Обратимость

Шатенка пожимает плечами. Она щелкает тонкими пальцами по моему носу и усмехается:

— Импульсивная. Как я и думала.

Закатываю глаза и тяну Риту на кухню. Нам придется многое обсудить.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТЬ. 27.23.2.18.

Я крепко сжимаю в пальцах блокнот отца и думаю о том, что пару часов назад мне сказала Рита. Она не улыбалась, не пыталась сгладить ситуацию, не лгала, не выдумывала. Она просто посмотрела на меня и отрезала:

— Возможно, мы умрем.

И я ей поверила. И не потому что верю всему, что она говорит. А потому что осознала: придумать иной план, действительно, сложно. Напасть на Аспид — чистой воды безумство. Похитить Видалину и надеяться на то, что за ней придут сородичи — наивная чушь. Время поджимает, мы не в состоянии тянуть резину еще и еще, а вариантов попросту нет. Лишь тот, что сотрясает все мое тело — отдать записную книжку, предать невинных людей, но спасти отца; что тоже, кстати, не факт. Так как же поступить? Рита вдруг предложила атаковать. Вот так — просто. Отыскать логово венаторов, о котором среди подобных нам ходят лишь слухи, и убить их всех. Поголовно. Я выслушала ее и принялась рьяно отказываться: как же так, такой риск, такие жертвы. Мы не можем сражаться с теми, кто, возможно, сильнее нас, мы не можем идти наощупь, не можем убивать каждого, кто появляется на нашем пути. И я все говорила, говорила, говорила, плескала слюной в стороны, сопротивлялась, качала головой, пока вдруг не осознала, что других способов вроде, как и нет.

Я уже несколько часов не могу сомкнуть глаз. Лежу на жесткой кровати, слышу, как за окном завывает ветер, и мну уголки папиного блокнота. Неужели мне, действительно, придется смириться с тем, что люди пострадают в любом случае: или те, кто прячется от венаторов, или сами венаторы, или кто-то из моей семьи, близких или друзей. Я хочу сделать, как лучше, а выходит только хуже. Что за геометрическая прогрессия проблем? Напасть на Аспид — отлично. Но в таком случае, я должна справиться со всем в одиночку, чтобы эта дикая глупость не отразилась на Рите, на исчезнувшем Рувере или на моем брате. Однако при таком раскладе, на что способна я? Просто "я" против огромного клана убийц, оттачивающих свое мастерство на истреблении мне подобных чуть ли не со средневековья? Переворачиваюсь на другой бок и крепко стискиваю зубы. Нельзя сдаваться, нельзя. Нужно думать, искать выходы! Но у меня слишком мало опыта для принятия таких серьезных решений. И дело даже не в том, что я до сих пор боюсь использовать свою силу — что, может, и звучит странно. Дело в том, что я попросту не умею правильно вести себя в подобных ситуациях, когда кровь стынет в жилах, когда дико страшно, когда от тебя зависит очень много, и у тебя нет права на ошибку. Ни единого. На что способен неподготовленный человек в состоянии дикого безумия и паники? Надеяться на то, что страх разбудит в нем злость — слишком наивно. Что если нет? Что если он свяжет ему руки, как нити, пропитанные сывороткой Аспида. Что тогда? А тогда смерть. Вот так. Просто. По щелчку. И я не знаю, рассуждает ли в этот момент сидящей в моей голове эгоист, боящийся смерти и желающий жить. Но мне определенно кажется, что погибать — он не настроен. Не хочет. Правда, опять-таки: есть ли у него выбор?

Открывается дверь, и я недоуменно оборачиваюсь. На пороге Саша. Почему-то его волосы мокрые, будто он стоял под дождем добрые три часа.

— Что с тобой? — тянусь к настольной лампе. Рваные куски света падают на его недовольное лицо, и мне вдруг становится страшно. — Саш?

— Ты сделаешь, как я скажу.

— Что?

— Я хочу вернуть отца!

Он практически орет это, и меня пронзает ледяная, жуткая судорога. Испуганно прячу книжку под одеяло, встаю с кровати и стараюсь придать выражению лица невозмутимую решительность.

