Звонки. Часть четвертая

— А если я откажусь?

— Ну, тогда ты некоторое время промаешься в чистилище, которое будет состоять из твоего собственного представления о нем, а затем получишь новое тело и просуществуешь еще одну, подобную этой, никчемную жизнь, лишенную тех удовольствий, которые могу испытывать я.

— Но... ведь... вы не можете получать удовольствия!

— Ты говоришь о земных удовольствиях? О сексе? Насколько я знаю, это земное удовольствие так же не слишком было доступно тебе в человеческой жизни. — Насмешливо прищурился мертвый алхимик. — Еда?.. По-моему, ты не был... прости, не являешься ярым гурманом. Ну, а если уж очень припечет, ты всегда можешь проникнуть в чей-нибудь сон и внести туда небольшие коррективы с участием себя любимого.

— Разве во сне я смогу ощутить то, что ощущаю при жизни? — Поднял голову писатель и впервые заинтересованно глянул на демона... И понял, что уже не воспринимает своего собеседника, как нечто бесплотное и иррациональное.

Перед ним был обычный мужчина, немногим старше его. Ну, если только немного жестокий и слегка ненормальный.

— А у тебя не возникает соблазна проверить? — Снова широко оскалился демон.

Он опустился на колени перед сидящим в позе "убитого горем" писателя и положил руку ему на плечо, придвинув к его лицу свою хитрую физиономию со светящимися лазуревыми, цвета прибрежной морской воды, глазами.

— Что?! — Отмер поспешно Аксин и резко отодвинулся, ударившись затылком о мягкий стог сена.

— Ты можешь получить все, что захочешь прямо сейчас, пока ты спишь. — Широко и соблазнительно улыбнулся мертвый колдун. — Так чего ты хочешь?

— Я хочу курить. — Глухо выдохнул Аксин, широко распахнув глаза. — У вас ведь где-то была трубка...

Дух хмыкнул, отстранился и достал откуда-то из-за поясницы деревянную лакированную курительную трубку. Писатель радостно схватился за нее, сейчас же затянулся и, почувствовав на языке вкус паленой ароматной травы, удовлетворенно замычал. Он глубоко вдохнул в себя дым, закашлялся и вытянул перед лицом трубку, как оружие, загораживаясь таким образом от сидящего совсем близко к нему мужчины.

— Ты и трубку то курить не умеешь. — Презрительно поджал губы алхимик. — Ну и скажи мне, на черта тебе земные удовольствия, если ты ими никогда не пользовался? Ты не просто не умеешь получать наслаждение от чего бы то не было... Ты просто этого боишься. — Раздраженно выпалил он и отобрал у писателя курительный прибор. У него явно было испорчено настроение. — А у меня нет никакого желания тебя ничему учить.

Он медленно вытянул губами густой молочный дым, выдохнул белое облачко в воздух и, приоткрыв рот, некоторое время наслаждался одному ему ведомым ароматом, который сам пожелал ощутить на настоящий момент. Спустя минуту, он очевидно успокоился, расслабился и, прикрыв глаза, начал размеренно объяснять.

— Понимаешь, мальчик, ты абсолютно бесполезно прожил свою жизнь. Ты не создал ровным счетом ничего стоящего, не раскрыл своих возможностей, не любил, не страдал, не радовался жизни и существовал, как подгнивший овощ, все свои годы подкармливая собою всех желающих.

— Что я делал?

— Во-от. — Мужчина, в прошлом своем бесплотное существо, приоткрыл один глаз и назидательно, явно снова играя, поднял вверх указательный палец. — Ты даже не знал, что ты делал. Ты ведь сам провозгласил себя рупором? Вот им ты и был. Вещал, — сам не понимая — что. Присуждал себе несуществующие заслуги. Все, для чего ты был нужен, это передача пустой информации из одного мира в другой. Благодаря твоему неиссякаемому источнику страданий, ты помогал существовать даже не одному самому низкому из миров. Люди, читая твои произведения, плакали, переживали и страдали вместе с твоими героями. А ты и радовался, не подозревая, что книги твои существуют своей собственной жизнью, не имея к тебе самому ровно никакого отношения.

