Дальше он увидел аккуратный, казённого вида проводок. Это был пропуск в Институт, оформленный Дёминым. Его Саша трогать не стал. Зато тут же, рядом, он увидел что-то вроде грязной пелёнки, оказавшейся приворотом от Стеллы. Сделан приворот был грубо, неумело — Стелла была слабенькой ведьмой. Однако на то, чтобы охомутать наивного Привалова, этого хватило. Саша подумал, стоит ли избавляться от приворота и сможет ли он после этого со Стелкой жить. Пока он думал, тряпка отцепилась сама и мгновенно истлела. Ничего особенного в этот момент Привалов не ощутил: так, дёрнулось что-то.

Рядом болтался витой шнурок. Там всё оказалось сложно — одна нитка вела в комитет комсомола, другая — в первый отдел. Третья, как ни странно, тянулась к Алле Грицько. Саша провёл вниманием до конца нитки и узнал две вещи. Во-первых, то, что Аллочка спит с новым дёминским заместителем, товарищем Овчинниковым. Вторым неприятным открытием стало то, что Алла ещё и докладывает ему об обстановке в коллективе, причём много присочиняет и перевирает. Саша подумал-подумал, да ниточку ту и оборвал. После этого проходить через стенки стало существенно легче.

Привалов выбрался из подсобки и оказался в зале с большим овальным столом, креслами и какими-то кубками на полках. Выглядело всё это весьма импозантно. Саша не вполне точно представлял себе, что значит это слово, но чувствовал, что оно тут уместно. Во всяком случае, ему здесь понравилось. Он завис над столом и расслабился.

Через некоторое время в зале началось какое-то шевеление. Из кубка выплыла астральная лярва, напоминающая помесь медузы с кальмаром. Приблизилась к Саше, покрутилась, отъела болтающуюся ниточку от Аллы. Саша даже не пошевелился: дярва была порождением низшего астрала — для него, высокой ментальной сущности, совершенно безопасным.

Потом из батареи выбрались двое домовых гномов[25]. Они деловито разложили на полу газетку. Один достал откуда-то два грязных голубиных яйца и кусок варёной колбасы, от которой несло ужасом и смертью. Любопытствуя, Привалов приблизился и уловил ауру жутких мучений крысы, угодившей в промышленную мясорубку. Другой достал бутыль — похоже, с гидролизным спиртом, чем-то отравленным дополнительно. Гномам, впрочем, было всё равно. Оба приложились к горлышку, закусили яйцами, а колбаcкой занюхнули. После чего наскоро прибрались и скрылись в батарее.

Вися над паровым краном, Привалову вдруг подумалось о Дрозде. Вообще-то его тёзке пришлось куда туже, чем ему самому. Но Привалову и в голову не приходило пожалеть несчастного киномеханика или как-то ему помочь. Напротив, Саше казалось, что тот пострадал справедливо, ибо был мещанином, циником и мелким человечком. Однако же — Александр даже удивился этой мысли — Дрозд никогда не делал Саше ничего плохого. Стрелянные до получки трёшки и пятёрки он неизменно возвращал с благодарностью, заклятий на него не накладывал, начальству не стучал. Несколько раз выручал по мелочи и один раз по-крупному: соврал Стелле по телефону, что они с Приваловым бухнули и теперь тот лежит в дёжку. В то время как Саша в последнем приступе молодости пытался проводить до дому практикантку Галю из кивринской лаборатории. С Галей у Саши ничего не вышло, да и не могло выйти. Но Дрозд вообще-то сильно рисковал: врать по телефону ведьме, даже такой слабенькой, как Стеллочка, было для обычного человека делом опасным. И тем не менее, Саша относился к Дрозду презрительно. Потому что он был обычным мещанином и не имел отношения к науке. То ли дело великий Ойра-Ойра... Привалову стало как-то неловко.

Тут вспыхнуло зелёное пламя и во главе стола возник Кристобаль Хозевич Хунта.

Саша застыл над столом, с ужасом ожидая, что великий корифей его увидит и прихлопнет, как муху. Почему он приписал Кристобалю Хозевичу такие намерения, он и сам не мог бы объяснить. Просто ему стало очень страшно.

