"Беги, идиот" — застучало в голове. Вместо этого Привалов остановился. Во-первых, потому, что бежать было невежливо и смешно. Во-вторых, у него отнялись ноги.

— А вот и пришёл Саша, — Корнеев ухмыльнулся так, что у Александра потёк холодный пот по спине. — Очень я рад тебя видеть. По гроб жизни.

Ничего не понимающий Дрозд беспомощно оглянулся. Привалов сделал ему знак рукой — иди, мол, иди, потом догоню.

Корнеев заметил.

— Эх, — сказал он с какой-то задушевной тоской, — я бы вас обоих прихватил. Да вот беда, меня на одного только хватит. Мчись мухой, поганец, — посоветовал он Дрозду.

— В-виктор, — набрался смелости Дрозд. — Что с вами? Вы больны?

— А вот и неееет, — мерзкая ухмылка перекосила витькино лицо. — Это я раньше нездоровый был...

Привалову пришла в голову мысль, что Витька свихнулся из-за какого-то неудачного научного опыта. Мысль прожила ровно секунду: что-что, а техника безопасности у Корнеева всегда была на первом месте.

Он собрался с духом и сказал:

— Корнеев. Что тебе надо?

Глаза Витька вспыхнули.

— Смерти, — сказал Корнеев ласково. — Смерти твоей хочу. Как ты моей хотел. Только я сильнее. Капец тебе. Мы тебя тут породили, мы тебя здесь и убьём.

В этот момент до Привалова, наконец, дошло, почему Кристобаль Хозевич его так легко отпустил. Хунта уже вычеркнул его из числа живых — и просто подыскивал того, кто сделает это на самом деле. А может, просто проверял готовность давно назначенного и заранее приставленного к нему, Александру Привалову, исполнителя.

"Не могут же они" — пискнул голосок в голове Привалова — и потух, как сырая спичка.

Дрозд издал какой-то интеллигентный, беспомощный звук. Ему очень хотелось смыться, но приличия не позволяли.

— Иди, — сказал ему Привалов. — Беги! — заорал он, видя, что Дрозд мнётся.

Блондин в свитере отпрянул, споткнулся, испугался наконец, побежал. Удары ног отдавались в пустом коридоре — бум, бум.

— Благородненький какой, — ещё гаже ухмыльнулся Корнеев, перебирая пальцами в воздухе. — Чё, сучёныш мелкий? Помнишь, что с утреца было? Закончим дельце?

— Витька, — попробовал Привалов. — Ты хоть понимаешь, что тебя замагичили?

— Опять неееет, — ухмылка Корнеева растянулась на всё лицо, превратившись в оскал. — Меня размагичили. Намордник сняли. До чего хорошо... Я тебя, всегда любил особенно, Сашуля... Страшно тебе, падаль? С Родины на волю захотел? В беленькие-чистенькие? Мы вас, беленьких-чистеньких, в революцию душили-душили... кожу сдирали... глаза вилкой ковыряли... — он подходил всё ближе к оцепеневшему Александру. — В патоку шлёпнуть, в патоку, всё семя ваше резать, резать... Я сам подохну, а тебя не отпущу, выдрист, сучила... сволочь, вас всех нужно без конца убивать, без конца, резать, расстреливать, давить... В кипятке варить заживо, гнида барская!!! — внезапно заорал он. — Да погибнет моя душа с тобой, — начал он читать "самсоново слово", простирая руки. — Да погибнешь ты худой смертью...

Тьма начала сгущаться в коридоре, застя всё — воздух, шаги, голоса.

— Витька, ну зачем? — Александр решил попробовать ещё раз. — Ты же сам умрёшь.

— Да это разве жизнь... Да возьмут тебя силы злые, — в голосе Корнеева прорезалось настоящее ликование.

Тьма заклубилась вокруг Привалова. Он почувствовал, как оттуда, из тьмы, на него смотрят чьи-то безжалостные, голодные глаза.

"Господи, как же глупо" — успел подумать он, когда вспыхнула жёлтая молния и тьма разлетелась на клочки.

— Вот примерно этого я и ожидал, — сказал профессор Преображенский, стоящий у стены в свободной позе.

— Странно было бы сомневаться, — подтвердил Люцифер, удобно устроившийся на плече профессора.