— Как они могут существовать? Вы ведь сами кричали, что мои книги мертвы.

— Я тоже мертв. — Осклабился дух. — Ты все-таки абсолютный идиот. Но, возможно, по отношению к тебе это излечимо.

— Эти миры — они мертвы, как вы?

— Они бесплотны, как я. А ты мертв, но отягащен человеческой оболочкой. И это еще одна причина, по которой ты ненавидишь людей. Ты просто всегда завидовал всем, кто умеет жить и быть счастливым. А у тебя, Алексей, уже не будет времени на то, чтобы научиться этому. Ты никогда не был живым, всегда существуя вне этого мира, где-то на грани. И никогда не был счастливым, довольным своим существованием, человеком. И именно сейчас задумайся над тем, что я предлагаю тебе. Мне от тебя нужно было признание и я получил его... А ты, что при жизни болтался на тонкой полосе, что после нее останешься там же. Только что балласт сбросишь в виде несколько десятков килограмм.

— Когда я сказал, что не хочу умирать... Но я ведь не признался в любви к этой жизни!

— Ты захотел попробовать жить. По-другому. И этого мне было достаточно. Ты пожелал и теперь можешь даже не озвучивать своего решения. Нам обоим ясно, что после смерти ты будешь биться в судорогах от ужаса осознания всего происходящего в том аду, который придумал себе сам. А я, в свою очередь, наслаждаться источающейся из тебя болью. Ты отъявленный мученик, Аксин, тебе ли не знать, как сладка боль человеческой души. Неизвестно, насколько времени ты зависнешь в этом состоянии бесконечного страха и раскаянья, Алексей Александрович перед тем, как получить еще одну возможность... Еще одну возможность просуществовать несколько десятков лет. Ты не похож на сильное духом создание, Аксин, вряд ли ты воспользуешься еще одним данным тебе шансом и сможешь сделать свою жизнь счастливой и наполненной. В лучшем случае, ты будешь волочить жалкое существование, переживая каждый день, как предыдущий, радоваться пустяковым победам, бояться собственной тени и мечтать о чем-то большем, каждый вечер, перед сном, выкуривая одну сигарету, которая в конце концов и убьет тебя раковой опухолью в легких. В худшем случае, ты из жизни в жизнь будешь бегать от реального мира, путаясь в себе, в собственных воплощениях и мертвых мирах, пытаясь найти в них успокоение и забытье, ненавидеть каждое данное тебе судьбою тело и каждую секунду своей жизни.

— Но ведь есть еще и ваше предложение... — Хриплым шепотом произнес Аксин, глядя на демона исподлобья.

Он никак не мог поверить, что все, что происходит с ним — действительно происходит в его реальной жизни. Но это было не самым ужасным. Страшнее было то ощущение, будто бы во сне он чувствует себя куда более живым, чем в реальности. Его демон, а точнее — просто мертвый алхимик, был прав. Он, Аксин, никогда и не был живым человеком, а наличие болезненной телесной оболочки лишь мешало ему. Но от человеческих слабостей никуда не денешься, ему необходимо было удовлетворять простые людские нужды... и загонять как можно глубже внутрь себя боль от одиночества, страха и отчужденности.

— Я предлагаю тебе, Аксин, принадлежать мне после жизни. — Тихо произнес мужчина, внимательно глядя на писателя. — В качестве моего неиссякаемого энергетического источника и вечного спутника.

Аксин сглотнул горький комок, возникший в горле. Возможно, виною тому был табачный дым, а может быть — невыраженная истерика, застрявшая в гортани у несчастного молодого человека.

— Вечность — это очень долго? — Поднял он какой-то обреченный, болезненный взгляд на своего страшного собеседника.

