Тетрадь 68

— Квартальная?

— Или за год?

— Как дойдёшь, так и узнаешь.

Перспектива получения ещё одной премии заинтересовала Эркина, и он посмотрел на Саныча.

— Это как?

— А просто, — стал объяснять Саныч. — "Ёлочные" дают всем, квартальную тем, кто с сентября работает, а годовую кто до прошлого Рождества пришёл.

— Ага, — кивнул внимательно слушавший Миняй. — А я вот с мая, мне как?

— Значит, за полгода премия, — ответила полная женщина в синей юбке и армейской гимнастёрке без погон и петлиц, прижимая к груди толстую тетрадь и неожиданно ловко пробираясь в толпе.

— Лидь-Санна! — восторженно заорал Колька. — Моряцкий вам привет и семь футов под килем!

— Угомонись, — строго посмотрела на него женщина и не менее строго на Эркина. — А тебя я почему не знаю?

— Да он с нашей бригады.

Она внимательно, запоминая, оглядела Эркина.

— Давно работаешь?

— Две недели, — ответил Эркин.

— Так, — кивнула она. — Ты о профсоюзе слышал?

Эркин осторожно пожал плечами. Профсоюз? Тред-юнион? Кое-что он слышал ещё в Джексонвилле, а больше на перегоне и в Бифпите.

— Это... тред-юнион, да? — решил он уточнить.

— Знаешь английский? — удивилась она.

— Да он с той стороны, — засмеялся Колька.

— Тем лучше, — кивнула она и открыла свою тетрадь. — Тебя как зовут?

— Эркин Мороз.

Она записала и улыбнулась ему.

— Зайдёшь потом в профком. Знаешь, куда?

Эркин покачал головой.

— Я ему покажу, Лидь-Санна, — радостно заорал Колька. — И покажу, и расскажу.

— Уж ты нарасскажешь, — она покачала головой с ласковой укоризной.

Когда она отошла, Эркин тихо спросил Кольку.

— А кто она?

— Селезнёва-то? — вместо Кольки ответил ему Саныч. — Она по профсоюзной части. Ты вообще-то что о профсоюзе знаешь?

Тред-юнион запретил давать цветным хорошую работу, — ответил Эркин, перемешивая русские и английские слова.

Саныч хмыкнул.

— Однако и знания у тебя. Это где ж такое?

— Там. В Алабаме. Тред-юнион для белых.

— Так. Ну а теперь слушай.

К тому времени, когда они подошли к кассе, Эркин знал о профсоюзе вполне достаточно, чтобы уяснить: отдаёшь каждый месяц сотую часть заработка, а взамен за тебя, если что, заступаются и иногда кое-что подкидывают. Так что...

— Эй, заснул, что ли?

Эркин наклонился к окошечку и назвал свою фамилию и табельный номер. Перед ним лёг разграфлённый лист в буквах и цифрах.

— Вот здесь.

В прошлый раз ему сказали, что как неграмотный он может ставить вместо подписи крестик, а после его объяснений о двух буквах показали, как их писать по-русски. Оказалось почти так же, только первую в другую сторону развернуть. Так что он спокойно и почти уверенно нарисовал ЭМ в указанном месте.

— Так, а теперь вот здесь.

Ещё один лист. Он успел увидеть цифры и теперь, пока кассир отсчитывал его рубли, быстро думал. Семьдесят пять по одному листу и столько же по другому. Почему? Ну, "ёлочные" — там сколько угодно может быть, но получка почему такая большая?

— Держи, сто пятьдесят. Следующий.

Колька подтолкнул его в спину, и Эркин стал пробираться к выходу. Сто пятьдесят рублей, если сотую в профсоюз, то это... это рубль и пятьдесят копеек. А больничная страховка же ещё. И на старость, как его, да, пенсионный фонд. Там тоже по сотой. Это уже четыре пятьдесят. Хотя нет, это он в прошлую получку отдавал. Вместе со всеми. Как раз три рубля. А налоги ещё... нет, ему сказали же, что налоги прямо по бумаге идут, до выдачи, и об этом можно и не думать, без тебя и начислят и отчислят. Значит, только в профсоюз платить. Ладно. Может, и впрямь, дело стоящее. Если всем, как они говорят, от профсоюза хорошо, то вряд ли ему будет плохо.

