— Восемнадцати лет, барон, — с нажимом сказал принц-консорт. — А ей девятнадцать. Почему вы не использовали тот шанс? Девочка поругалась с матерью, выбивая для вас приглашения на ассамблеи. Почему вы не приезжали?
Байдек не опустил глаз, хотя на его скулах проступили красные пятна.
— По тем же соображениям, что вы изложили мне, Ваше Высочество. Я прекрасно понимал, что не ровня ей и что огромной дерзостью было даже мечтать о том, чтобы она стала моей женой, а тем более обращаться с этим к королеве. Я хотел оградить нас от неловкости.
— И что же изменилось? — мрачно спросил Святослав. Ему было не по себе, словно он влез в чужую, неприятную и несвойственную ему шкуру. — Раз вы все понимаете, что изменилось, барон?
— Теперь это вопрос и ее счастья, Ваше Высочество, — твердо ответил Байдек. — Будь я один, я бы отступил. Но она хочет этого. А ее желания для меня..., — он замолчал, подбирая слово.
Но его поняли.
— Отец, — заговорила принцесса Ангелина. — Я поддерживаю и разделяю твою точку зрения.
Байдек остро глянул на нее и сжал зубы.
— Но ради мира в семье, и ради того, чтобы не вынуждать мою сестру и барона на недостойный поступок, я вынуждена просить вас дать разрешение на этот брак.
И в этот момент ее интонация и манера была так похожа на тон его Ирины, решающей дипломатические споры, что он прикрыл глаза.
Дверь распахнулась, и в комнату с радостным визгом "Спасибо, Ани" вбежала Василинка, повисла на шее у сестры. Затем решительно встала рядом с Марианом, сжала его руку своей теплой ладошкой. В открытую дверь робко заглядывали немного опухшие младшие принцессы.
Принц-консорт, глядя на этот бедлам, тяжело вздохнул.
— Хорошо. Я даю согласие на помолвку. Но свадьбе быть не раньше, чем через месяц, хотя бы в память о королеве. И, барон, вы обязаны найти мага, который обучит вас как справляться со своей стихией. Иначе я никогда не буду уверен в безопасности Василины.
Тем же вечером за ужином Мариан Байдек надел на палец своей невесте скромное помолвочное кольцо, тем самым закрепив свои права. Его зверь сыто порыкивал где-то на задворках сознания, перестав беситься. Может, дело было в том, что полная луна уже пошла на убыль. А может в том, что та, кого он так сильно желал, смотрела на него светящимися глазами, обещающими, что совсем скоро она будет принадлежать только ему.
* * *
* * *
Ночь. Осень. Мелкий теплый дождь гулко и часто стучит по стеклам. Пахнет свежестью, дымом и сладкой осенней листвой.
Старый домик лесника с единственным светящимся окошком. За домиком веется дымок из пристроенной баньки, спускающейся настилом прямо в озеро.
У окна двое. Девушка, прижавшаяся к плечу мужчины, и ее муж, бережно обнимающий ее и что-то тихо рассказывающий ей на ухо.
Когда-то давно, возлюбленная моя, так давно, что и не вспомнить, на Севере жили такие же суровые и неуступчивые люди, как сейчас. И не было тогда других венчальных обрядов, кроме того, что творили двое в полном молчании, под присмотром лунной ночи. Это обряд поклонения жене, обряд обновления и нового рождения...
Я раздену тебя донага, любимая моя, сниму кольца и серьги, чтобы ничего не оставалось на теле, распущу твои прекрасные волосы. Отнесу тебя в дом Жара и Здрава, и трижды омою тебя озерной водой под присмотром Богов. Обрежу твои светлые волосы на три ладони, и мы сохраним их для оберегов для наших детей. Нет ничего сильнее, чем волосы девушки в ночь, когда она станет женщиной...
— Хорошо, — выдыхает она покорно, завороженная его низким голосом.
