Вон, тот же Цезарь, описывая быт свевов, пишет: "Величайшей славой пользуется у них то племя, которое, разорив ряд соседних областей, окружает себя как можно более обширными пустырями. [Германцы] считают отличительным признаком доблести [данного племени] то обстоятельство, что изгнанные из своих владений соседи его отступают и никто не осмеливается поселиться вблизи этого племени; вместе с тем оно может считать себя [благодаря этому] в большей безопасности на будущее время и не бояться внезапных неприятельских вторжений"[169].
— Что ж, отвечу на этот вопрос. Войны, которые велись племенами, были, если можно так выразиться, гомогенными. Враждующие этносы не накладывались друг на друга. Племя либо защищало свою территорию от чужаков, не допуская их к себе. Либо же, захватывало чужую территорию, заставляя чужаков переселяться куда-то еще. Иначе говоря, племя не смешивалось с иными. Оно, либо не допускало их на свою территорию, либо выдавливало с занимаемой ими территории.
Совершенно иначе обстоят дела у "молодежных банд", которые оседают на заселенных территориях, формируя там гетерогенные общности. Общности, состоящие из победоносных пришельцев и подчинившихся им автохтонов. Именно из такой гетерогенной общности и вырастает Chiefdom, вождество, где социальную верхушку, будущую аристократию, составляет военный вождь, его ближники и дружина.
Разумеется, это относится не только к военным миграциям ариев. Аналогичные антропологические материалы получены, например, при исследовании африканских и южно-американских "вождеств". Так, французский антрополог Жан Пуайон, исследуя распределение властных позиций у африканцев народа Ашанти (Чад), обнаружил, что "во всех племенах туземцы используют различение автохтонного и пришлого населения"[170]. Причем, "Владетель Великого Маргаи" (верховный вождь) всегда принадлежит к пришлому населению, а "Владетель Маргаи Горы" (шаман) — к автохтонному. Иначе говоря, административно-правовая и военно-политическая власть находится у пришлых. А общение с духами земли — у местных, которые связаны с этими духами древними кровно-родственными узами.
Аналогичные наблюдения находим мы у Виктора Тэрнера. Исследуя племенную элиту народа Ндембу, он точно так же, как и Пуайон, обнаруживает два верховных статуса. Один из них — канонгеша — представляет верхушку военно-политико-правовой иерархии и принадлежит этнически пришлому населению. Другой титул — кафвана — концентрирует в себе управление религиозно-ритуальными практиками, амулетами и ведовством. Он принадлежит главе народа мбвела, который "после долгого сопротивления попал в зависимость к завоевателям лунда, предводительствовавшимися первым канонгешей"[171].
"В отношениях между лунда и мбвела, — пишет далее Виктор Тэрнер, — а также между канонгешей и кафваной мы находим привычное в Африке различение между политически и военно сильным народом и подчиненным ему автохтонным народом, который, тем не менее, силен ритуально"[172]. И это действительно привычное для Африки различение. Можно с ходу привести еще не менее полудюжины антропологов, которые получили аналогичные материалы и по Африке, и по Мадагаскару, и по архаическим структурам на других территориях.
Вот мы с вами и находим, наконец, этих чужаков, в противостоянии с которыми выкристаллизовывается феномен власти. Чужой, иной — это автохтон, на землю которого пришла вооруженная "молодежная банда". Убийство — это единственное, что она умеет делать действительно хорошо. Ведь годы, а то и десятилетия до этого она занималось только этим — "грабежами и разбоем".
Далеко в прошлом остались покинутые когда-то племена с их старейшинами и жрецами, совместно управлявшими жизнью общин. Далеко в прошлом остались законы, по которым эти общины управлялись. Оседающие на найденных землях, возможно, уже далеко не молодые "молодежные банды" знают теперь только одно право — право войны. И один инструмент реализации этого права — мучительство и убийство не подчиняющегося.
