Звонки. Часть третья

— Ты, я так думаю, завидуешь покойным, мальчик. — Произнесла она невыразительным, сухим голосом. — Оно и понятно, лучше умереть телом, чем душой...

— Вы о чем? — Оторопел Аксин.

Слова резанули его по сердцу так, будто бы речь шла непосредственно о нем.

— Душа твоя мучается, плачет, но все тише и тише. Смотри, Лешенька, приберет ее к рукам Лукавый-то, пока ты жизни ей не дашь, любовь в нее не впустишь к Господу нашему, к живому, к миру к этому настоящему.

— Я не верю в вашего Бога. — Произнес Аксин с расстановкой, чувствуя, как закипает в нем давно забытое чувство гнева. Да как она смела?..

Старуха тяжело вздохнула.

— А ведь им, Лешенька, не легче. Они ведь до конца жизни винили себя за то что жизнь твою загубили. Родного сына на работу разменяли. Не отпустит их эта вина в рай, будут они вечность мучиться в чистилище. Да и ты, мальчик, осторожнее будь. Я по глазам твоим вижу, что недолго тебе держаться осталось. Демоны гуляют в тебе, место теплое отыскали. Им самая радость-то — там, где обида, да горечь человеческая...

На этих словах она перекрестилась, отвернулась и торопливым шагом пошла прочь. А Аксин, хмыкнув, дернул плечом, решив для себя, что этот бред ни сколько не касается его независимой персоны... Однако разговор еще долго не выходил у него из головы, гниющей занозой сидя в его подсознании, уже не сколько самим смыслом, сколько саднящим чувством страха цепляя его одинокими вечерами и жуткими ночами.

Очнулся от своих размышлений писатель, очутившись на самом краю города. Нет, он не часами плавал в своих воспоминаниях, ибо, чтобы попасть в то самое место, где виднеется последний пятиэтажный дом в городе, от его дома нужно было пройти шагов четыреста. Он, как-то было такое, считал. Да, и, наверное, чтобы пройти весь маленький городишко, гордо именуемый Столицей Забайкалья, понадобилось бы сделать шагов не многим больше. И упереться глазами в широкую дорогу, пропадающую между двумя склонами невысоких сопок. Дальше виднелись горы с их сахарными вершинами, блестящими нежно-оранжевым от падающих лучей заходящего северного солнца... Пожалуй, Аксин мог бы согласиться, что природа была одним из немногих тех вещей, что имели ценность в этом мире. Почему-то, всплыв в памяти на мгновение, давнишний разговор снова не мог оставить его в покое, поэтому Аксин, достав из кармана кожаной куртки полупустую пачку сигарет, сделал осторожную затяжку. Взор его устремился и рассеялся, пропав в закатной полосе неба. Он в который раз, как можно детальнее припомнил разговор со старухой, которую больше не видел ни разу в жизни. Она говорила о чувстве вины, которую испытывали его родители по отношению к их сыну, Алексею Олонецкому...

Аксин втянул в себя сигаретный дым, закашлялся, но упрямо повторил попытку. Образ писателя со струйкой философского сигаретного дыма, вздымающегося к небесам, не покидал его с раннего детства. Детства...