Хунта, однако, повёл глазами по направлению к батарее. Видимо, он учуял следы гномьей трапезы. Он даже встал и вытянул шею. Привалов воспользовался моментом и метнулся в угол. Там была паутинка, которую украшал крохотный засохший трупик мошки. Саша спрятался за его астральной тенью.

Кристобаль Хозевич ещё раз осмотрел помещение, снова устроился на председательском месте и неожиданно громко рыгнул. Изо рта вырвались языки огня, а когда пламя потухло, слева через стул от Хунты появился какой-то мужчина в грязной телогрейке. Саше сначала показалось, что у него измазаны руки. Потом он понял, что они синие от татуировок.

— Вечер в хату, братуха! — начал было синий каким-то разнузданным голосом, но Хунта, брезгливо поморщившись, щёлкнул пальцами, и тот заговорил по-другому:

— Уважаемый Кристобаль Хозевич. По центру "Инновационные технологии"[26]имею сказать следующее. Документы из райкома получены, вопросы с товарищем Орджоникидзе решены в положительном смысле. Наши партнёры — "Конверсия" и "Старт". Предполагаемая схема...

Хунта насладился воспитательным эффектом и ещё раз щёлкнул пальцами.

— В общем, берём кредит, обналиваем, закупаем браконьерскую, ваши бодяжат имитатом, сбыт на Лёхе. Мои пять, Лёхе четыре. На тушки цельные мороженые есть интерес.

— У меня нет интереса, Васюта, — Хунта качнул головой. — Что с "Конверсией"?

— Ну формально как бы пока как-то так, — неопределённо высказался синий. — Работаем.

— Васюта, я не понял тебя, — сказал Кристобаль Хозевич таким голосом, что Привалов аж сжался, хотя сжиматься-то было уже и нечему. — Ты мне что сейчас сказать хотел, Васюта? Что я тебе дал пятьдесят тысяч, а ты мне за эти деньги сказал "работаем"? Это слово стоит пятьдесят тысяч, Васюта? Ты дашь мне сейчас пятьдесят тысяч, если я тебе скажу "работаем"? Или "как-то так"?

— Дайте пару минут, шеф, — зачастил синий. — В общем так. Процесс идёт. Но он идёт не сразу. В конце той недели всё будет, край — в начале следующей.

— Ты меня опять не понял, Васюта, — сказал Хунта ласково и страшно. — Мне не нужно в начале следующей. Мне нужно сегодня. Васюта, я работал с большими деньгами, когда твой прапрадед у папы своего в яйцах бултыхался. Деньги у людей считаются не в рублях, Васюта. Деньги у людей считаются в рублях в день. Ты мне обещал сегодня, Васюта. Если бы я получил сегодня, значит, я получил бы двадцать в день. Если я получу в начале следующей, это будет двенадцать в день. Ты видишь разницу? Она огромна. Восемь тысяч в день, вот сколько это стоит. Это даже сейчас хорошие деньги, Васюта. Ты знаешь, сколько это в долларах?

Синий набычился.

— Я не говорил — сегодня, — упрямо сказал он. — Я говорил: может, сегодня. А так вообще-то край — в начале следующей.

— Ты меня лечишь? — тем же тоном сказал Хунта, после чего выдал тираду на каком-то мерзком жаргоне, из которой Привалов не понял ни слова. Синий ответил ещё менее понятно, и они принялись яростно переругиваться через стол.

Вися в паутине, Саша думал о том, что Кристобаль Хозевич, оказывается, тоже по уши замаран в каких-то сомнительных делишках — то ли в спекуляции, то ли в чём похуже. Потом ему вдруг подумалось, что Хунта вообще-то и раньше жил не по средствам. Он одевался во всё импортное — за исключением разве что норковых шуб. Его никто никогда не видел в институтской столовке. Машины у него не было, потому что он плевал на запреты и трансгрессировался куда хотел — что характерно, без последствий[27]. На восьмое марта он дарил женщинам огромные розы на длинных стеблях — настоящие, не магические. Пил он исключительно "Курвуазье" и "Наполеон". Не то чтобы это выходило за рамки, но требовало определённых расходов. Между тем, зарплату Кристобаля Хозевича Привалов знал, поскольку обсчитывал институтскую бухгалтерию. В восьмидесятые Хунта получал четыреста тридцать рублей — профессорскую ставку. Были ещё всякие надбавки, но не так чтобы очень уж большие. Столько же получал Киврин — который, однако, ходил в тулупе на меху и пил самогон собственного приготовления, а зарплату тратил на книги.