Привалов понял, что он жив, и перевёл взгляд на Корнеева. Тот сидел на корточках и мелко-мелко трясся, скалясь. Сощуренные глаза его излучали чёрную злобу.

— Что они с ним сделали? — почему-то шёпотом спросил Александр.

— С цепи спустили, — сказал профессор.

Он сделал пасс и Корнеев застыл. Глаза его обессмыслились.

— Вот за это, — заметил Преображенский, — я их ненавижу больше, чем за расстрелы.

— Спорно, — не согласился Люцифер.

— Что с ним? — Александр никак не мог отвести глаз от Корнеева. Казалось, что даже лицо Витьки изменилось — почернело и как-то вдавилось в себя, сделавшись карикатурно-азиатским, обезьяньим.

— Вы видите перед собой, — сказал профессор тоном экскурсовода в зоопарке, — настоящего потомственного красного. Он же большевик обыкновенный в настоящем своём виде.

— Тот самый тип, — подтвердил Люцифер. Пёрышки его, однако, встопорщились.

— Большевик? — не понял Привалов. — Да Витька эту советскую власть матами крыл регулярно.

— Таким можно, — махнул рукой профессор. — Даже нужно. Злее чтоб были. Да и за дело. Советская власть их сдерживала. Собственно, вся советская культура на это работала — держать их в состоянии человеческом. Ну, относительно человеческом. Чтоб на улицах людей не грызли. Они ещё себя покажут, как отсекатель переключат. Кровью умоетесь, пока на них снова хомут не накинут.

— Нет, ну подождите, — Александру всё это не нравилось, хотелось возразить. — Витьке же учёный. Гуманист, — на этом слове Привалов всё-таки поперхнулся: чего-чего, а гуманизма за Витькой он и раньше не замечал.

— Гуманист... — профессор вздохнул. — Я уже говорил, что научной работе мешать нельзя, и я себе подобного не позволял. Но вообще-то... Вы, Александр, никогда не думали, что такое витькины занятия с точки зрения гуманизма?

— А что? Ну, живая вода, ну, рыба дохлая... Ну, допустим, жизнь у неё не настоящая... Но гуманизм-то при чём?

— А вы представьте себе вместо рыбы человека. Выпотрошенного. А ещё лучше — полусгнившего. Из могилки. Витькина вода бы на него подействовала?

— Н-наверное, — Привалова передёрнуло: до него начало доходить.

— Вы ведь по-английски читаете? — спросил сыч. — Как называется живой мертвец?

Александр не ответил.

— Зомби, — наставительно сказал профессор. — Во все времена создание зомби считалось одним из самых мерзких видов магии. Вот этим-то Корнеев и занимался. Точнее, разрабатывал технологию промышленного производства таковых.

Витька пошевелился. Преображенский просмотрел на него строго и тот снова застыл.

Привалов посмотрел на своего спасителя вопросительно. Реакции не дождался и тогда всё-таки сказал:

— Ну хорошо. А меня он за что? Раньше всё вроде нормально было?

— А вы его за что? — напомнил профессор. — Вы сегодня с утра пытались проделать с ним ровно то же самое.

— Достал, — признался Александр. — До края достал, сил никаких не было. Оскорблял, унижал. Я сорвался.

— Вот-вот. А с его точки зрения, это вы его все эти годы оскорбляли. Самим своим видом. Для него вы — белый. Белый значит чистый. Запуганный, заплёванный, глупый — а всё-таки из тойпороды. Не из чертей. А им надобно, чтобы все были черти. Ну, кроме их хозяев, хозяев они боятся и слушаются. Но хозяева-то нерусские, нерусские это люди, это совсем другое дело. Большевики на русскую кровь натравлены. Чтоб у русских не было ни богатых, ни умных, ни хороших. Все должны быть такими же чертями, как они сами. А если кто из своих, из ваньков — и вдруг не чёрт? Им такое терпеть никак не возможно. Не для того их предки высшие классы под самый корень извели...

Привалов слушал эту тираду со странным чувством. С одной стороны, он каким-то местом чувствовал, что какой-то смысл в этом есть. С другой — смысл этот был ему неинтересен, а пожалуй что и неприятен. И с каждым повторением слова "русские" это чувство нарастало. "Не нужно мне этого всего" — в конце концов решил Привалов, и тут же в голове голосом Модеста Матвеевича прозвучало: "...во избежание".