Я распарю твое тело так, что ты перестанешь чувствовать себя, а кожа твоя станет светящейся, как шелк. Окуну в прохладную купель, и ты будто заново родишься. Бережно оботру тебя, сердце мое, собирая капельки воды с твоего тела, расчешу гребнем и одену в белую чистую сорочку с вышитыми божественными колесами. А затем возьму тебя, теплую и разомлевшую, на руки и отнесу сюда, на наше супружеское ложе. Здесь ты будешь отдыхать и ждать меня, не признося ни звука, пока я буду омываться сам и творить брачную молитву, чтобы Боги даровали нам здоровых детей и долгую любовь. А потом я поднимусь к тебе и сделаю тебя своей женой...
— Хорошо, — шепчет она, и он легко касается ее губ целомудренным поцелуем.
Скрипучая широкая кровать, застеленная хрустящими белоснежными простынями. Потертый теплый ковер на полу. Много цветов, небрежно брошенных чьей-то неторопливой рукой, и их медовый запах.
Огонь в камине, статуэтки богов на каминной полке, терпкий запах смолы и раскаленного камня. Девушка, сидящая на кровати в длинной белой сорочке. Мужчина у ее ног, словно поклоняющийся ей. Диковатый блеск его глаз и мощные руки, скользящие вверх по тонким, гладким щиколоткам. Хриплый шепот.
Моя...
Теплые губы на внутренней поверхности бедра, головокружительный женский запах, чуть царапающаяся мужская щетина, тонкие пальцы в волосах мужчины, его судорожный вздох.
Моя...
Какое счастье, что я могу смотреть на тебя, сколько захочу, и не отводить взгляд. Какое счастье, что я могу трогать тебя так, как я захочу, и видеть, как розовеет твоя кожа и туманится взгляд. Как описать, что я чувствую, когда ты так открыта для меня, любимая? Когда ты так близко, что меня трясет от твоего запаха?
Скользящая вверх по телу брачная сорочка, прикрытые блестящие глаза, совершенная грудь в облесках пламени. Теплые руки на мягком животе и влажный сосок, попробованный на вкус. Первый приглушенный стон. Первый вздох удовольствия. Пальчики, сжимающиеся на плечах. Мягкое тело на хрустящих простынях.
Как я могу описать тебе, что ты делаешь со мной, просто вот так касаясь меня? Твоя ласка такая робкая, что я периодически замираю, боясь тебя спугнуть. Твои губы такие сладкие, что я бы пробовал их вечно и не мог бы насытиться. Ловлю твое дыхание, чтобы познать, как ты откликаешься.
Моя...
Как я боюсь сделать тебе больно. Как я хочу тебя. Сердце мое, жизнь моя.
Ты заставляешь мое тело гореть, и ударяешь в голову, как терпкое вино. Видят Боги, я не могу больше ждать. Я слишком долго ждал и точно умру, если прямо сейчас не возьму тебя.
Движение, вскрик, всхлип, стон, слезы в уголках глаз. Мощные руки, удерживающие на месте. Прерывистое дыхание. Нежные касания губ. Прости.
Совсем моя...
Скрип кровати, стук дождя, низкий рык мужчины, сладкий запах цветов, прикрытые затуманенные глаза, судорожные всхлипы-полустоны, треск поленьев в камине, ноготки, царапающие сильную спину, наслаждение на грани боли, или боль на грани наслаждения.
Как же я жил без тебя все эти годы, не имея надежды хоть когда-нибудь прикоснуться к тебе?
Мыслей больше нет. Есть только бесконечное и безжалостное движение, хриплые крики, стреляющие безумным огнем по позвоночнику, нетерпеливые вздохи. Ставшие вдруг требовательными мягкие губы, солоноватый запах страсти, влажные тела, взгляд глаза в глаза, и все ускоряющийся мир, который неумолимо чернеет и вдруг взрывается, заставляя глухо рычать и содрогаться.
Тишина, прерываемая громким дыханием двоих. Ночь, стыдливо заглядывающая в окно. Двое, принадлежащие друг другу. Отныне и навсегда.
Моя? Моя?
Твоя, Мариан. Твоя.
