Каникулы в волшебной стране

— Ты сумасшедшая! — улыбнулся Яков, отпуская "нерв". — Еще слово, и все случится прямо здесь, прямо сейчас, или ты этого и добиваешься?

Обычно, женщины — "если в охотку", — могут куда больше мужиков. Такова их природа. Хотя, опять же, зависит, когда и где. С устатку, да после трудового дня — со стрельбой и фигурами высшего пилотажа, — или, скажем, на вакациях. Есть разница, если понимать, о чем идет речь. Иной раз так "настреляешься", что ничего уже не хочешь, кроме как в койку. В прямом смысле этого слова. Но бывает и по-другому. Именно что после такого вот нерядового дня, когда заглянешь — да не раз — в глаза смерти, в черные зрачки чужих пулеметов, трепещущие пламенем сгорающего пороха, так иной раз скрутит от осознания конечности бытия, что только бы мужчина вовремя под рукой оказался!

Но вот, что любопытно. Этой ночью... Не после боя. Не от ужаса смерти, да и не спьяну. Однако так Киру, пожалуй, никогда еще не прикладывало. Охнуть не успела, а уже, как говорится, "ноги врозь", и все мало, что характерно. И что бы Яков ни делал, как не "изгалялся", все не так! В итоге, рассвирепела вконец, вспомнила, что командир, и повела, как стерва в танго. Однако и Яков, что характерно, возражать не стал. "Пошел" за ней, как правильный ведомый в бою, и был не по-мужски нежен и решительно неутомим, что, вроде бы, и не сочетается одно с другим, но у него как-то сошлось. И кончилось все это диво дивное лишь тогда, когда Кира заснула сама, а не когда "кавалер отключился".

А утром проснулась — за окном солнце сияет, и в душе однозначно "светло и радостно". Одним словом, птицы поют, хотя кое-где и побаливает слегка. Но это хорошая боль. Правильная. Во всяком случае, жаловаться на нее Кира не станет, а похвастаться, увы, не перед кем. Не обзавелась, за занятостью, ни одной нормальной подругой.

"Вот, разве что, майору Фроловой — лекарскому начальнику рассказать?"

— Ваше благородие! — голос из-за приоткрытой двери звучал осторожно, словно у постели больной.

"Благородие это я?" — Кира осмотрелась, но Якова и след простыл, зато нашлась причина рассмотреть, наконец, интерьер.

Что ж, в таких покоях, да на такой кровати — карельская берез, если что, да не в простоте, а резная, — в такой постели, в шелках и пуху, Кира никогда еще не просыпалась. Одним, словом, картина маслом: солнечное утро, дворец князей Курбских — единственных чистокровных Рюриковичей в империи, немыслимых размеров и роскоши спальня, и в ней — в этой невероятной парадной опочивальне, в которой по-хорошему, и не спят вовсе, потому что не для того делана, — в разобранной постели среди скомканных простыней и разметанных по сторонам подушек и одеял лежит "нагая красавица" — штаб-капитан Амелина и тихо балдеет, не зная, как все это переварить.

— Ваше благородие!

— Я не сплю! — ответила Кира тем, что в голову пришло. — Входите! — добавила, натягивая на себя одну из простыней. И как раз вовремя. Двери растворились, и в комнату, аккуратно отводя взгляд в сторону, ступил один из ливрейных слуг.

— Изволите подняться к завтраку, ваше благородие? — спросил он, сделав три шага в глубину спальни, — Или желаете, чтобы завтрак подали в постель?

"Вообще-то... для полноты ощущений следовало бы в постель, но..."

— А где... гм... Где изволит пребывать князь? — ей еще предстояло научиться говорить, как следует, и называть поручика князем.

"Ах, ты ж! Опять перепутала! Он же не поручик, а целый адмирал, оказывается!"

Не Львов, а Курбский, не поручик, а контр-адмирал...

"И кто из них мой любовник?"

— Его светлость просил передать, "на ваше усмотрение".