— Филипп Филиппович, — сказал Люцифер, — не нужно ему всего этого. Я же говорил: у них там в голове на русской теме ужас что, открытая рана. А он обыватель всё-таки. Больно ему.

Профессор пожевал губами.

— Ну да, пожалуй. Хотя, может, сам поймёт. Лет через двадцать, если выживет.

— Что значит если... — начал было Привалов, но Преображенский махнул рукой, и Александр застыл с открытым ртом.

Через пару секунд его отпустило. Он потряс головой и сказал:

— Что-то я нить потерял. Мы о чём говорили?

Преображенский показал на Витьку.

— А, ну да. Зомби, — вспомнил Александр и поёжился. — Действительно ведь... Ну хорошо, а на меня его кто натравил? Хунта?

— Почему Хунта? — профессор поднял бровь. — Это Жиакомо. Хунта просто доложился по инстанции. Думаю, без охоты. Где он ещё такого математика найдёт. А вот Жиан Жиакомо — товарищ ответственный.

— Товарищ? — не понял Александр. — Он же это... ну, такой?

— Господин? — профессор поморщился. — Это для вас он господин. А так он член Итальянской Компартии с 1807 года. У них там стаж в ячейке карбонариев засчитывается, — пояснил он.

Про карбонариев Привалом знал мало, но дата вызывала уважение. Он кивнул.

— Ну а "самсоновым словом" было зачем? — вспомнил он.

Филипп Филиппович посмотрел на него с неодобрением.

— Забоялся всё-таки, — прокомментировал Люцифер. — А говорил...

— Ну, тут всё-таки навыкнуть нужно, — употребил Преображенский редкое старое слово. — Вы сегодняшний день помните? Как вы к Бальзамо-то попали?

Александр вспомнил, как он сольвировался, спасаясь от вредных тёток, и ему стало мучительно стыдно — до горящих ушей.

— А вот Жиакомо сделал правильные выводы, — закончил профессор. — Он знал, что вы в материальном теле в отдел Заколдованных Сокровищ попасть не могли. Значит, вам каким-то образом удалась сольвация. Вы так и от Витьки могли сбежать. Вот он и решил не рисковать, а сразу использовать тяжёлую артиллерию. Хотя вас в тот момент можно было обычным ножиком зарезать.

— Sì, così, — подтвердил Жиакомо, выходя из стены.

В ту же секунду воздух вокруг засиял красным — как будто в воздух плеснули немного огня.

Профессор прищурился.

— Щит Джян бен Джяна? — спросил он почти спокойно.

— Зеркало Галадриэли, — бросил великий престидижитатор. — Не люблю беготни и попыток спасти задницу.

— Вы здесь присутствовали всё это время? — продолжил Преображенский. — В сольвированном виде или за астральной тенью спрятались?

— Вам-то какая разница? — оборвал его Жиакомо.

Витька, завидев начальство, замычал по-коровьи и зачмокал губами.

— Puzza, degenerato! — сказал великий престидижитатор, причём даже не Корнееву, а как бы в сторону Корнеева, как будто тот был табуреткой. — Даже сдохнуть с пользой для дела не способен... А вы, — повернулся он к Преображенскому, — легко ведётесь на милосердие к малым сим. Русская интеллигентщина, — презрительно добавил он.

Профессор быстро глянул на Привалова. Во взгляде читалось — "беги, идиот".

Александр попытался дёрнуться. Ноги по-прежнему не слушались.

— Я всё-таки был прав, когда в тридцать седьмом настаивал на вашем уничтожении, — продолжал Жиакомо, обращаясь к Преображенскому. — Вы так и не стали лояльным советским гражданином. Как это у вас говорят? Сколько волка не бей, он всё в лес смотрит.

— Не корми, — вырвалось у Привалова.

— И это тоже, — легко согласился Жиакомо. — Так или иначе, вы нарушили наши формальные и неформальные соглашения, Филипп Филиппович. Вы это признаёте?

— Соглашения, подписанные под угрозой очередного расстрела? — иронически поинтересовался профессор.