— Да. — Почти что мягко улыбнулся разжалованный в простые заблудшие души тот, кого Аксин раньше называл демоном. — Но, клянусь, мне уже начинает казаться, что эта ночь длится куда дольше пресловутой вечности.

— Ну, раз так... Тогда я имею право знать...

— Да, конечно. — Заспешил согласиться алхимик.

— Я имею право знать, как вы стали тем, кем стали. И кем вы были при жизни.

— Ты всегда питал страсть к сказочным историям, Алексей. — Покачал головою дух. — У нас до рассвета еще есть немного времени, чтобы я поразвлек тебя байками, Аксин, если никакого другого рода развлечения тебя по жизни вообще не интересуют. — Он недовольно скривился. — Ну и научить тебя курить трубку, все-таки...

Он некоторое время глядел, неотрывно, как растет золотистая горка в нижней части песочных часов, давая Аксину возможность вдоволь полюбоваться на свой хищный профиль, потом устроился поудобнее, облокотился на стог сена за их спиной и слегка вытянул перед собой руку, повернув ладонь вверх. У Аксина что-то тяжело и тепло ухнуло в груди — уж слишком эта картинка была ирреальной. Со стороны это выглядело так, будто бы они — двое усталых путников, решивших переночевать в открытом поле, и один из них собирается рассказать другому занимательную историю из своей жизни. Вот, даже улыбается задумчиво и нежно. Так, будто бы это воспоминание, о котором он собирался поведать, было одним из самых приятных в его жизни. Демон прикрыл глаза, провел рукой по воздуху, раскрытой ладонью чертя в потемневшем пространстве полукруг.

— Клянусь, мальчик, я не помню, что это был за год... — Начал он. — Но точно знаю, что осень тогда выдалась сухой и солнечной...

Аксин, широко раскрыв глаза, наблюдал, как на раскрытой ладони его собеседника засветились линии. Те самые линии, по которым цыганки, которых в их городе всегда было достаточно, на вокзале предсказывали зазевавшимся прохожим их будущее, рассказывали прошлое и объясняли настоящее. Ярко красная линия жизни вспыхнула, образуя переплетения с другими линиями, напоминающими лазерные полосы. Сетка из красных перечерчений росла, расширялась, отделялась от кожи алхимика, поднималась в воздух... И вот перед ними, на фоне неба, уже горела и мерцала целая неоновая схема. Нечто, напоминающее графическое, трехмерное изображение, схема приобретала объем, светилась кроваво-красным все ярче и вот... Взорвалась миллионами огненных вспышек, взлетевших к темному-темному небу. Огоньки постепенно затухали, бледнели и поднимались ввысь, пока не превратились в россыпи медных звездочек, едва заметных над головами писателя и духа.

Алхимик, довольный произведенным впечатлением, поднял голову вверх, глядя на небо.

— Знаешь, мальчик, без спецэффектов никак не могу. — Может быть, это и должно было выглядеть так, будто бы алхимик извиняется за долгое вступление, но прозвучало скорее самодовольно. — Гляди в оба, писатель. Гляди... — И он дернул головой, подбородком указывая куда-то на круглый диск бледной луны.

Аксин перевел взгляд в указанном направлении и замер, наблюдая, как на фоне фиолетово-черного небосвода разворачиваются картины. Сперва они напоминали северное сияние, но спустя несколько секунд приняли облик силуэтов. Завороженный писатель смотрел, как медленно вспышки и всполохи превращаются в качественное, огромное изображение, напоминая фильм, идущий на огромном экране кинотеатра, с той лишь разницей, что этот экран был неправдоподобно огромным и развернут был так, что глядел вниз. Аксин почти лег на кучу сена за его спиной.... Прямо над ним бежал прозрачный, слегка размытый человек, с каждым своим шагом обретая плотность и яркость. В этом человеке он узнал довольно улыбающегося алхимика...

* * *

* * *

*

Душераздирающая история мертвого Алхимика.