— Успокойся, — вытягиваю перед собой руки, — мы придумаем что-нибудь.

— Я уже придумал!

— Отдать блокнот — безумие! Ты же сам об этом знаешь.

— А кто сказал, что я собираюсь отдать им блокнот?

— Что? О чем ты говоришь? — язык вдруг начинает заплетаться. Странное чувство. Я хочу сказать что-то еще, но не могу произнести и слова. Так и стою, корчась и мыча, не в силах выговорить даже одной буквы.

— Им нужна ты. — Брат делает шаг ко мне навстречу. Меня интуитивно отбрасывает в сторону, однако ноги не сдвигаются с места. Колени вдруг подгибаются. Я абсолютно не понимаю, что со мной происходит и только и делаю, что смотрю в зеленые глаза Саши и неуклюже покачиваю головой туда и обратно, туда и обратно, словно болванчик. — Я отдам им тебя и дело с концом! И хватит! Мне страшно, мне жутко страшно, Аня!

Глаза у моего брата дикие. Я вижу в них огонь и несвойственную ему решительность. Что происходит? Почему он так говорит, почему кричит, и почему Рита еще не пришла мне на помощь? Я стою, будто парализованная, слышу тяжело сопение Саши, чувствую его горячее дыхание, и не могу даже пошевелиться! Даже рот открыть! Борюсь с собой. Крепко зажмуриваю глаза и отсчитываю до десяти. Паника должна разжать свой кулак, должна отпустить меня и позволить выбраться на свободу. Давай же. Давай! Успокойся! Возьми под контроль свое тело, свои мысли! Распахиваю глаза и вдруг к своему ужасу встречаюсь взглядом с дикими глазами Видалины. Они у нее красные. Алые. Женщина вскидывает передо мной руку с миниатюрным ножиком, верещит:

— Жечь их всех! — и проносится лезвием по моей шее.

Я подрываюсь в кровати с диким криком. Хватаюсь пальцами за горло и слышу грохот: папин блокнот валится с моих колен на пол.

— О, — только и тяну я. Растеряно заправляю за уши волосы и замираю: сердце стучит, будто сумасшедшее. Смотрю перед собой на широкое окно и едва ли сдерживаюсь от слез. Не знаю, почему. Мне просто вдруг становится жутко страшно. Втянув в легкие как можно больше воздуха, встаю с постели и стягиваю с плеч толстовку. Майка прилипла к коже. Кажется, я вспотела так сильно, словно, действительно, столкнулась лицом к лицу со своей психически неуравновешенной крестной. Выхожу из комнаты, плетусь по коридору и чувствую, как дрожат колени. Ненавижу сны, ненавижу отвратительно ощущение после них! Просыпаешься, понимаешь, что кошмар позади, что все закончилось, и все равно не можешь утихомирить в груди пульсирующий страх. В эти моменты я обычно чувствую себя слегка двинутой, ведь знаю — все в порядке, а внутри, так или иначе, испытываю изнуряющую дрожь.

На кухне горит свет. Вспоминаю сон и вдруг вся съеживаюсь, будто после удара в живот. Что если брат, действительно, способен предать меня? Тут же встряхиваю головой. Нашла о чем думать и чему верить. С таким же успехом стоит доверять предсказанию цыганки о моей скоропостижной смерти. Сонно отталкиваю от себя дверь, готовлюсь выслушать от Саши очередную порцию криков, как вдруг вижу за столом Рувера. Его одежда покрыта целым слоем грязи и пыли. Она порвана, стерта и висит на нем, как мешок из-под картошки. Сам парень сильно избит. Его лицо покрывают множества сочащихся порезов, синяков, однако меня так и прибивает к месту чувство странного облегчения, словно мои самые страшные опасения не подтвердились.

Вижу его, вижу, как он ест эту подгоревшую картошку, жадно проглатывает целые куски хлеба. И почему-то усмехаюсь:

— Проголодался?

Рувер одаряет меня секундным взглядом, отрезает что-то вроде "да" и вновь набрасывается на искусно приготовленные мной куски мяса. Я облокачиваюсь о столешницу и жду минут пять. Сама пытаюсь привести в порядок мысли, да и парню даю время вдоволь насытиться едой. Затем присаживаюсь напротив и спрашиваю:

— Ты где был?