— Тогда, я, пожалуй, встану...

У нее взяло время найти одежду: кофры с "новым платьем короля" обнаружились в уборной, или эту смежную со спальней комнату следовало называть будуаром? Во всяком случае, это вне сомнения был настоящий "дамский кабинет" с огромным раскрытым трюмо на три зеркала и многочисленными пуфиками и примыкающей к нему гардеробной. Кофры лежали на столе, предназначения которого Кира не смогла даже предположить, и оказались разобраны. Кто и когда занес их сюда, разобрал, развесив платья и пеньюары на плечиках с мягким подбивом и разложив по полкам белье и чулки, Бог весть. Но все это было исполнено с невероятной тщательностью, так что даже на шелковых панталонах не нашлось ни единой складки. Не менее любопытным оказалось для Киры и знакомство с ванной комнатой. Она было огромной — размером со среднюю гостиную в тех домах, где Кире приходилось бывать, — и оформлена с немыслимой роскошью: с росписями по высокому куполу потолка и по стенам, огромной бронзовой ванной с посеребренными — или же серебряными — кранами, с зеркалами в человеческий рост, мраморными наборными полами и колоннами белого мрамора вдоль стен. Но главное, трубы демонстрировали пристойный напор, и горячей воды оказалось сколько угодно. Выбор туалетных принадлежностей, шампуней и мыла был, правда, небогат, но Кира и о такой роскоши забыла мечтать. При ее то скромных потребностях и того, что нашлось, оказалось в избыток.

По-хорошему, следовало бы напустить в ванну воды и залечь с папироской и бокалом шампанского — ведь должно же быть во дворце Курбских приличное шампанское? — лежать в ароматной пене, пуская кольца табачного дыма, и грезить наяву про то, как хорошо было прошедшей ночью, и как будет здорово, когда это повториться. А про тандерболты и прочие "нортропы" с "бостонами", хотелось забыть хоть ненадолго. Стереть из памяти, что б не мешали быть женщиной, потому как, ну какая из комэска баба? Анатомически, бесспорно, но вот по существу — вряд ли.

Кира приняла душ, привела себя, "не углубляясь в детали", в порядок, оделась согласно наставлениям графини Дуглас, и отправилась разыскивать Якова. Его, впрочем, найти было несложно — ожидал Киру в ореховой гостиной. Сидел в кресле, одетый в домашний фланелевый костюм, белоснежную сорочку и шелковый халат, читал газету, курил. За открытой двустворчатой дверью виднелся накрытый к завтраку стол, но на подлокотнике кресла слева от князя стояла кофейная чашка.

— Я опоздала? — спросила Кира, входя.

— Никак нет, сударыня, — улыбнулся, вставая из кресла, Яков. — Ты, Кира, даже если постараешься, и то не опоздаешь. Не можешь по определению. Но я позволил себе, ты уж прости, маленькую вольность: чашку кофе к первой утренней папиросе.

— Тогда, за стол? — прищурилась она, зная, что ему нравится "этот взгляд". — Я голодна, как волк.

— Овсянка и прочие прелести классической дворцовой кухни? — усмехнулся он.

— Что, честно овсянка? — Кира к такому повороту дел оказалась не вполне готова. Овсянку она и в полку кушала, а вот о каникулах в волшебной стране думалось отчего-то по-другому

— Да, ладно! — рассмеялся Яков. — Это я так глупо пошутил. Идем! Я своих орлов еще ночью предупредил, что б не усердствовали без надобности. Так что будет тебе и гурьевская каша по-петровски, и оладьи с икрой, и отварная осетрина с хреном. Шампанское тоже будет, хотя...

— Шампанское по утрам пьют только аристократы и дегенераты! — вспомнила Кира старую шутку.

— Значит, нам можно! — согласился Яков, предлагая "даме" руку. — Не изволите ли пройти со мной к столу, Кира Дмитриевна?