Вот и Цезарю, интересующемуся, по какому праву Ариовист мучает и убивает секванов и эдуев, тот простодушно отвечает: по праву войны! "Право войны таково, что победители распоряжаются побежденными, как хотят, и сам римский народ привык распоряжаться побежденными по своему произволу, а не по указаниям других"[173].
Убийство вооруженным пришельцем чужака-автохтона — реальное или возможное — становится тем фундаментом, на котором строится социальная структура образующегося из них вождества. Очень быстро эти убийства принимают ритуальный характер, регулярно напоминающий всем, кто есть кто в формирующейся социальной общности.
Так, известный синолог Л.С.Васильев[174], анализируя процессы формирования первой китайской государственности Шан-Инь, отмечает явные следы постороннего влияния. Ибо одним из ключевых культурных символов Шан-Инь является боевая колесница. И это в то время, как китайский неолит не знает ни колеса, ни одомашненной лошади. Зато Карасукская культура завалила весь южный транссибирский коридор каменными изображениями боевых колесниц. Доехав на них, в конце концов, и до китайского междуречья. К прозябающим там без всякой цивилизации неолитическим автохтонам. И вломив им не по-детски!
Налицо складывание той самой гетерогенной общности — из понаехавших на боевых колесницах победителей и побежденных местных. Формируется первое ранне-государственное образование Шан-Инь. И что же мы там находим?
а. новые типы построек: дома-дворцы, городские стены, мавзолеи
б. письменность
в. массовые человеческие жертвоприношения
Могилы шан-иньской знати просто завалены черепами. Их сотни, а в особо важных погребениях и тысячи. Заметим, что массовые человеческие жертвоприношения не свойственны были ни китайским неолитическим автохтонам, ни воинам-колесничим карасуксой культуры. Лишь после их торжественной встречи погребения новой знати начинают напоминать склады черепов.
Почему? Да потому, что возникающая при их встрече власть не может реализовать себя и утвердить себя иначе, чем через убийство местного — чужого. Власть — это и есть убийство, только в ряде случаев отложенное или нависающее над обществом как возможность. Возможность убийства. Потенциал убийства. Далее эта возможность кодифицируется, записывается — письменность-то ведь для чего-то изобрели! И вот вам уже свод законов. За что, как и по какому поводу будет происходить убийство.
Но законом это станет еще очень потом. А сейчас это просто ритуал, регулярно напоминающий, кто есть кто. Кстати, ритуальные жертвоприношения — это неотъемлемая часть культуры вождеств в любой части света, где мы только их ни находим. Инки, создающие свою империю под вопли регулярно жертвуемых аборигенов — мочика, чиму, наска, уари, чачапойя. Критяне-минойцы, с их ежегодными, собираемыми по всей Элладе, человеческими "подарками" Минотавру. Про Африку — вообще молчим.
Или вот — очень остроумное изобретение пришедших на Пелопонесс дорийцев. Устраивать массовые скучные ритуалы им, видимо, не позволяло знаменитое лаконское чувство юмора. Зато ежевесенние охоты подростков и юношества на "провинившихся" илотов — ахейских уже к тому времени автохтонов — очень приветствовались. Все получали море удовольствия. Кроме илотов, разумеется.
Убийство создает цивилизацию власти. Оно выстраивает вертикальную иерархию. Кто убивает — тот и наверху. Кого убивают — тот внизу. Убийство определяет горизонтальные границы новых социальных общностей. Эти границы теперь там, докуда дотягиваются мечи возникающей знати. Убийством проникнута поэзия новой цивилизации.
Гомера все читали? Что такое "Илиада", как не превосходнейшее описание многочисленных, весьма милых и крайне романтичных убийств? Или вот, почти две тысячи лет спустя, уже не у гомеровских ахейцев, а у совсем почти наших франков, как раз в это время потихонечку превращающихся во французов:
Мне пыл сражения милей
Вина и всех земных плодов.
