог, во всяком случае, в его центральные районы, пришла весна. Пахло свежей, очистившейся от снега землей и влажным ароматом первоцветов, кое-где тянуло холодком от нерастаявших сугробов в лощинках, но ветер был теплым. Неподалеку басовито тявкали щенки, подаренные детям Кембритчем — их в это время выводили на прогулку, — от конюшен раздавалось всхрапывание лошадей.
Во дворце уже шуршали ранние слуги, приветствующие принца-консорта поклонами и книксенами, сменились гвардейцы, несущие службу на постах.
Мариан шагал по величественным залам к Семейному крылу и думал, насколько тише стало на королевской половине. Остались ведь только они с Василиной и дети. Семья разлетелась по другим странам, а кто-то и вовсе бродил сейчас в ином мире. Конечно, если все сложится удачно, сюда вернутся и младшие девочки, и Святослав Федорович, и покои старших сестер тоже всегда будут ждать хозяек. Но домом ни для Ангелины, ни для Марины с Полиной дворец уже не будет.
Хотя... Байдек покачал головой, проводил взглядом слугу, поднимающегося с тряпкой по приставной лестнице к золоченому светильнику на стене. Вот уж от Марины можно ждать чего угодно. Что она, что Дармоншир — два буйных характера, и вполне может случиться, что рано или поздно третья Рудлог вернется сюда. Эмоций в отношениях этих двоих через край, но хватит ли у них взрослости, чтобы не только полыхать, но и просто жить вместе? На свадьбе Марины Байдек невольно уловил несколько раз обрывки её злого шепота на ухо мужу — сказывался обострившийся семь лет назад слух. Только стойкость, с которой Дармоншир выносил выпады новобрачной, удержала Мариана от того, чтобы не потребовать у него объяснений, а у нее не поинтересоваться, не нужна ли ей защита и помощь.
А потом уже стало не до того. Сейчас же... вряд ли у них есть время и возможность ругаться. Сейчас у всего мира главная задача — выбить захватчиков и закрыть порталы.
В залах слуги выгребали золу с каминов, укладывали новые поленья, начищали решетки. Байдек с удовольствием принюхался. Во дворце последние несколько недель пахло почти как у них в поместье зимой — живым огнем: немного горьковатого древесного дымка, сухого раскаленного камня и железной окалины. Камины во всех залах спешно были приведены в порядок по приказу королевы, и теперь вотчина Рудлогов была наполнена тем самым особым теплом, которое дает только печное отопление. Придворные, конечно, недоумевали, шушукались и строили предположения, но в конце концов сошлись на том, что слава богам, внезапный каприз посетил ее величество не летом, а все еще зябкой весной.
Василина после ночного стояния у храма развила активную деятельность по поиску информации о родовых способностях. Смотрители, служившие еще при ее матери и намертво связанные договором молчания, перебирали записи предков в секретном хранилище в подвале дворца — искали упоминание об огненных духах и управлении пламенем. Но записей за тысячелетия правления Рудлогов было очень много, а нужных сведений — мало. Пылкие потомки Красного воина предпочитали писать о своих победах и политике, а не о личном, и только изредка в свитках проскальзывало что-то нужное.
— Вот закончится война, — сердито бормотала Василина, когда они с Марианом просматривали скудные находки: после первых дней поисков смотрители принесли ей всего два свитка и выписки из них на полстранички, — и я обязательно заведу тетрадь, куда буду записывать все, что узнаю о силе нашей крови. Чтобы мои потомки не мучались, как я. Записывают же кухарки рецепты, а чем это сложнее кулинарной книги?