— Бегал, — протирая рот, говорит Рувер. — А были варианты?

— Ты пропал почти надвое суток.

— И?

— И это странно.

— Что в этом странного, Аня? — на выдохе интересуется Рувер и вальяжно откидывается на спинку стула. Его губа разбита, но это не мешает ему одарить меня кривой ухмылкой. — Я же должен был как-то сгладить твои промахи.

— И поэтому исчез? — вновь начинаю заводиться. — Ты вытолкнул меня и Никку из переулка, а сам остался один. О чем ты думал? Тебя же могли убить.

— Могли.

— И это месть такая?

— Что? Я спас тебе жизнь.

— Знаю. — Хмурю брови. — Но ты не должен был этого делать.

— Не должен был, — соглашается Рувер и наклоняется вперед, — но сделал. К чему сейчас этот разговор?

— К тому, что я волновалась. — Признание само срывается с моих губ. Я ужасно злюсь на свою неспособность контролировать мысли рядом с этим человеком и опускаю взгляд вниз. Так и хочется прикусить себе язык, чтобы больше никогда не открывать рот в присутствии Рувера.

— Я могу за себя постоять. И не стоит обо мне тревожиться. Мои раны — сущий пустяк. А вот жизнь твоего отца — нет.

— Что? — поднимаю голову и придвигаюсь к парню близко-близко, так чтобы наши лица были практически на одном уровне. — Ты о нем что-то узнал?

— Женщина, ведущая венаторов, умна. Я хотел допросить одного из них, а в итоге наткнулся на груду трупов. Оказывается, у Аспида, как и у индейцев Майя, действует одно правило. — На лице Рувера появляется злая усмешка. — Кто бы мог подумать, что после поражения они приносят в жертву Богу даже своих воинов.

— Она их убила?

— Всех. До единого.

Ошеломленно горблюсь и вдруг вспоминаю, как Видалина ударила одного из охранников в лаборатории. Еще тогда она показалась мне жестокой. Стоит ли удивляться этому сейчас?

— Я понимал, что пустить слух о записной книге твоего отца не получится. — Продолжает парень. — Как это сделать, если всех претендентов твоя крестная благополучно отправляет на тот свет? И тогда я решил встретиться с ней лично.

— Что? — растерянно восклицаю я. — Ты спятил?

— Мы славно побеседовали, — отпивая чай, смеется Рувер, и я неожиданно понимаю, что раны ему нанесли отнюдь не венаторы, а сама Видалина. Как же он выстоял? Как выжил? Не думаю, что женщина, отнявшая жизни у собственных соратников, спокойно отпустила его домой. — Она назначила мне встречу.

— Встречу? Тебе? — я не могу сказать ничего путного. Просто смотрю на парня во все глаза и эмоционально передергиваю плечами. — Что?

— Обмен будет завтра. Возможно, это ловушка. Однако стоит хотя бы попробовать.

— Но подожди. Стоп. Все изменилось.

— Что изменилось? — в черных глазах Рувера застывает вопрос. Он сплетает перед собой синеватые от порезов и синяков пальцы, и вскидывает брови. — Меня не было день от силы.

— Два почти.

— И что теперь?

— Я не хочу отдавать книгу.

— Чего ты не хочешь? Ооо, мне послышалось.

— Ты был прав, — спешу оправдаться и неуклюже прокручиваюсь на стуле, — отдавать записную книжку венаторам — полное безумие.

— И ты поняла это только сейчас? — холодно спрашивает парень. — Теперь нельзя отменить сделку.

— С какой стати?

— Я дал слово.

Прыскаю:

— И что теперь?

— И то. Есть еще варианты?

— Да, Рита предлагает атаковать гнездо Аспида, и..., — вижу, как Рувер закатывает глаза, слышу его тихое рычание, и недоуменно кричу, — да ты же сам хотел, чтобы я передумала!

— Но не после того, как я договорился о сделке с твоей сумасшедшей крестной!

— Разве я могла об этом знать?