С семи лет он научился готовить себе бутерброды и отвечать на телефонные звонки: "Родители в экспедиции, вернутся через пару дней". Каждый вечер он вздрагивал от звука поворачивающего в замке входной двери, ключа. И каждый вечер он надеялся, что родители решили вернуться домой на день раньше. Но неизменно это оказывалась соседка с третьего этажа, которая по строгому наказу его родителей проверяла, жив ли он, поливала те цветы в квартире, до которых не мог дотянуться он, укладывала меланхоличного ребенка спать, выключала свет и... Аксин снова слышал, как ключ проворачивается в замочной скважине ровно два раза. Вот ночью-то и начиналось самое интересное... Как правило, Аксин дожидался, пока шаги соседки не стихнут, скидывал одеяло, устраивался поудобнее на подушке и принимался сочинять истории. Прикрыв глаза, он представлял разное... Как распахивается наглухо запертое окно и в комнату его влетают неведомые птицы. Как под кроватью неожиданно отыскивается люк, ведущий в подземный мир (ах сколько раз он проверял там его наличие... то есть, его отсутствие). Как из стены выходит незнакомый человек и забирает его в фантастическую страну из мира его грез и фантазий... И темнота, которая так пугала маленького ребенка по первому времени, отступала. И жизнь сразу же становилась интереснее и насыщеннее, а чувство одиночества и страх отступали. Какой мог быть страх, когда он с уверенностью знал, что у него есть целая армия привидений, а так же несколько невидимых друзей и огромное королевство пауков, живущих за книжным шкафом? Он уже не помнил, когда милые детские фантазии, призванные отвлечь его от ощущения изолированности от целого мира, сменились на кровавые, жуткие истории, полные убийц, расчлененных жертв и оборотней. Возможно, когда родители, вернувшись из очередной экспедиции по горам и лесам, привезли из большого города Улан-Удэ телевизор. А может быть, когда, будучи подростком, Алексей смог добраться до книг с верхней полки родительского книжного шкафа. Того самого, где когда-то жили пауки... Друзей у него не было. Да он и не стремился к общению со сверстниками. Его занимали совсем другие темы и интересовали совсем другие вещи. К футболу и прочим уличным забавам он оставался равнодушным. В первый класс пошел с девяти лет и очень быстро успел отпугнуть от себя своей замкнутостью и мрачностью тех редких детей, которые по какой-либо причине тянулись к нему в первые дни его учебы... он не умел общаться с людьми. Ему хватало книг и своих мыслей.

Родители его разбились в горах на вертолете.

"Неужели они винили себя? Но в чем?!"

Аксин почувствовал укол в сердце. Он стал известным писателем, его узнавали на улицах, он мелькал на телеэкранах, о нем говорили по радио и в газетах. Они могли бы гордиться тем, что вырастили такого сына. Но они чувствовали себя виноватыми... Значит считали, что с ним было что-то Не То. Что?

— А Вы можете дать мне ответ на этот вопрос? — Произнес он, обращаясь к своему недавнему удивительному знакомому, не слишком, в общем-то, надеясь на отклик.

— Все ответы есть в глубине тебя.

Голос принадлежал демону и раздавался ровнехонько внутри его головы.

— У меня шизофрения, правда?

— И она тоже.

— Значит, вы — моя галлюцинация.

— Да, хоть эротическая фантазия. Мне совершенно безразлично, кем ты меня считаешь.

— Но... я сумасшедший, да?

— Отчасти. — Успокоило его невидимое существо.

— Тогда почему я не вижу вас сейчас?

— Наверное, потому что не хочешь. Кажется, я уже просветил тебя на эту тему...

— А вы сделаете все, что я хочу?

— Все то, что может быть в моей власти.

— Так просто... — Пробормотал Аксин удивленно.

— Да!.. И только, если ты действительно искренне этого хочешь.

— Я хочу, чтобы в моей жизни все вернулось на круги своя.

— Нет, ты не хочешь этого. И именно поэтому ты узнал о моем существовании.

— И чего же я хочу? — Сощурился Аксин.

В висках у него неожиданно застучали адские барабаны, а сердце забилось в приступе адреналинового всплеска. Он так боялся ответа, что готов был зажать уши руками... если бы только это могло помочь избавиться от голоса. Демон был прав, все ответы уже имелись в глубине его сознания.

— Жить?...

И, день четвертый.

Демон.

Он был крайне насторожен. Нить становилась все тоньше, риск обострялся и, если бы у него были нервы, наверное, он мог бы сказать, что они были натянуты до предела. Демон тщательно обдумывал каждое свое слово и внимательно следил за интонацией. Игра должна была быть профессиональной... Настолько изящной, чтобы не допустить в себе ни слова лжи. За одно подобное нарушение он мог бы лишиться всего, что оберегал и взращивал столь долгое время. Все, что ему было нужно, это всего лишь исполнять все желания несчастного глупого писателя, на вопросы его отвечать только правду, заставить его заинтересоваться жизнью и... и услышать священную фразу: "Мне жаль, что я прожил жизнь подобным образом, я не хочу ее лишиться". И все. Далее можно будет собрать заслуженный урожай из невинных душ. Одной души.