— В общем, бабло заводим через Хачо, он хочет половину и сразу валит... — тем временем тараторил синий.

— Половину? Он там что, с колокольни сверзился? — поинтересовался Хунта.

Старинное словцо отвлекло Привалова от размышлений и он снова стал прислушиваться.

— Не, ну, он как бы у себя уважаемый человек... — начал было синий.

— Меня не интересует, кто он у себя там, — надменно произнёс Кристобаль Хозевич. — Десять процентов, Васюта, десять процентов и это край. И это скажешь ему ты, Васюта. Если будут вопросы — спроси, чем набить его чучело. Стружкой или соломой. И я всё сделаю без магии. Руками. С использованием традиционных инструментов.

Привалов вздрогнул. Он на ментальном уровне ощутил, что Хунта не шутит, причём ни на малейшую дольку. Нет, Кристобаль Хозевич имел в виду именно то, что сказал.

Видимо, Васюта тоже что-то такое почувствовал.

— Не, ну так тоже не надо, — забормотал он, — Хачо не лаврушник какой-нибудь, он смотрящим был в Тамбове...

Хунта с крайним презрением махнул рукой.

— Не парь мне мозги. Да, и напомни — я его везде найду. В родном селе — в первую очередь... Что у нас с жидами?

Саша от удивления чуть не выпал из-под защиты паутины. Он отлично знал: это слово нельзя произносить даже в шутку. Это могли только конченные подонки, фашисты, черносотенцы, мерзавцы. Даже Выбегалло, которого все подозревали в антисемитизме, ни разу не произнёс этого слова на публике. Боялся, наверное. А Хунта произнёс, вот только что. Совершенно спокойно, безо всяких нервов, как будто это было обычное слово. И при этом — Саша это чувствовал всей своей обнажённой сутью — опять же имел в виду именно то, что сказал.

— Да чё-та менжуются. Один Абрамыч рвётся в бой. Но у него сейчас эта хрень... как её... Логоваз...

Тут Саша увидел, как в соседнем кресле появляется Володя Почкин. Был он, правда, каким-то выцветшим, цвета пыли. Приглядевшись, Привалов увидел у него на голове кепку-невидимку. От ментального зрения она, похоже, не защищала.

Хунта тоже заметил Почкина и сделал ему знак — дескать, сиди тихо. Тот кивнул и тут же громко скрипнул отодвигаемым креслом. Васюта вздрогнул, глазёнки его заметались, но ничего не увидели.

— Да, кстати, — сказал он. — Шеф, можно личное?

— Отчитайся по общему сначала, — буркнул Хунта, но потом сделал благодушное лицо. — Ладно, валяй.

— Мне бы, — замялся синий, — обнал[28]маленький. Не поверишь: полторашки не хватает.

— Из-за полторашки я буду делать обнал? — не понял Хунта. — У тебя что, черви в башке завелись?

— Ну шеф, очень нужно, — впервые в голосе синего прорезались просящие нотки. — Говорю же, личное у меня. "Волгу" хочу купить. Кент продаёт. Всё бабло собрал, полторашки нету свободной.

— Ты совсем ушибленный? Зачем тебе советское дерьмо? Через пару лет "мерседес" купишь.

Саша зацепился мыслью за паутинку, чтобы не упасть. Он, конечно, читал "Огонёк" и общие антисоветские настроения разделял, как и все приличные люди. Но в этих брошенных походя словах было столько презрения — даже не к советской власти, а просто ко всему местному — что Саша, наконец, понял: Кристобаль Хозевич эту страну не любит. Как таковую. И, наверное, не любил никогда.

— Шеф, — неожиданно грустно сказал синий, — ты меня тоже пойми. Я до тюрячки водилой был, большое начальство катал. На "Волгах". И всегда думал — мне бы такую машину. Через пару лет, может, и не будет меня. Так хоть на "Волге" поезжу.

Хунта, прищурившись, вгляделся в собеседника.

— А у тебя чутьё есть, Васюта, — сказал он. — Ладно. Давай бумаги.

