Зловредный старец

— Не уверен, что именно удивлю, повелитель, — философ сделал приглашающий жест в сторону одной из дверей, ведущей, вероятно, в смежную комнату, — но мы долго беседовали с Гиллем из Шхея после того, как вы упомянули корабли с пятью рядами весел...

Он что, утверждает будто смог разработать пентеру? Быть не может — корабль на три ряда весел уже считается в наших краях вершиной инженерной мысли и, что гораздо важнее, судостроительной практики, и при всем моем уважении к главе столичной гильдии, поверить в такой прорыв решительно невозможно.

— Для создания чего-то подобного потребуется совсем иная школа кораблестроения, которой надо набить руку на чем-то не столь, гм, эпическом. — он потянул за дверную ручку и моему взгляду предстала небольшая, тускло освещенная масляными плошками комната, почти целиком занятая массивным столом (хотел бы я знать, как его туда затащили) на котором покоился некий, накрытый тканью куб. — Но довольно крупном.

— И Гиллем хочет построить онерарию не хуже асинской? — мы с внуком вошли в комнату вслед за философом.

— Нет. Нужно строить что-то гораздо более серьезное. Мы подумали о корабле, который равно можно употребить и для войны, и для торговли, и даже изготовили для пробы модель. — Щума сдернул ткань, демонстрируя скрытое доселе содержимое.

Под тряпкой скрывался "эскиз ящика" — лишенный стенок куб из реек, внутри которого расположилась крупномасштабная модель корабля с удивительно знакомыми очертаниями. Я сделал шаг и пригляделся.

Неф. Лопни мои глазоньки — неф же! Две мачты с прямыми парусами, две характерные башенки спереди и сзади — кормовая заметно выше носовой, — с макетами стрелометов. С каждого борта, в дополнение к парусам, расположились по ряду весел.

Румпеля, кстати, не наблюдалось — с маневрами у этой бандуры, как и на остальных существующих кораблях, предполагается корячиться вручную, зато кормил имелось аж два.

— Ух ты! — Утмир подался вперед, буквально пожирая судно глазами. — А где таран?

— Такой корабль не сможет ходить быстро на веслах, царевич. — пояснил философ. — Да и маневренность его оставляет желать много лучшего — таран не будет эффективен. Луки и стрелометы — вот чем кашти-араг будет уязвлять врагов.

Вот что значит настоящий философ — вещи еще нет, а он ей уже и название придумал, и, наверняка, в какую-нибудь классификацию запихал. Нечто вроде: тип — водоплавающие, класс — неживые, отряд — рукотворные, семейство — лодки, род — корабли, вид — кашти-араг. Наука умеет много гитик, ептьль.

— Но основная его задача, разумеется, перевезти в нужное место груз и людей, не став при том легкой добычей боевого корабля. — Вовсе не сражение.

— Парометы по бортам поставь, что Амдерих из Сирка изобрел, вот тебе и боевой корабль. — буркнул я. — Еще, слышал, где-то к востоку от Нандарту порошок изготавливают, что вспыхивает мгновенно и дает такое количество дыма, что если его в заклепанную с одной стороны трубу запихать, ядро толкнет не хуже паромета.

Золотой Язык на миг задумался — судя по лицу что-то припоминал, — а затем уверенно кивнул головой.

— Ваше величество видимо имеет в виду Шалимарову пыль. — убежденно произнес он. — Увы, секрет ее утерян еще во времена падения Мелуххи. Даже ингредиенты нынче неизвестны.

— Селитра, сера и угольная пыль. Не спрашивай в каких пропорциях смешивать и как — не знаю. — ответил я.

И только по выпученным глазам философа и его же отвисшей челюсти понял, что ляпнул что-то не совсем то.

— Ну что ты на меня так смотришь, достопочтенный? Рыбы нашептали.