— Это непринципиально, — отмахнулся Жиакомо. — О последствиях вы были предупреждены. Что касается вас, Привалов, я должен поправиться. Сегодня я назвал вас маленьким безобидным человечком. Я вынужден взять второе слово назад. Вы маленький бесполезный человечек. То есть стали бесполезным для нас за эти сутки. Значит, и жить вам больше не нужно. Хотя Хунта просил с вами повременить, пока вы не закончите статью. Очень жаль, но придётся его разочаровать.

— А меня за что? — поинтересовался сыч.

— За компанию, — без тени улыбки сказал маг. — Ну что ж, господа, не будем разводить лишних церемоний. Addio per sempre.

Он взмахнул руками.

Последнее, что ощутил Александр, прежде чем жёлтая молния обрушилась на него, была детская обида: это было как-то очень нечестно — умереть именно сейчас, когда он уже почти всё преодолел, понял и осознал.

Молния грохнула. Привалов на секунду ослеп, оглох и ополоумел. Но уже в следующую секунду осознал, что жив и даже что-то соображает.

— Вы это прекратите, — раздалось над самым ухом.

Александр проморгался — и попятился. Между ним и Жианом Жиакомо стоял ни кто иной, как Модест Матвеевич Камноедов собственной персоной.

— Вы посмели мне мешать? — голос великого престидижитатора не сулил ничего хорошего.

— Вы тут мне это не надо, — каменным голосом сказал Камноедов. — Вы тут не у себя в этой, как её... в венте или чего у вас там. Вы тут в учреждении. За которое я несу персональную ответственность. Выйдите, э-э-э... в поле, и там творите чего хотите. А не на вверенном мне участке.

— Ты забыл, кто я такой, porco cane, — буквально зашипел Жиакомо.

На Модеста это не произвело ровными счётом никакого впечатления.

— Вы лицо без полномочий, — сказал он. — А я сегодня подписал запрещение заклинаний данного класса в стенах института. Который вы тут незаконно пытались произвести.

— Подписал? Это когда же? — злобно переспросил маг, зыркая то на Модеста, то на Преображенского.

— Вам-то какое дело? — бросил Модест.

— Такое, что я фактически второе лицо в Институте! — взревел Жиакомо.

— А такие вот аксепты, — величественно сообщил Камноедов, — мы выясним с товарищем Бальзамо Джузеппе Петровичем без посторонних.

Он развернулся и зашагал по коридору, всей спиной излучая уверенность и непреклонность.

— Ты об этом кщё пожалеешь, грязный дикарь, — пообещал маг и исчез вместе с мычащим Витькой.

Ноги Привалова, наконец, отпустило. Он попытался пошевелиться — и с размаху сел на пол.

Филипп Филиппович посмотрел на него с некоторым недоумением.

— Он испугаться не успел, — сообщил Люцифер. — Сейчас его трясти будет. От адреналина.

— А, ну да, сейчас уберём, — профессор щёлкнул пальцами, и Привалову на мгновение стало очень холодно. Потом отпустило — вместе с трясучкой.

— Так-то лучше, — сказал профессор, творя два небольших диванчика. — Вы не беспокойтесь, тут ещё долго никого не будет. Жиакомины штучки.

— Я уж думал — всё, — признался Привалов.

— Правильно думали, — нахмурился Филипп Филиппович. — Считайте, что свою удачу вы израсходовали надолго вперёд. Теперь только трудом и потом... Ваше счастье, что Модест опасается за своё место. И правильно опасается... Вы что-то спросить хотите?

Александр помотал головой.

— Хочет, — сообщил Люцифер. — Но не будет. Он думает, что у вас с Камноедовым всё-таки были какие-то отношения. И что сейчас вы с ним как-то договорились.

— То есть что я стучал Камноедову? — взвился профессор. — А хоть бы и так, — внезапно сменил он тон. — С волками жить — по волчьи выть. Хотя наши отношения были гораздо сложнее... да и не в том дело. В общем, Камноедову не нужны лишние неприятности, а Жиакомо он и так терпеть не может. Потому-то Янусы его над ним и поставили. Смотрящим от заграницы. Хотя это тоже не в тему. В общем, я его убедил, что в его интересах оказать мне услугу. Ну и вам, соответственно, тоже.