Часть 5
Глава 22
Конец сентября, Великая Лесовина
Марина
Я кормила яблоком маленькую кобылку, которая аккуратно, с громким хрустом, кусала сочный плод, касаясь моих рук бархатистыми губами. Она жевала и закатывала глаза от удовольствия, а я обнимала ее, гладила по лбу с белой звездочкой и испытывала такое счастье, которое, наверное, можно ощущать только в детстве.
Раздался свист кнута, и Люк погнал лошадку по кругу. Она в ужасе скакала прямо на горящее кольцо, а я кричала, потому что знала, что случится дальше.
Лошадка прыгнула и вспыхнула огнем, а Люк, превращаясь в Смитсена, сказал многоголосым голосом: "Вот так-то лучше!" и потянул ко мне удлиняющиеся руки.
Я с трудом, как сквозь кисель, побежала от него, подбежала к умирающей кобылке, которая хрипела, билась и смотрела на меня мамиными глазами.
"Бей первой, дочка" — сказала она и...
— Марина Станиславовна, ваша смена!
Я с трудом отходила от кошмара, который был каким-то отрывочным бредом, замешанным на подавляемых страхах. Что-то не везет мне со снами в последнее время. До этого не снилось почти ничего, ну не считать же снами однообразные пейзажи, будто смотришь из окна поезда на чужую жизнь в мелькающих деревнях и городах, и на бесконечные поля с лесами. А тут как прорвало. Может, стресс от чрезвычайной ситуации так влияет?
"Отсутствие мужика на тебя так влияет" — фыркнул внутренний голос, и я мысленно показала ему неприличный жест.
— У меня уже есть мужчина, — сказала я себе в зеркало, активно работая зубной щеткой.
"Баловство у тебя есть, а не мужчина"
— Он мне нравится? — спросила я у себя и показала язык в пасте своему отражению.
"Пока будешь соображать, найдет себе другую кралю. И останешься без потрясающего секса. Курица"
— Потрясающего? Может, он в постели чурбан чурбаном.
"Угумс", — хмыкнул он внутри. "Именно поэтому ты ему чуть не отдалась вчера на холме"
— Чуть не считается, — пропела я, умываясь холодной водой из рукомойника.
"Целуется он так, что каждая клеточка твоего организма кричит "возьми меня!"
— Ну ты и дура, Марина, — сказала я себе на прощание, вытираясь полотенцем.
Настроение, несмотря на кошмар, было хорошее. А затем мне стало и не до кошмаров, и не до поцелуев. Началась смена.
Люк
Люк Кембритч клеил усы и бороду. Дело было серьезное, потому что его собственная щетина была иссиня-черной, и отрастала через пару часов после бритья. И нужно было наклеить так, чтобы ее было не видно, но при этом не выглядеть неестественно.
Прямо с утра ему принесли извещение от Старова Алмаза Григорьевича, который сообщал, что готов принять господина Инклера в 14 часов 15 минут, если тот займет у него не более 10 минут. Люк обрадовался и этому, потому что мага дома застать было невозможно. Но, видимо, оставленное письмо заинтересовало старого мага, и он снизошел-таки до встречи. А после — к Байдеку. Хорошо, что грим не придется наносить дважды, клей противненько сушит кожу, и под "бородой" начинается зуд.
С Мариной сегодня встретиться не получится, а жаль. Вчерашний вечер доставил ему удовольствие, пусть и странного рода, потому что не привык виконт Кембритч к такой длительной осаде. Хотя...тем слаще будет победа. И пусть она пока не в его постели, но крепость уже дрогнула, и это дело нескольких дней. И, может, его отпустит наконец. Потому что его собственное поведение далеко от рационального и взвешенного. Можно бесконечно отговариваться тем, что он не убежден ни сканированием, ни анализами, и поэтому следует за ней. Но это еще более нерационально. В мире не существует способа изменить ДНК и состав крови. Он это понимает. И, значит, его импровизационные маленькие проверки — просто ширма для себя самого, оправдание абсолютно несвоевременного и ненужного сейчас влечения.