— Возможно, наставник, вам тоже стоит сходить на рыбалку. — тон, которым это произнес Утмир был самым серьезным и уважительным, но глаза мальчишки смеялись. — Мой друг, рати Тумил, утверждает, что это занятие очень способствует успокоению и очищению ума.

— Видимо, так я и поступлю, царевич. — ответил медленно приходящий в себя Щума.

— С ума посходили. Какая по такой погоде рыбная ловля? — проворчал я. — Простынешь ко всем друджам вместо просветления.

Интересно, а Золотой Язык, после каждой со мной беседы, на нервной почве сильно бухает?

Да не, вряд ли, спился бы уже...

Следующим пунктом экскурсии был сарай. Наверное, по логике "погрелись нахаляву, ну и хватит".

Вернее, труба-то у сараюшки была, но тоненькая какая-то, практически выхлопная.

— Прямо даже в догадках теряюсь, что ты мне покажешь. — сказал я, подходя к хлипкой дверце.

Изнутри доносились негромкие чухающе-ухающие звуки и негромкий говор.

— Это пока последнее, что мы готовы показать вашему величеству в готовом виде, а не в эскизах и проектах. — ответил главнофилософ и отворил вход. — Прошу взглянуть, государь.

Ну — взглянул. Сильно долго так молча взглядывал, потому как ошалел напрочь.

— Как можете видеть, повелитель, мы смогли изготовить Аксандритов двигатель. — нарушил наконец молчание Щума. — Энергию пара и впрямь возможно использовать.

В расположившемся посреди помещения предмете паровой двигатель опознать, конечно, было можно, но лишь при условии, что ты сильно налегал на стимпанк. Топка, котел, даже манометры и клапаны — все это в разработке ашшорских философов имелось, но выглядело настолько непохоже на себя самоё, что мозг, с непривычки, воспринимать увиденное отказывался.

Единственное что я смог уверенно опознать (и то, лишь с помощью памяти Лисапета), так это зубчатую передачу идущую к механизму для распиловки каменных блоков.

— Мы продемонстрируем, с вашего позволения.

Щума дал отмашку лаборантам, державшим, как я понимаю, на пару эту адскую машинку, те ее запустили и машина... ожила.

— Глазам. Своим. Не верю. — только и смог выдавить из себя я, глядя как самовар распиливает известняковую плиту металлической пилой.

— Вы, ваше величество, были правы в своем гениальном предположении, признаю. — такие аппараты возможно изготавливать, даже и гораздо больших размеров. Их и впрямь можно применять вместо ветряков и водяных колес, но... — Золотой Язык сокрушенно вздохнул. — Совершенно невыгодно. На этот небольшой прототип-то сколько бронзы ушло, а пружины, а прочие устройства... Боюсь, такой двигатель к моменту своего окончательного износа лишь едва-едва окупит себя, и то — исключительно при условии грамотной эксплуатации.

— На кашти-араг поставь. — буркнул я, все еще пытаясь придти в себя. — Его пусть двигает.

— Простите, повелитель, а как этот механизм сможет двигать корабль? Не в паруса же паром дуть из него.

— Нет, ну зачем же. — я достал записульник и стило. — Вот смотри, начнем с простого, с колес.

Через три четверти часа объяснений как, в принципе, корабль можно двигать не веслами и не парусом, а винтами и колесами, Щума смотрел на меня оловянными глазами, судяповсему хотел что-то спросить, но не решался.

Не иначе опять на знакомство с рыбами напроситься хотел.

— И поразмысли, голубь мой, насчет плавки железа и методов его проката в пластины, ну, навроде как тесто под скалкой. — окончательно добил философа я. — А то прав ты, на бронзовых котлах далеко не уедешь. Дорого очень, золотой корабль выходит. Пойдем, Утмир. Пора нам.

Жаль, что по металлопрокату и плавке я ему подсказать ничего не могу. Мне из устройства мартеновской печи известно ее название и все.

Усаживаясь в седло внук поглядел на небеса, прикинул что-то, и повернулся ко мне.