— После того, что между нами было, можешь обращаться ко мне на "ты"! — Кира не без робости оперлась на предложенную руку и нашла, что это мило, но крайне неудобно. Не функционально, если называть вещи своими именами.

— Каковы наши планы? — спросила, чтобы не улыбаться, как дура.

— Сделаем пару обязательных визитов, пройдемся по магазинам — я слышал, кое-кто продолжает торговать, несмотря даже на войну, — пообедаем где-нибудь в городе, и поедем на прием к герцогине Лихтенбергской...

— А может быть, ну ее эту рыбалку? — лукаво улыбнулась Кира, предположив, что спальня иногда предпочтительнее обеда.

— Одно другому не мешает, — ответно усмехнулся Яков. — Уверяю тебя, mon cher, день длинный — на все время найдется...

Так и случилось, хотя и с поправкой на субъективность восприятия времени. Между тем и этим нашлось время и для того, и для другого. И даже более того, этот день, как и последовавшие за ним — со всеми их обязательными и необязательными визитами, обедами в роскошных ресторанах и посещениями дорогих магазинов, вечеринками и коктейлями, с вплетенными в их череду, как лента в косу, приступами нежности и страсти, — все они слились в один длинный, как жизнь день, где от рассвета до рассвета можно родиться, прожить жизнь, состариться и умереть, не имея ни одного лишнего мгновения, чтобы "остановиться и оглянуться", как советуют некоторые философы. Куда там! Время неслось вскачь. Оно бежало. Летело и кружило. Сводило с ума. И между делом ворожило Кире как добрая волшебница. И постепенно, — неторопливо и стремительно, — с неумолимостью рока и естественностью дыхания баронесса Багге-аф-Боо прорастала в Кире, как принцесса в Золушке. И это означало, что бал у короля приближается... Но, на самом деле, приближалась развязка, ведь по природе жанра все истории — и сказочные истории не исключения — должны когда-нибудь завершиться.

Кто побывал в "собачьей свалке" — никогда не забудет. Такое не забывается, если что. И Кира, разумеется, не исключение. Она помнила все свои четыре, но впечатлениями этими с посторонними предпочитала не делиться. Разве что, спьяну, но и то скорее, как исключение, чем как правило. И вот среди этих ее "не произносимых вслух" личных тайн имелось одно воспоминание, о котором Кира не рассказывала вообще никогда и никому, ни на трезвую голову, ни в полном "помрачении", хотя случай был отнюдь не омерзительный. Пожалуй даже, наоборот, но осадок по себе оставил такой, что, припомнив его ненароком, Кира всегда ощущала озноб.

Дрались с янки. И дрались не просто жестко — жестоко. "Обид" с обеих сторон накопилось немерено, это да. А вот день был почти нелетный — пасмурно, облачно, ни то ни се, — но надо же, вылетели с баз и не разминулись, как бывает сплошь и рядом, встретившись на морем, над стылой водой. Сблизились — все еще оставаясь "в разуме", то есть в рамках уставов и наставлений, которые у тех и других отличались лишь в деталях, — сошлись по правилам, — высота, дистанция, эшелон, - и вдруг сорвались с цепи, аки псы бешенные...

"Понеслось!" — подумала тогда Кира, выполняя боевой разворот, и разом забыла обо всем. Она перестала быть человеком, женщиной, пилотом, превратившись в суку, грызущуюся с чужой стаей не на жизнь, а на смерть. В душе — ад, в глазах кровавый туман, сквозь который "вплывают" в прицельную сетку размытые тени врагов, рев мотора, рвущийся, казалось, вместе с криком из ее собственной глотки, грохот пулеметов и глухое уханье пушки, и барабанная дробь артериального пульса в ушах... Ее несло потоком. Швыряло, как щепку. Крутило, словно не Кира вела бой, а сам бой играл с ней как с игрушкой, и как надоевшую игрушку вышвырнул в конце концов из собачьей свалки вон. И она вылетела вдруг в голубой, пробитый солнечными лучами простор, и обомлела от ужаса и восхищения, теряя голову и чувство направления, и начиная падать вверх, в позолоченную бездонную синь... И в этот момент Кира увидела глаза Бога. Во всяком случае, так она запомнила тот случай. Тишина — у ее истребителя внезапно заглох мотор, — медленное, но неумолимое падение в сияющее надоблачное ничто, и золотые глаза, заглядывающие в самую глубину души...