А влечение, он точно знал, прекрасно лечится несколькими горячими любовными схватками на его простынях. Затем женщиной насыщаешься и становится неинтересно. Вот и сейчас хочется поскорее добиться своего, чтобы со спокойной совестью расстаться с неуступчивой медсестричкой и посвятить себя подготовке к унылому существованию в роли принца-консорта. Если их поиски закончатся успехом, конечно. Есть какая-то высшая ирония в том, что каждый шаг к выполнению задания все крепче сжимает на его шее брачное ярмо.
Алмаз Григорьевич долго не открывал, и Люк трезвонил в ворота, стараясь, чтобы это звучало деликатно. Получалось что-то на манер детской песенки. А то кто знает этого старого перечника, судя по тону его письма, он может из принципа не открыть, если вдруг гость покажется слишком настойчивым.
Наконец, когда Люк уже начал соображать, насколько он готов повторить студенческие подвиги с перелезанием через забор, и не подведет ли его нога в самый ответственный момент, калитка заскрежетала, и в проеме появился мрачный молодой человек в белом, заляпанном чем-то неаппетитным халате.
— Вы Инклер? К Деду? — спросил он тоскливо.
— Совершенно верно.
— Сочувствую. Спасибо за передышку, — буркнул тот, развернулся и пошел к миленькому двухэтажному дому, который мог бы принадлежать трепетной вдовушке, но уж никак не супермагу. Во всяком случае нежно-горчичный цвет его, обилие цветов и кружевных занавесок в окнах навевали вполне веселенькие ассоциации.
Алмаз Григорьевич сурово выговаривал двум стоявшим у двери, ведущей в подвал, заляпанным молодым людям, размахивая клюкой как оружием массового поражения. Поэтому Люк предпочел дождаться конца воспитательного процесса. Хотелось курить, но Инклер не курил, а он любил чистоту образа.
Наконец последние гневные рулады затихли, и молодые люди гуськом (к ним присоединился и встречавший его) отправились обратно в подземелье. Точнее, в подвал, но вид у них был такой, будто они спускаются в камеру пыток. А старый маг, подойдя к нему, хмыкнул, дернул себя за бороду и жестом пригласил пройти в дом. Он был гораздо ниже Люка, с окладистой седой бородой и седыми же волосами, простым щекастым лицом старичка из сказки. Но глаза его смотрели пронзительно, и двигался он так, будто клюка была ему нужна только чтоб колотить по спинам провинившихся помощников.
— Евгений Инклер? — сообщил Алмаз стенке, на которой было нарисовано нечто, напоминающее розовую собаку. Стенка раскрылась, оттуда вылетела бутылка виски и пара стаканов. Люк мысленно присвистнул, пока бутылка деликатно наполняла стаканы, смиренно замерев после на журнальном столике между ними. Маг, ничуть не стесняясь, отсалютовал прибалдевшему "писателю", и сделал глубокий глоток.
— Стажеры, — пояснил он так и не попробовавшему алкоголь Люку, — ухитрились перекормить единственный мой экземпляр Тина Локунас. Ему под корни нужно подкладывать строго определенное количество корма, иначе мгновенно начинает расти и пытаться сожрать доброхотов. А эти придурки решили поэксперементировать с составом. Пришлось выбирать между студиозами и моим любимчиком, и выбор был, честно признаюсь, нелегок.
— А что случилось? — спросил-таки Люк, пробуя великолепный виски.
— Взорвал я его, что случилось. Теперь вот оттирают...ученички.
Он снова хмыкнул. Поставил стакан.
— Молодой человек, и зачем этот маскарад?
— О чем вы? — "не понял" Люк. Возникло ощущение, будто его, как мальчишку, сейчас возьмут за ухо.
— Вы что, не знали, к кому идете? — он протянул вперед руку, растопырил пальцы. — Тааак, кто тут у нас? — отхлебнул виски. — Ага, близкое родство с Кембритчем. Отирался раньше при дворе, редкостный засранец. Сын?
— Но как? — Люк любил удивляться, но сейчас стало не по себе.
— Аура, молодой человек, это не внешность, ее не переделаешь.Да не сжимайте вы так бокал, так считать могут только несколько человек в мире. Приятное побочное свойство универсала. Волей-неволей запоминаешь ауры людей.