— На ужин, дедушка, мы во дворец опоздали. Может в "Коровью лепешку по пути заедем? Страсть что-то голубей жареных захотелось.

Ну вот, кому что, а растущему организму лишь бы пожрякать.

* * *

Более ничего интересного и достойного упоминания — ну, если не считать изобретения Штарпеном кружевных платков и отложного воротника, — этой зимой не случилось. Зато с ее окончанием, ух и началось...

Сначала, когда весну и весной-то еще назвать было нельзя, загулял Князь Мышкин. Кошандер, которого и до того в свободе никто особо не ограничивал, свалил из дворца, пропадал где-то три дня, а затем вернулся в Ежиное Гнездо с мордой драной, но донельзя довольной. Следующую неделю князь-союзник, полностью забив на свои обязанности по войне с немирными мышами, исключительно спал, ел и умывался, к тихой радости Румиля, который время отсутствия своего подопечного провел гадая, видимо, погонят его теперь на улицу, или вовсе казнят.

Затем началось выдвижение войск и поселенцев на север, для удара по племени Большая Пустельга. Аврал следовал за авралом, одна нештатная ситуация за другой, флот полным составом мотался до Лисапетовых Колодников и обратно, так что Утмир, подозреваю, что к огромному своему счастью, во дворце появляться практически перестал. Сильно ждали его старшего брата, но, во-первых, чуть попозже, дабы всякими царскими поездами трафик на стратегических путях и сообщениях не забивать, а, во-вторых, очень быстро выяснилось, что не один Князь Мышкин у нас такой уже весь взрослый и самостоятельный.

Едва началась весенняя движуха в Большой Степи, Асир взял свою дружину, Блистательных-телохранителей, мужскую часть придворных и рванул к Обители Шалимара, воевать за Веру, Меня и Отечество. На грозный окрик "Куда?!", раздавшийся из Ежиного Гнезда на две глотки (мою и Валиссину) ответил в духе "Тварь я дрожащая, или право имею? А что? Имею — я же князь". И преспокойненько последовал дальше, на войну.

Совсем от рук отбился, поганец. Независимый стал, отлучением от холодильника не запугаешь...

Кстати, прознав о выступлении в поход целого наследника престола, двинули свои дружины и Владетельные князья Шадды, Оози и Лиделла. Не потому что совесть заела, а исключительно для поддержания реноме. Мол, тут царевич, на минуточку, воюет, а мы что, родовую честь не поддержим?

Невестушка не забывала мне всю весну крутить нервы, упрекая, что это-де, мое влияние сказывается и что больно много я ее детям свободы надавал, но, подозреваю, втайне Асиром и Утмиром очень была горда.

На основании чего подозреваю? Да пилила без огонька, а так, чтоб було.

В общем Ашшорослышанье нам с Валиссой пришлось проводить вдвоем, и, доложу я вам, шоу вышло выше всяческих похвал. Исполнителей выбирал народ, так что пафосно-патриотических песен, которые бы из верноподданейших чувств наверняка в програму напихали бы чиновники, не было — зато много хороших, душевных мелодий прозвучало.

Первое место занял Хрис, спевший душевнейшую балладу о жизни бродяги (нечто среднее, по смыслу, между "Мы выросли в трущобах городских" и "Не жалейте меня, я прекрасно живу, хоть и кушать охота порой"). — в каждой строчке песни чувствовался большой его в этом деле опыт, так что даже целиком высыпавший свой кошель в урну для голосования князь Хатикани на результат повлиял мало. Публика просто рыдала.

Сразу после вручения приза, во время торжественного пира , лирник сообщил Шедаду, что, увы, покидает службу. Дело было недалеко от меня, так что уши я погрел.

— Разве малое я плачу тебе жалование, или обидел чем? — изумился министр двора.