Демон уже давно бросил такую пустую затею, как подсчет десятков лет, прошедших со дня его собственной смерти. Но каждый значимый день, решивший участь его жизни и, самое главное — последний, решивший участь его жизни после смерти, он мог бы вспомнить до мелочей. Иногда, исполнив очередную миссию, он наслаждался болезненными, пряными воспоминаниями, возводя в своем уме каждый фрагмент памяти последней человеческой жизни, умышленно поднимая со дна своей души ярость, обиду и страх. Эти прекрасные чувства давали ему силы для дальнейшего существования. Как в себе, так и в своих жертвах. Он миролюбиво предпочитал называть их "клиентами".

Демон... Ему нравилось, когда люди считали его настоящим демоном. На самом же деле, он был простым духом. Духом умершего человека. Напуганного, озлобленного, уставшего, запутавшегося.... Такого же, как все они, эти слабые, смешные обладателя тяжелой, громоздкой и нелепой плоти. О, как он любил эту сладость агонии в глазах человека. Человека, вступившего на путь, у которого нет обратной дороги. Путь, который сжигает себя дотла после каждого нового шага. Он искренне забавлялся, когда видел реакцию своих подопечных на смерть. При одной только мысли о смерти, лицо человека обычно искажает гримаса ужаса и неумолимого ожидания конца.

"Глупые, глупые, какие глупые в большинстве своем люди".

Сам-то он отлично знал, что смерть и жизнь неотделимы и являются двумя сторонами одного зеркала. Каждый сам делает свой выбор. Он вот — сделал... Теперь помогает в этом остальным. В свою пользу, конечно.

Зависнув едва заметной пеленой где-то под потолком, распластавшись на незримой человеческому глазу кромке мутного воздуха, он наблюдал за спящим под ним мужчиной. Хотя их и разделяли два с половиной метра, Демон при желании мог прочувствовать каждую, самую тончайшую нотку исходящего от человека страха. Ах, страх человеческой души так многообразен и прекрасен в своей глубине... Он мог пройти в подсознание человека и прогуляться по самым потаенным узким коридорчикам его болеющей души. Запустить узкие, длинные пальцы ему в затылок, нажимая на особенно чувствительные точки в памяти писателя, наслаждаться и наслаждаться мукой в его закрытых глазах, участившимся сердцебиением, любоваться, как сжимаются руки и ногти впиваются в простыни, как бегает зрачок под припущенным веком, как подрагивают ресницы и приоткрываются губы, выпуская облачко теплого живого дыхания... Как забавно, ему кажется, что он спит. Ему даже кажется, что в жизни его почти ничего не изменилось. Столь необычное поведение заблудшей в крайней степени души... Демон облизнулся и плавно спустился на полтора метра вниз, проникновенно заглядывая в расслабленное лицо спящего. Еще немного и он не сдержится. Голод его был слишком силен и обречен на вечную неудовлетворенность. А вкус ночных кошмаров не менее сладок, чем вкус стынущей крови и вечных людских страданий... Аксин, как будто почувствовав что-то, повернулся на бок, надвинул на лицо одеяло и глубоко вздохнул во сне. Из-под края клетчатого пледа осталась видна лишь свисающая с кровати тонкая бледная аристократическая рука со свежим шрамом до самого локтя. Шрам не затягивался и кровь, застывшая на опухших ее краях была еще относительно свежей. Демон сморщился, сдерживая нечто похожее на довольное сытое клокотание, фыркнул и, послав к создателю всю свое самообладание, ринулся на запах боли.