Дорогу Колька объяснял толково, ничего не скажешь., и комнату профсоюза Эркин нашёл быстро. И эта женщина — Лидия Александровна Селезнёва — была там. И ещё какие-то люди. Шум, споры... Эркин уже собирался повернуть обратно: у них свои дела, он и после зайдёт. После праздников. Но его заметили и окликнули.

— Мороз? Проходи, садись, — она улыбнулась. — Поговорим немного.

Эркин вежливо улыбнулся в ответ и сел на указанный стул, положил ушанку на колено.

В принципе ничего страшного и даже необычного не было. Обычные вопросы. Давно ли работает, когда и откуда приехал, где живёт, есть ли семья. Услышав, что его жена тоже на заводе работает, Селезнёва быстро остановила его.

— Постой-постой, она в каком цеху?

— В машбюро, — ответил Эркин. — Ага, точно, — Селезнёва, перелистав свою тетрадь, нашла нужную страницу. — Мороз Евгения Дмитриевна. Да, вот же и о тебе запись. Эркин Фёдорович, так?

— Так, — улыбнулся её радости Эркин.

— И дочь Алиса пять лет?

— Да, — улыбка Эркина стала сердечней.

Селезнёва что-то написала в тетради, сделала отметку на его странице и в какой-то ведомости. Они ещё немного поговорили, условились, что после праздников Эркин зайдёт и подаст заявление о приёме в профсоюз, тогда, после приёма, и взносы заплатит, уже с январской получки, а на досуге пусть вместе с женой о детском саде для дочки подумают, и если решат, то тоже заявление сразу после праздников подадут, и он попрощался, поздравил всех с наступающим праздником, выслушал ответные поздравления и ушёл.

Что ж, если в самом деле так, как говорил Саныч, да и сам он вроде убедился, что дело это если не стоящее, то точно не вредное. Но это всё потом. А сейчас... Сейчас он переоденется и пойдёт домой. И начнутся у него праздники. Настоящие. В бытовке было тихо и пусто. Ну да, кто с утра был, уже ушли, а... "полудённики" — Эркин, проверяя себя, посмотрел на часы — как раз во дворе. Он открыл свой шкафчик и стал переодеваться. Рубашку он возьмёт с собой: пропотела за эти дни. Так, куртка, валенки, штаны. Можно и не разминаться — особой работы сегодня не было, а пока за деньгами и стоял и в профсоюзе сидел, тело отдохнуло. Эркин не спеша, с удовольствием проделся, осмотрел полотенце и решил его тоже захватить домой, тоже стирать пора. Ну, вот и всё. Он закрыл и запер шкафчик, завернул рубашку в полотенце и положил свёрток в матерчатую сумку. Такие здесь были у всех. Сложил, засунул в карман и пошёл, а купил чего, так опять же не в руках несёшь, удобно, что и говорить, у женщин они яркие, в цветах и узорах, а себе он, конечно, купил в лавке у заводской проходной тёмно-зелёную из непромокаемой, как сказала продавщица, военной ткани. На прощание Эркин поглядел на себя в зеркало, сбил ушанку слегка набок и пошёл к выходу.

У проходной была толкотня. Кто уходи, кто только пришёл, но уходящих вроде побольше. С Женей он, конечно, разминулся, но они так и думали. Так что теперь... надо домой, но Эркин всё-таки свернул на центральную улицу, где были самые дорогие, но и самые хорошие магазины. В Алабаме он и носа бы сюда высунуть не рискнул, поберёг бы шкуру, а здесь... хоть так пройтись, хоть купить чего — всё ему можно, были бы деньги. "Ёлочные" — это ж, если подумать, та же премия — семьдесят пять рублей, с ума сойти, так что... так что купит, что задумал, ещё когда они с Женей выбирали обои и шторы в спальню.

Нарядные, в украшенных ёлках, со звёздами и ангелами витрины, радостно суматошная толпа со свёртками и сумками, редкий мягкий снег...

Эркин толкнул тяжёлую из тёмного дерева с матовым стеклом дверь и вошёл в тёплый, пахнущий влажной землёй, свежей зеленью и как будто душистиками магазин. Вместо обычного прилавка здесь стол продавца стоял посередине зала, а по стенам на полках стояли вазы и горшки с цветами. Улыбающаяся девушка в зелёном платье и аккуратном белом фартучке сразу подошла к нему.