Обрадованный синий выложил на стол какие-то бумажки, соединённые скрепкой. Хунта пристально посмотрел на них, и бумажки испарились. Вместо них появилась пачка красных десяток, перемотанная резинкой.

— Благодарствую, — искренне сказал синий.

— Гуляй, — ответил Хунта и сделал вольт. Синий исчез вместе с деньгами.

— Что у тебя там? — бросил Кристобаль Хозевич в пространство.

В соседнем кресле нарисовался Почкин с кепкой-невидимкой в руке.

— Готово, — бодрым комсомольским голосом отрапортовал он и положил на стол распечатку.

Привалов аж высунулся из-под паутины. Распечатка была на вид знакомая, алдановская, свеженькая — прямо из АЦПУ[29]. Похоже, Почкин что-то рассчитывал на "Алдане" в его отсутствие. Некоторые навыки у него были, но чтобы Володя что-то делал без его, Привалова, помощи — это было крайне странно.

Хунта посмотрел на неё брезгливо.

— Ты мне чего принёс? — спросил он. — Я что, буду в ваших расчётах ковыряться? Суть в чём?

Почкин не смутился.

— Суть она такая, — сказал он. — Получается, что для наших нужд серьёзной коррекции отсекателя не требуется. Достаточно переключить полюса. Ну то есть пустить наоборот. Раньше эта хрень отсекала мысли о деньгах, о комфорте и всё такое. Всё антиобщественное, короче. А после переключения будет отсекать общественное. Чтобы думали только о деньгах, комфорте, человек человеку волк и всё такое. Кто не принимает новых реалий — у того шерсть. Только теперь не на ушах, а на попе. Можно жёсткую сделать, чтоб бритва не брала, там коэффициентик есть поправочный...

— На попе? — Хунта издал короткий, как выстрел, смешок. — Это хорошо, Вова, что на попе. Нам теперь не публичный позор нужен, а тайный. Чтоб лошара знал, что он лошара. Но строго про себя. Особо жёсткой тоже не делай, — распорядился он, — пусть бреются... — усмехнулся он. — А ты уверен, Вова? Да, кстати — Привалов знает, что ты на его машине что-то обсчитывал?

Володя гаденько ухмыльнулся.

— Я Сашу погулять отправил. Он моё указание выполнять не захотел, сучёныш мелкий. А я на него морок навёл. Надеюсь, его в виварий не занесёт. А хоть бы и занесло. У нас там василиски не кормленные.

— Ты кретин, Вова, — ровным голосом сказал Хунта. — У меня договорённость о публикации в "Magical Research Announcements"[30]. О методе трансцензуса Хунты. Скажи, Вова, ты мне доработаешь метод трансцензуса?

Вова наглости не растерял.

— Шеф, да зачем вам это? — вытаращился он. — Сейчас все дела по коммерции и по разборкам...

— Ты действительноидиот, Вова, — заключил Хунта. — Ты на Запад будешь ездить как советский коммерс? Я — нет. Мне нужна нормальная позиция. А единственная нормальная позиция, которую дают людям из этой страны — научная. Науку мне сейчас делает Привалов. И он мне нужнее, чем ты, Вова. Таких как ты — вагон. Я с улицы возьму какого-нибудь мелкого подонка и за три дня всему научу. А таких как Привалов — один на институт. Это я тебе, Вова, говорю как математик.

— Шеф, да чего с ним случится? Насчёт василисков — это я шутканул. К слову пришлось, — попытался отбояриться Володя.

— Нет, Вова. Это тебе не к слову пришлось. Это тебе к тому пришлось, что ты, Вова, сейчас пойдёшь Привалова искать. Найдёшь. Извинишься...

— Перед лошарой извиняться? — взвился Почкин и тут же захлопнул рот со стуком зубов: Хунта прижбулил его стандартным, но сильным вольтом.

— Если я тебе, Вова, велю извиниться перед лабораторным хомячком, ты пойдёшь и попросишь у него прощения, — сообщил Хунта ровным голосом. — Так вот. Ты найдёшь Привалова, извинишься. Включишь теплоту. Посидишь с ним. Выпьешь, если что. И только потом переведёшь разговор на статью по методам трансцензуса. А когда он загорится — активируешь на ударный труд. В одно касание, вплоть до тетануса. Ночь пускай посидит, но чтобы завтра было готово.