* * *

* * *

*

Аксин понимал, что он спит. Должен был бы спать... По крайней мере, последнее, что он помнил, это как он вернулся в свою квартиру в самом наиотвратительнейшем расположении духа, скинул с себя всю одежду и, оставив ее неровной кучей лежать на проходе в двери, заполз под одеяло и мгновенно вырубился... Он шел по неровной деревенской дороге, с удовольствием вдыхая запах свежескошенной травы. Шел он босиком, ощущая горячий песок и гладкие камушки под ногами. Редкие высокие травы нежно прикасались к оголенным до колена ногам, а закатанные джинсы приятной тяжестью давили на ягодицы. Аксин зажмурился от неземного удовольствия от простых земных ощущений. Солнце поджаривало его голые плечи и спину, нагревшиеся в его лучах черные волосы длинными прядями спадали на плечи и спину, а кожаный ремень сумки слегка натирал кожу.

"Но ведь на улице должна быть зима... Вроде бы". — Неуверенно подумал писатель. После чего, обернувшись и убедившись, что на всей проселочной дороге он один, а в ближайших ста метрах нет ни души, продолжил разговор с самим собой вслух.

— Это ведь деревня, где прошла счастливая и очень короткая часть моего детства. — Понял он неожиданно. — Одно время родители снимали здесь дом на лето, на пару недель, чтобы я мог дышать свежим воздухом и познавать любовь к природе. Кажется, они надеялись, что я пойду по их стопам и стану биологом, буду копаться в сырой земле, общаясь со всякой нечистью, вроде ящериц, змей и пауков...

— Их надежды были не столь далеки от правды.

Аксин в удивлении повернул голову. Как ни странно, он был рад услышать знакомый голос, но увиденная картина в следующую секунду лишила его вообще каких-либо эмоций кроме бескрайнего изумления. Справа от него, устало, и тяжело переставляя ноги в высоких грубых сапогах, в длинном темном плаще, развевающемся при ходьбе, в надвинутом на лицо капюшоне, шагал его демон. Единственное, что мог разглядеть Аксин — это травинка, торчащая из-под капюшона (очевидно существо зажимало ее зубами) и кончик носа.

— Но я же не стал биологом... — Только и смог вымолвить писатель.

— Но это не помешало тебе общаться с нечестью.

— И вы туда же!

— Ммм? — Демон в человеческом обличье, удивленно наклонил голову и чуть повернулся к своему собеседнику.

Аксин жадно впился глазами в проявившиеся черты лица демона. Однако, тень от капюшона мешала по-прежнему.

— Неужели, вы тоже верите в нечистые силы и прочее... Вы и в Бога верите?!

Ответ, последовавший за вопросительным восклицанием потерявшего всякое понимание происходящего Аксина, ошеломил его вконец. Потому что демон, вместо того, чтобы вразумительно объяснить ему свою точку зрения на этот счет, на мгновение остановился, как будто налетел на невидимую преграду, и разразился громким, заливистым хохотом. Писатель некоторое время терпеливо ждал, пока его странный друг успокоится.

— Аксин. — Сущность глубоко вздохнула. — А как ты сам думаешь, кто я?... Идиот... — Добавил демон тихо.

— Ну, я склоняюсь к мысли, что вы — порождение моего воображения. Очевидно, когда мне было совсем невмоготу — я как-то подсознательно позвал вас — и вы пришли.

Порождение воображения еще раз вздохнуло. Устало и разочаровано будто бы.

— Не совсем все так, мальчик.

— Какой я вам мальчик, мне уже скоро тридцатник стукнет! — Нахмурился Алексей Олонецкий.

— Для меня все, кому меньше сотни лет — дети.

— А вам — сколько? И кто же вы, если не плод моего сумасшествия?

Они продолжали идти по песчаной дороге, однако лес вокруг кончился и теперь по левую руку от писателя пролегало поле. Он помнил его... Когда ему было семь, он любил лежать в густой ароматной траве, вдыхать ее пряный запах и считать звезды. В Антипиху, а именно так называлась деревня, они приезжали обычно в августе... В самый разгар "метеоритного дождя", когда за одну только ночь Аксин успевал загадать столько желаний, что хватило бы на всю оставшуюся жизнь! И хоть бы одно сбылось...