... Устав бежать, мужчина, тяжело дыша, перешел на быстрый шаг. Он шел, торопливо переступая через многочисленные валуны и небольшие камни, покрытые скользким густо-зеленым мхом. Периодически нога его соскальзывала с покатого края очередного булыжника, он хватался за ветви деревьев, чтобы сохранить равновесие, поднимался и снова устремлялся вперед. Лицо его было исцарапано мелкими острыми веточками, ко лбу прилипли мокрые пряди длинных смоляных волос, коса за плечами, достающая до середины лопаток, растрепалась. Однако, взгляд его не выражал ни утомления, ни боли, ни страха. Взгляд его не выражал ни-че-го. Да и лицо у темноволосого мужчины было каким-то отрешенным, будто бы все происходящее и вовсе не касалось его. Казалось, голову его занимают куда более важные мысли. Такое выражение лица обычно сопутствует священнику, читающему проповеди перед прихожанами. Однако, стоит заметить, что до церковных служений этому человеку было далеко.

Мужчина на ходу оглянулся и резко остановился, упершись руками в два тонких деревца, почти повиснув на них, как на распятье. Он шумно вдыхал воздух, слегка покачиваясь, что, правда, не мешало ему широко и как-то безумно улыбаться, обнажив белоснежные зубы. В глазах его плескалось торжество, зрачок расширился так, что его густо-черное пятно почти вытесняло темную лазурь в обрамлении синего ободка. Он прикрыл глаза, убрал наконец-то волосы с лица и перешел на неторопливый шаг.

— Отстали... Потеряли... Слепцы, бараны... — Шептал он бессвязно, все еще продолжая криво улыбаться.

По бедру его, при каждом шаге, неприятно билась сумка из овечьей шкуры. Кожаный ремень впивался в плечо, оставив, возможно, заметный стертый след уже давно. Ему, правда, было глубоко наплевать и на это. Он как будто бы и вовсе не ощущал не только своего тела, но и всего того, что его окружает. Он давно стремился к этому...

Полоска багряного света, мерцающая сквозь ветви деревьев, явно дала понять, что лес постепенно заканчивался. Алхимик оскалился и оглянулся, прислушиваясь. Собачий лай и возгласы людей стихли. Возможно, они действительно отстали, а может быть свернули на другую дорогу, что, конечно, было мало вероятно. Если кто-нибудь из собак, наткнувшись на предусмотрительно оставленный им яд, смешанный с собственной кровью, и остался жив, на продолжение погони животное будет уже не способно. Конечно, подыхающие в мучениях гончие замедлят преследование, но кто-нибудь из них может и уцелеть... Алхимик, вспомнив о той небольшой жертве, что ему пришлось принести во имя спасения своего грандиозного плана, которому он посвятил последние восемь лет своей жизни, усмехнулся, однако за запястье все же схватился. Сквозь длинные рукава темно-серого балахона просачивались липкие бордовые пятна. Мужчина отнял руку и посмотрел на окровавленную ладонь. Приподнял одну густую бровь, хмыкнул и провел ладонью по ветке кустарника. После чего достал из сумки небольшой тканевый мешочек, развязал на нем черный шнурок и аккуратно высыпал на блестящую от его собственной крови ветку немного серебристого порошка. Подумал немного и, отойдя на почетное расстояние, размахнулся и подбросил раскрытый узелок так, чтобы смертоносная пыльца покрыла листья деревьев примерно на уровне человеческого лица. После чего быстро отвернулся и, стараясь некоторое время не дышать, устремился вперед. Меньше всего ему хотелось, чтобы старательно приготовленное зелье попало в его дыхательные пути раньше времени. Хотя теперь алхимику необходимо было спешно вносить в свой тщательно продуманный план коррективы. Импровизировать с его концовкой на ходу. Но мужчина не особенно волновался, в конце концов у него даже имелся выбор, как наиболее изящно сыграть заключительный акт своего красивого выступления. Алхимик любил разыгранные ситуации и эффектные выступления. Даже место для своего долгожданного этюда он выбрал живописное. Каменистый обрыв над рекой открылся сразу же, как только кончился лес.