— Нет, господин, ты был ко мне очень добр, добрее чем я того заслуживаю. — с поклоном ответил юноша. — И не в деньгах дело тоже — служа тебе я отложил немало, а с этим призом и вовсе мог бы прожить до конца дней если и не обеспечено, то уж всяко не голодая. Но, пойми меня, князь — о чем мне петь во дворце, где искать слова для новых песен? Я умру здесь как певец, поэтому решился отправиться туда, где сюжетов будет в избытке — на север, в Большую Степь.

И этот туда же, пассионарий хренов! Как теперь Шедад работать-то станет? По докладам, в конце каждого дня умаявшийся на службе князь просил своего лирника что-то поиграть, для успокоения нервов, и, нередко, засыпал даже не вставая из кресла.

Теперь, для снятия стресса, придется ударяться вовсе тяжкие, а в его возрасте это уже для здоровья не полезно.

Немало беспокойств доставили и фультрюй Хин Абдель с ате Гикаметом, сиднем сидевшие в Скарпии, покуда Асир на севере кровь и боевой понос проливал.

Дело в том, что весна на севере Бантала в этом году выдалась очень уж дождливой. В результате разверзания хлябей небесных, раскисло все, что могло раскиснуть и размыло даже то, что, казалось бы, размыть нельзя, в результате чего в вместо дорог или, на худой конец, направлений, сатарпия превратилось в одно большое рисовое поле — единственное что, без риса.

Вести войну в таких условиях смогли бы разве что реактивные водолазы, но за полным отсутствием такого рода войск у изготовившихся к противоборству сторон, кампания началась лишь к середине весны, когда хоть чуть-чуть подсохло, а до решительного сражения с племенем Большой Пустельги оставалось немногим более недели.

Девять асинских лейдангов и большая часть скарпийской армии, численностью около восьми тысяч рыл, перевалили через горы и начали месить не до конца подсохшую парсудскую грязь, попутно грабя, насилуя, убивая и прочими подобными развлечениями скрашивая себе тяжести похода. Благо, трудно было не только агрессорам — местные тоже убежать не могли. Разве что все бросив, но это гарантировало скорую голодную смерть.

В свою очередь мы, согласно плана, доведенного до обеих высоких не договорившихся сторон, заняли Северное Прикарунье, устроив на временно оккупированной территории настоящий фильтрационный лагерь пополам с гуманитарной миссией.

Ввод ашшорских войск до самой Каруны Гикамета и Хин Абделя несколько обеспокоил — они даже выделили некоторые силы на парирование возможной угрозы с этого направления, — но контингент у нас был ограниченный, через реку не переправлялся, а вести из Большой Степи о большой же резне заставляли подозревать меня в честности. Сказал, мол, хапну это и хватит, и гляди-ка ты — выполняет!

Так что довольно скоро, оставив лишь столько бойцов, сколько необходимо для контроля уже занятой территории, скарпийско-асинские солдаты бросились догонять основные силы, дабы успеть высказать Ахимак-дженабу, все что о нем думают и насколько считают его неправым.

К этому моменту в Аарту как раз старший внучок приехал...

* * *

— Ничего себе ты, мелкий, вымахал!

— Ага, могу теперь и навалять. — ответил брату Утмир и они крепко обнялись.

Младший царевич действительно и подрос, и окреп и, кстати, сильно уменьшил свою скособоченность от раны. Старший... Да та же самая фигня. И вырос, и в плечах раздался, и уже под носом да на щеках что-то пробивается. Усы с бородой из этого пока не изобразить, но, однако — совсем взрослый парняга, женить можно.

— Ну, это смотря кому. — хмыкнул себе в усы Нвард.

Ну, как — усы? Усишки еще пока, усёнки, но вполне себе выраженные, так что сразу видно, что идет целый витязь, а не Солнце знает кто и сбоку царевна.

Мнда, подросла молодежь-то, а мы и не заметили. Стареем, Селезнёв, стареем...

— А я тебе усы на ростр намотаю, паршивец ты эдакий. — ласково отозвался Утмир.