— Здравствуйте, с наступающим вас, что бы вы хотели?

Эркин улыбнулся ей.

— Здравствуйте, и вас так же. Мне цветы. И чтобы надолго. Ну... не букет...

— С корнями? — пришла она на помощь.

— Да, — кивнул Эркин.

О цветах в спальню он думал давно и сначала хотел купить букет. И вазу. Но, наглядевшись на подаренную бабой Фимой фиалку, что жила теперь на кухонном окне, решил, что и в спальне будут такие же. Живые. Вот только...

Но розы были только в букетах, а остальные... енет, конечно, они живые, зелёные, даже приятные, но это зелень, а не цветы. И тут он увидел белые лохматые как шарики.

— Хризантемы? — удивилась девушка и тут же улыбнулась. — Да, самые новогодние. И до весны цвести будут.

Эркин выслушал подробные наставления, как за ними ухаживать, кое-что переспросил и уточнил, потом их ему завернули в какую-то особую многослойную, чтобы не замёрзли, бумагу. Он расплатился и вышел, прижимая к груди огромный и несообразно лёгкий пакет.

Ну вот, Жене должно понравиться. Она хотела спальню розовую, а но ей всё испортил, но цветы — это всегда красиво. И ещё... ещё он сейчас вот чего купит, сколько бы это ни стоило. А потом...

Но, выйдя из фруктового магазина, он сразу направился домой. Конечно, точное время, кто когда приходит, они с Тимом не обговаривали, но опаздывать не стоит. Некрасиво. Дескать, заявился, когда работы уже нет, а стол накрыли. Не прогонят, но поморщатся. Нет уж. Позориться он не будет. Бежать ему не позволял пакет с цветами, но шёл Эркин быстро, и вскоре из-за домов перед ним выплыли башни "Беженского Корабля". У Маниного магазина толпились люди: там что-то продавали прямо с саней, и у центральной башни стоял опять грузовик с картошкой, и там тоже крутилась, выстраиваясь в неровную очередь, толпа. Эркин обошёл её стороной, кто-то открыл ему дверь подъезда. Он поблагодарил и поздравил с наступающим праздником, услышав ответные поздравления уже на лестнице. У двери на свой этаж он столкнулся с Лизой из восьмидесятой. Она тащила волоком мешок с картошкой, и её двое близнецов — Тошка и Тонька — круглые от намотанных поверх пальтишек платков, старательно помогали. Эркин положил покупки, открыл ей дверь и внёс мешок в коридор, а то на высоком пороге его и порвать недолго, собирай тогда картофелины по ступенькам.

— Вот спасибо, дальше я его волоком по-гладкому.

— Спасибо, — в один голос пискнули близнецы.

— На здоровье, — улыбнулся Эркин. — С наступающим вас.

— И тебя так же, — ответила Лиза, а за ней и малыши.

Эркин подобрал сумку и пакет и пошёл к себе. Чтобы достать ключи, сумку пришлось опять положить на пол. Он пошаркал бурками по коврику, сунул ключ в скважину... нижний замок открыт? Женя дома?! У него дрогнули руки, и он не сразу попал ключом в скважину. Щёлкнул замок, Эркин толкнул дверь, одновременно подобрав с пола сумку, и шагнул через порог.

— Мама! Эрик пришёл! — ткнулась ему в ноги Алиса. — Ой, а это что? Мама!

— Ой, Эркин, наконец-то, молодец, что пришёл, ну как ты? Всё в порядке? Что это, Эркин? — Женя быстро чмокнула его в щёку, взяла пакет и теперь пыталась его открыть.

— Сейчас, Женя, сейчас покажу.

Эркин торопливо разделся, ловко повесив сумку на вешалку под свой полушубок, сбросил бурки и портянки и, вслепую нашаривая ступнями шлёпанцы, взял у Жени пакет.

— Это я в спальню купил, Женя, вот, посмотри.

Когда они все вместе вошли в спальню, Эркин снял с цветов пакет. Женя громко ахнула, а Алиса удивилась:

— Ой, а они настоящие?

— Конечно, настоящие, — засмеялась Женя. — Господи, Эркин, да они же... Это что, с корнями?

— Ну да, — Эркин перевёл дыхание: кажется, Жене понравилось. — Мне сказали, они до весны цвести будут, летом им надо отдохнуть, а осенью они опять зацветут.