Вот слышен клич: "Вперед! Смелей!"
И ржание, и стук подков.
Вот, кровью истекая,
Зовут своих: "На помощь! К нам!"
Боец и вождь в провалы ям
Летят, траву хватая,
С шипеньем кровь по головням
Бежит, подобная ручьям [175]
Красота! Вот она, жизнь-то!
Но это даже не главное. Главное в том, что теперь убийством проникнута вся мотивационная сфера человеческих общностей.
Спросите неолитического старейшину, почему каменный топор обкалывать нужно вот под этим углом, а не под другим? Он вам начнет рассказывать — почему и как, как кремневая кромка строится, где какая хрупкость, какого размера должны быть сколы и т.д. Мотивация, создаваемая старейшиной — как правило, практическая, идущая от опыта содержания трудовой операции. Кто застал еще русскую деревню и дедову науку — как траву косить, как коня запрягать — тот примерно представляет.
Спросите неолитического жреца, почему вот прямо сейчас нужно идти на поле и засевать его ячменем? Он ответит, что вот когда солнышко над той березой по утрам встает, да половина диска туманом закрыта, да птицы над горой большими стаями летать начинают, тут-то боги и хотят, чтобы люди на поля выходили. А если кота за одно место протянуть, богов не послушаться, то боги или засуху на поля пошлют, или ячмень до осенних дождей вызреть не успеет. В общем, мотивация уже посложнее, с богами вперемешку, но тоже все более или менее понятно.
А теперь спросите вождя или какого его дружинника, почему вы должны идти на его поле и там маис окучивать?
— Да потому, что я тебе пасть порву, паршивец эдакий! Моргала выколю! В угол поставлю! Если не пойдешь сию же секунду!
Такой становится базовая мотивация социального действия для большинства людей внутри новой цивилизации. Цивилизации власти. Таковой она остается и по сию пору. Если хорошенько порыться и очистить ее от наросшей за тысячелетия упаковки.
8. Запад Европы. Время сволочи.
Если мы с Вами, уважаемый читатель, заглянем в карту рейнского правобережья, начиная от устья, и километров на пятьсот вверх по течению, там, где вольно раскинул свои кроны Тевтобургский лес, то в I-II веках нашей эры обнаружим множество мелких племен, никак и ничем не прославившихся в германской истории. Какие-то Хамавы, Брукстеры, Херуски, Тенктеры, Хатты, Узипеты, Сигамбры ... — кого там только нет[176]! Из всех из них лишь Тенктеры с Узипетами в I веке до нашей эры отметились робкими попытками перебраться в Галлию. А когда Юлий Цезарь им навалял, то они укрылись у Сигамбров. Когда же Цезарь перешел Рейн, то все три племени попрятались в густых лесах так, что великому полководцу оставалось лишь плюнуть и вернуться обратно. Вот и все их исторические деяния.
А вот кого там точно нет, так это никаких Франков. Ну, нету Франков ни в первом, ни во втором веке нашей эры!
А вот если мы возьмем карту III века, то никаких Брукстеров с Херусками не обнаружим. Зато вся эта территория будет окрашена одним цветом с аккуратной надписью: "Франки". Мало того, в 50-х годах III в. полчища франков огнем и мечом проходят по Галлии и Испании, подвергая их разграблению. Уничтожают город Тарракон, захватывают корабли и перебираются на них в Северную Африку. Там нападают на город Тетуан, что на марокканском побережье, и тоже с удовольствием грабят. В начале 70-х — новое вторжение, и опять в Галлию. Теперь удар направлен на область Кельн — Тонгерен — Бавэ и на долину Мозеля. С огромным напряжением сил император Проб побеждает их и оттесняет обратно за Рейн. Как мы дальше увидим, ненадолго.