— Должна была, — взрывается парень и вдруг резко вскакивает из-за стола. Он подходит к столешнице, облокачивается об нее руками. Молчит и не двигается, только и делает, что тяжело, протяжно дышит.

— Я не хотела. Думала, так будет лучше.

Однако Рувер не отвечает. Все так же стоит ко мне спиной и не шевелится, вырубая расстояние между нами все больше и больше. Мне ужасно не по себе. Еще не угасла радость от того, что с ним все в порядке, как тут же мост, соединяющий наши мысли, вспыхивает и превращается в пепел. Я хочу подойти к парню, коснуться его спины, затянуть раны на его лице, руках и шее, но вместо этого сижу и пялюсь на свои кривые пальцы. И мне кажется, что ничего уже не будет хорошо, ничего уже не будет, как прежде. Если взволнован Рувер, если напуган он — дела, действительно, плохи. А это обозначает, что любой сейчас мой поступок бессмыслен и глуп.

— Сделка состоится, — неожиданно отрезает Рувер. Он не оборачивается, но я все равно представляю его крепко стиснутые зубы и холодный взгляд, — я попробую подделать записную книжку.

— Но мы...

— Нет никаких мы. Видалина назначила встречу только мне. И единственным человеком, прикрывающим мою спину, будет Рита.

— Что? Но я тоже должна пойти, — недовольно подрываюсь из-за стола, — речь ведь идет о моем отце!

— Я тебе все сказал.

— Ничего ты мне не сказал, — парень собирается уйти, но я грубо хватаю его за кожаную куртку и поворачиваю лицом к себе. Глаза Рувера чернее прежнего, однако, я не вижу в них былой злости. Почему-то на меня сваливается целая тонна волнения. — Что такое? Почему мне нельзя с вами?

— Потому что я не смогу выполнить все условия сделки, и это заметно уменьшит наши шансы на благополучный исход.

— Условия? — округляю глаза и непроизвольно выпускаю куртку парня из пальцев. — Ты пообещал ей что-то еще?

Он не отвечает. Смотрит на меня как-то странно, словно пытается запомнить каждый сантиметр моего лица, каждый локон моих волос, и это не просто сбивает с толку. Я вдруг отчетливо чувствую приближение дикой опасности.

— Что происходит? — не отрываю взгляда от парня. — Почему ты смотришь на меня так, будто прощаешься?

— Я не прощаюсь.

— Тогда что ты делаешь?

— Какая разница? — неожиданно отрезает ровный голос, и мы с Рувером одновременно поворачиваем головы в сторону выхода. — Главное, он знает, как спасти твоего отца. Что может быть важнее? — Рита стоит на проходе, крепко сжимает перед собой руки. Ее взгляд серьезный, обеспокоенный, чего не скажешь о позе и тоне, которым она старательно протягивает слова. — Выдвигаемся утром?

— Да. — Рувер отстраняется и больше на меня не смотрит. — Я тебя разбужу.

Он уходит, а я даже не знаю, что чувствовать. Интуиция определенно подсказывает мне, что грядет нечто плохое. Очень плохое. Но как я могу избежать этого, если не понимаю, о чем идет речь? Пронзаю сестру недовольным взглядом и спрашиваю:

— Зачем ты так? Я должна была с ним поговорить.

— А смысл?

— Что значит, смысл? Я не могу остаться, не могу пустить все на самотек. С какой вообще стати спасать моего отца пойдете только вы? Рита, ты ведь прекрасно понимаешь, как дико это звучит.

— Возможно, — она пожимает плечами. — Но он ведь сказал, что ты можешь пострадать, значит остаться — не такая уж и плохая идея.

Сначала хочу возмутиться, спросить, какого черта она вообще подслушивала наш разговор, но затем вспоминаю, что сама частенько занимаюсь этим делом, и усмиряю пыл.

— В любом случае, я не буду сидеть дома. — Решительно вскидываю подбородок. — Даже если мне грозит опасность, это ничего не меняет. Тоже самое можно сказать и о тебе, и о Рувере. О ком угодно! Никто не защищен!

— Но мы можем сражаться.

— Я тоже могу! Дайте мне шанс. Я ведь выстояла в лаборатории, справилась.