Киру привел в чувство озноб, пробивший ее, несмотря на то, что до этого мгновения она, фигурально выражаясь, купалась в собственном горячем поту. Непривычное чувство отрезвило и выдернуло из оцепенения. Кира пришла в себя и успела-таки перезапустить двигатель прежде, чем неумолимая сила гравитации разбила ее о холодную сталь арктических вод...

...Вспомнилось неспроста, хотя и не почувствовать разницу было бы сложно. Просто музыка — кажется, это был Большой вальс Оффенбаха — закончилась, и настала тишина "послевкусия", образованная слитным гулом вполголоса сказанных слов, шелестом шелковых платьев и осторожным перестуком высоких каблуков. Кавалер — какой-то гренадерского сложения штатский, — сделал шаг назад и учтиво поклонился, Кира улыбнулась ему в ответ, чуть прищурив глаза из-за алмазного сияния хрустальных люстр, и отвернулась в поисках Якова, но встретилась взглядом с кем-то, кого узнала тем мгновенным узнаванием, что сродни чутью хищника или интуиции охотника, и ее разом пробил озноб. О том, что мужчина, остановившийся едва ли не за ее спиной, знаком ей по одним лишь портретам, Кира вспомнила мгновением позже. Ну, а для того, чтобы назвать его по имени потребовалась еще пара долгих секунд.

— Ваше величество! — Кира присела в придворном реверансе, лихорадочно вспоминая необходимые телодвижения, и не будучи в силах понять, хорошо ли это у нее получается, или нет.

— Вольно, госпожа капитан! — устало усмехнулся император. Выглядел он неважно, но и то сказать, не мальчик уже. Да и война, наверное, здоровья не прибавляет.

— Здравствуй, Яков! — кивнул Иван как раз подошедшему к ним адмиралу. — Черный цвет тебе к лицу. Не правда ли, баронесса?

— В адмиральском мундире хорошо смотрелось бы абсолютное большинство мужчин, — дипломатично ответила Кира, заодно подумав и о женщинах. О себе, к примеру.

— Вот и я о том же! — император снова смотрел на Киру, но говорил, судя по всему, не с ней.

— Не одумался? — спросил он.

— Никак нет!

— Жаль.

— Мне тоже, но сделанного не воротишь, — Яков говорил спокойно, но хмурился при этом совсем не так, как помнилось это Кире. Впрочем, она и знала-то его всего ничего.

— Как знать! Позволишь переговорить с Кирой Дмитриевной с глазу на глаз?

— Ты император, ваше величество, или забыли? — чуть пожал плечами Яков.

— Нет, не забыл. Кира Дмитриевна, буквально на пару минут! — вот теперь Иван Шестой говорил именно с ней.

— Я в вашем распоряжении! — прозвучало двусмысленно, но никаких непристойностей контекст разговора не предполагал. Скорее наоборот.

Император кивнул, принимая согласие, и, отвернувшись, пошел куда-то сквозь безмолвно расступающуюся перед ним толпу. На Киру он более не смотрел, предполагая, видно — и не без причины, — что она идет следом. Смотрели другие, и от их взглядов становилось неловко, словно голая идешь.

Кира бросила быстрый взгляд в зеркало, мимо которого как раз проходила. Платье оказалось на месте, как, впрочем, и все прочее, хотя, видит Бог, и было-то этого "прочего" не так чтобы много.

"Надо же, и впрямь, красавица! — удивилась она, пораженная произошедшей метаморфозой. — И откуда что берется?"

Тем не менее, бралось. Посмотришь, на такую, ни в жизнь не догадаешься, что комэск, а между тем...