— Ой, Эркин, красота-то какая! — ахала Женя, пока они пристраивали цветы на подоконнике.

— Тебе нравится, да?

— Ну, конечно же, Эркин, какой же ты молодец.

Отступив на шаг, Женя оглядела горшок-корзину и жёсткие тёмно-зелёные стебли, увенчанные белыми лохматыми шарами. Вздохнула:

— Господи, как красиво. Спасибо тебе, Эркин.

Эркин счастливо улыбнулся и обнял Женю за плечи.

— Я хотел розы, но... они были только в букете. А эти... живые.

— Конечно, живые лучше, — искренне согласилась Женя.

— Ага! — поддержала её Алиса. — Мам, а...

— Ой! — ахнула Женя, бросаясь на кухню. — У меня же суп на плите!

Алиса побежала за ней. Эркин ещё раз оглядел спальню, чуть подвинул цветы, чтобы они попали в зеркало. Вот так. Теперь, сидя на этом углу кровати, видишь цветы в зеркальном коридоре.

— Эрик, — вбежала в спальню Алиса, — а мама обедать зовёт.

— Иду, — Эркин упругим движением встал с кровати.

Алиса проводила его в ванную, где был выполнен ритуал умывания и держания полотенца с последующим обрызгиванием и полагающимся визгом. И наконец сели за стол.

— Пообедаем и пойдём.

— Мгм, — пробурчал Эркин и перешёл к более важному. — Женя, к тебе из профсоюза, Селезнёва, подходила?

— Лидия Александровна? Да. А что? И к тебе?

— Да. После праздников, сказала, чтобы подал заявление в профсоюз, — Женя с улыбкой кивнула, и Эркин продолжал: — Я думал, Женя. Дело стоящее, так?

— Конечно, — согласилась Женя. — Ещё супу?

— — Нет, спасибо, — мотнул он головой. — Я "ёлочные" большие получил. И получка большая...

— Я тоже, — улыбнулась Женя. — А что ты...?

— Работал неделю, а получил за две, — хмуро ответил Эркин. — А вычтут потом, с чем останусь?

— Не вычтут, — Женя подвинула к нему баночку с горчицей. — Мне объяснили. Оплата праздничных дней входит в коллективный договор. Это профсоюз как раз и добился.

— Понятно, — Эркин улыбнулся. — Тогда хорошо. А то... Понимаешь, Женя, я давно понял. Когда незаработанное дают, это потом всегда плохо оборачивается.

— Здесь не обернётся, — успокоила его Женя. — Алиса, доедай, не вози по тарелке. И кисель на третье.

— А конфету?

— спросила Алиса.

— К киселю конфеты не полагаются. Вот печенье.

— Ну ладно, — милостиво согласилась Алиса.

Женя собрала со стола и сложила в раковину тарелки, налила в чашки розового киселя. Эркин с удовольствием глотнул ещё тёплую густую жидкость. Странно, но в столовой вроде такой же кисель, и цвет, и запах, а у Жени вкуснее.

— Подлить ещё? — спросила Женя, заметив, как он медленно пьёт, растягивая удовольствие.

— Нет, — улыбнулся Эркин. — Отяжелею, работать не смогу.

— А ты опять на работу идёшь? — удивилась Алиса.

— Мы на беженское новоселье идём, — объяснила Женя, допивая свою чашку.

— А я?

— А ты сейчас ляжешь спать.

Алиса надула губы, но спорить не стала.

— Я вымою, — Эркин встал из-за стола и мягко оттеснил Женю от раковины.

— Хорошо, я уложу её пока. Алиса, пошли умываться, зайчик.

— Эрик, ты только меня поцеловать приди, — сказала Алиса, выходя из кухни.

— Приду, — пообещал Эркин, ополаскивая и расставляя на сушке глубокие тарелки.

Он уже закончил мыть посуду и протирал стол, когда в кухню заглянула Женя.

— Эркин, иди поцелуй её. И будем собираться.

— Иду.

Эркин повесил тряпку, быстро ополоснул руки и вытер их кухонным полотенцем.

Алиса уже лежала в постели, укрытая, угол одеяла подсунут под щёку, глаза сонные.

— Э-эрик, — вздохнула она, когда Эркин наклонился над ней.