Кто такие эти франки, откуда вдруг взялись — не понятно. Не было, не было и вдруг — на тебе! Нет, в некоторых книжках осторожно предполагают, что франки — это племенной союз, составившийся из осколков этих самых племен[177]. Но нигде не написано, с чего вдруг племена жили себе, жили, а потому вдруг — раз, и вдребезги! На осколки! Из которых, непонятно с чего, вдруг вырастает племенной союз. Загадка прямо.
Теперь, внимание! Первое столкновение римлян с франками произошло предположительно в 231 году, когда расквартированный в Бонне легион I Minervia победил на Нижнем Рейне неких германских пришельцев. Имя их до нас не дошло, однако, ряд ученых предполагают, что это были именно франки[178]. Между тем, впервые имя племенного князя, возглавлявшего франкское войско, становится известно римлянам из сообщений о римском походе против франков 288 года под командованием императора Максимиана. Это этого князя звали Геннобауд, и именно его Максимиан "заставил подчиниться"[179]
Итак, прошло более 50 лет, случилось несколько кровавых вторжений, а имена племенных князей остаются неизвестными. И только через пятьдесят семь лет после первого столкновения удается узнать имя племенного князя. Чудеса, да и только! Спрашивается, куда смотрит римская разведка?
А, может быть, и нет никаких чудес? Если предположить, что никаких племенных князей поначалу и не было. Равно, как не было и никакого "племенного союза". А был общегерманский сброд вооруженных молодежных ватаг, собравшихся вокруг разнообразных "атаманов" и ищущих для себя "зипунов" за Рейном.
В этом мнении нас особенно укрепляет Георг Вебер, автор пятнадцатитомной "Всеобщей истории". Он любезно переводит на современный немецкий язык наименования всех этих так называемых "племенных союзов". И все становится на свои места. Вот что пишет профессор Вебер: "К середине III века германские племена между Эльбой и Рейном, до того бессильные и спивавшиеся, стали образовывать военные союзы. Так на базе древних племен, уже превратившихся в реликты и неспособных отразить наступление римской армии Германика даже после удачного истребления трех легионов Вара в Тевтобургском лесу, возникли новые этнические образования с условными названиями: франки — свободные, саксы — ножовщики, алеманны — сброд, свевы — бродяги"[180].
Прекрасные условные названия, не правда ли! Ну, то, что франки — "свободные", это вроде и так всем известно. Саксы, "ножовщики" — не очень хороший перевод. Скорее, просто "ножи"[181]. Алеманны, "сброд" — прекрасное название. В русском языке синонимом является еще и сволочь, то, что из разных мест сволокли в одно. Свевы, "бродяги" — тоже неплохо.
Выглядит крайне неправдоподобно, что племена "до того бессильные и спивавшиеся", вдруг образовали военные союзы. А вот сбежавшаяся оттуда с оружием в руках и в поисках лучшей доли молодежь, ставшая "свободной" от своих племен, старейшин, жрецов и т.д. — то есть франками — это весьма правдоподобно. "Свободные", "Бродяги", "Ножи", "Сброд" — нарисуй любое из этих название баллоничиком с краской где-нибудь в Бронксе, никто и не обернется. Подумаешь, еще одна молодежная банда о себе заявила! Фактически, это и были молодежные банды, только довольно крупные. И их было много.
Так что, насчет "военных союзов" уважаемый профессор, похоже, погорячился. Скорее, весь этот военизированный сброд напоминал нашу Запорожскую Сечь, где атаманы кучковались со своими ватагами, планируя походы за Рейн, за зипунами — либо самостоятельно, либо совместно с другими такими же атаманами. Вот поэтому и не могли римляне за пятьдесят лет узнать имя хоть какого-нибудь верховного вождя. Ну, не было у них поначалу верховных вождей. В лучшем случае, выборные "наказные атаманы". Фактически, это был не племенной союз, а — как пишет профессор Цоллнер — "группы разных дружин из самых различных племен"[182].
